...Пришедшая с моря пелена мороси сменилась зарядами мокрого снега и дождя. Ничего не поделаешь: большинство дат свидетельствует о посещении острова в июне или июле, а сейчас середина сентября. Побывавший на Мурмане в конце XVIII столетия известный русский натуралист Н. Я. Озерецковский, видимо, не без основания восхищался здешними летними пейзажами и видом ночного солнечного неба. «На скалистом сем острову летние ночи бывают наипрекраснейшими, — писал он. — Нельзя их препровождать во сне, когда солнце на горизонте стоящее облаками бывает не закрыто. В такие ночи простыми глазами на сие прекрасное светило безвредно смотреть можно, нет, кажется, в природе величественней сего зрелища».
Но сегодня это «прекрасное светило» далеко, и, кутаясь в предусмотрительно захваченные тулупы, мы продолжаем исследовать плиту. Наряду с датскими именами много имен норвежских и шведских. Судя по месту, которое эти надписи занимают в соседстве с именами «фленсбургеров», они не слишком древние.
Ближе к северному срезу плиты мое внимание удержала тонкая изящная вязь славянского письма. «Лета 7158 года горевал Гришка Дудин...»
Дудины — известная поморская, точнее, холмогорская семья. Жили Дудины по соседству с Ломоносовыми, на том же Курострове. Но год рождения Ломоносова — 1711-й, Гришка же Дудин горевал на островке в 7158-м, то есть в 1650-м, за 61 год до рождения своего великого земляка.
Среди множества разновременных надписей мы отыскали и новые, неизвестные ранее имена поморских мореходов. Вот неподалеку от очередного вырезанного в сланце обширного сердца, принадлежащего, судя по подписи, некоему Шульцу из Либавы, проступают четкие линии русского письма: «Стоялъ Антонъ Попов 1788».
А дальше еще одна надпись, некрупная, четкая, изящным полууставом: «1794 году онегский гражданинъ Павел Агапитовъ стоял съ 22 июня до 7 июля».
И еще имена, высеченные на камне: «шк. Яков Константинов, шки. Тюлев».
Поморы, плававшие по этим морям, были шкиперами, корщиками (В живой речи Кольских поморов старший на лодке назывался «корщиком»), направлявшими свои шняки и ёлы навстречу бегущей от самого полюса ледяной океанской волне. И пришли они, как говорит каменный текст, из Онеги, Сумы, Кеми, с Мудьюга и, конечно, из Колы...
XVII—XVIII столетия — время высших достижений, поразительного взлета искусства поморского мореплавания. Жители Поморья строили тогда самые совершенные, специально приспособленные для ледовых плаваний суда — те, что, по свидетельству иностранцев, «шли быстрее английских». Первооткрыватель Аникиевой плиты адмирал М. Ф. Рейнеке писал, что поморские мореходы «наизусть помнят румб и расстояние между промысловыми местами. Многие имеют рукописные лоции карт, самими ими или опытнейшими кормщиками составленные по памяти».
В закопченной промысловой избе, при свете тусклого жирника, внося в кожаную тетрадь приметы берега, неизвестный поморский корщик писал: «...и опосля нас помор на промысел пойдет, как же себе след для него не оставить. Я тоже морем живу, все от дедов получил, человек ведь я...» Кто он, автор этих высоких слов и сподвижник высокого дела? Савин, Гуляев, Рюхин, Грифанов, Койвин, Постников, Генин, Шунгин, Барабанов, Воронин, Вязмин... Их имена сохранила до сего дня Аникиева плита.
В чем причина относительно позднего появления на острове русских надписей? Ведь побережье Рыбачьего, в том числе и Цып-Наволок, были освоены выходцами из Новогорода за несколько столетий до появления здесь кораблей западноевропейских мореплавателей.
Ответ на этот вопрос сложен. Желание увековечить свое имя, естественно, возникает у путешественников, достигших каких-то особенно удаленных и труднодоступных мест. Рыбачий для жителей Поморья не был таким местом. Но в XVIII столетии границы торговли и промысла поморов значительно расширились. Русские корабли стали систематически заходить в отдаленные гавани Финмаркена. К. П. Гемп, которая провела анализ текстов восьми рукописных поморских лоций, установила, что почти во всех них конечными пунктами маршрутов русских мореходов на западе были далекие от русских границ гавани побережья Норвежского моря: Берлево, Тромсё, Ренновы (Рейновы) острова. Для поморов, изведавших опасности и трудности плавания в «датскую сторону», благополучное возвращение к родным берегам становилось радостным и торжественным моментом. Вот тут-то, по пути домой, и казалось уместным поставить свое имя на первых камнях родной земли. К числу таких надписей, оставленных возвращавшимися с чужбины русскими людьми, безусловно, относится высеченный полууставом и взятый в рамку текст: «Фъдор Ив. Лузгинъ стоялъ шоль в русь 1869 год 29 июня».
С чувством гордости за наших предков, проложивших пути в неведомые приполярные области Земли, уважения к мореплавателям всех стран, направлявших свои корабли на свет Полярной звезды, покидали мы Аникиев. Наше маленькое судно, медленно пройдя мимо зеленевшего островка, легло на обратный курс. Вскоре «в далеком тумане растаял Рыбачий», тот самый Рыбачий берег, который в годы Великой Отечественной был обильно полит кровью наших отцов.
Б. Кошечкин, кандидат географических наук Фото Я. Сахарова
На пятые сутки погода улучшилась, и сразу же снежные скалы бухты Провидения расступились, чтобы пропустить наш Ми-8 в небо Берингова пролива...
Под нами океан. Облака поджимают машину порой к пенящейся воде, порой ко льдам, то вдруг отпускают, и тогда вертолет снова поднимается к солнцу. Наконец в белой пелене тумана показался остров Ратманова. Сверху это огромное плато, засыпанное снегом, с выветренной тундрой. Делаем круг, оказываемся снова над океаном и над пограничной заставой идем на снижение. К вертолету бегут пограничники. Ветер порывами наваливается на людей, на лопасти вертолета, но уже открыты двери, и груз, переходя из рук в руки, складывается неподалеку. Письма, как самое дорогое, прячутся под куртки от снега и дождя.
На этом участке граница пролегает только по морским и океанским просторам, проходит через точку Берингова пролива, находящуюся под 65°30" северной широты, у пересечения с меридианом, проходящим посередине, между островами Крузенштерна, или Игмалука, и островом Ратмамова или Нукарабукским, — мы же его называем именем русского исследователя Ратманова: кусочек нашей Родины, исконно русской земли, на которую мы вступили.
Тверда эта земля. От поверхности бушующего океана до высоты в несколько сотен метров — гранит. На острове нет дорог. Есть дозорные тропы, и начинаются они с указателя со стрелками, который стоит у наблюдательного пункта на скале: Москва — 6400 км, Владивосток — 4240 км, Северный полюс — 2990 км, Анадырь — 720 км.
«Письма! Письма!» — несется по заставе голос дежурного. Вот они — красные, белые, заказные, авиа, кто-то прислал обычный, давно забытый треугольник. Ну и совсем было на диво, когда среди писем вдруг оказались денежные переводы. Наверное, родители солдат прислали для развлечения.
«Развлечение» здесь одно, говорит начальник заставы старший лейтенант Владимир Икрянников, без устали всматриваться в оптическую трубу, в океан, «выхаживать пограничные километры по острову, пилить толстый, затвердевший снег, который топят для питья, бани, слушать завывание пурги и рев океана... И кому же пришли письма, знакомит нас старший лейтенант со своими людьми, — старшему сержанту Евгению Григорьеву из деревни Альшихово Татарской АССР, ефрейтору Александру Петрову из города Заринска Алтайского края, из села Постникова Кемеровской области ефрейтору Сергею Бохану... Ну и всем остальным по большой пачке досталось, так как вертолета не было десять суток.
Ратмановцы первыми встречают утро Родины. Днем и ночью уходят на свои посты. Фотография, которую пошлет сын домой, будет только с улыбкой. А чего она стоит?
Пробиться к месту службы через полуметровый снег, очутиться по колено в грязной трясине тундры, часами всматриваться в холодные и рваные волны Берингова пролива и подниматься по тревоге. Они здесь так же часты, как на материке...
Один из таких сигналов прозвучал в сумерках. Часовой заметил двух белых медведей и медвежонка, целую семью, неподалеку от заставы. Звери медленно приближались к коровнику, где недавно прибывшая кораблем корова начинала свою островную жизнь. Громкий бой тревоги — и на защиту буренки встали все свободные от службы. Миски, ложки, что могло греметь, — гремело. Белошубые «нарушители» решили, что здесь надо мир соблюдать, и ушли по льду в сторону материка.
В один из мартовских дней радист пограничного корабля «Айсберг» принял радиограмму: «Терплю бедствие! Сел на камни». В эфир летели точки и тире — «SOS». СРТ «Свободный» терпел бедствие. Командир «Айсберга», капитан первого ранга И. Вересов, приказал экипажу выйти на спасение людей. К району бедствия спешили и другие суда. Донесения, поступающие с траулера, становились тревожными: пробит борт, вода в трюмах, судно спасти нельзя.
