Сейчас целью моего путешествия было заброшенное городище неподалеку от Бхаруча, известное под названием Бхагатрав. В хараппском периоде Бхагатрав был одним из портов Индской цивилизации. Его отыскал и раскопал Ш. Р. Рао, индийский археолог, копавший Лотхал.
Я присматривался к каждому пруду, каждой канаве по бокам шоссе. Всюду зеленели высокие стебли рогоза. Большие участки заболоченной земли были сплошь покрыты этим растением. В одном месте я попросил водителя остановиться и срезал один стебель. Это был тот самый вид, Typha angustata, который мы использовали при строительстве ладьи «Тигрис». Материал, которым пользовались древние корабелы и в Месопотамии, и в области Индской цивилизации. Здесь он рос в изобилии.
Мы плыли на «Тигрисе» пять месяцев, и бунты из рогоза далеко не утратили свою плавучесть. Затем мне довелось сотрудничать с учеными Бомбейского университета. Они обмазывали бунты водонепроницаемыми смесями, исстари применяемыми на западном побережье Индии. Смешивали смолу разных деревьев с акульим жиром и асфальтом. Лучший результат был получен при испытании рецепта, приведенного на древних вавилонских плитках, повествующих о потопе: две части смолы на одну часть жира и одну часть асфальта. В индийском труде по ботанике, изданном в прошлом веке, ученые прочли, что здешние рыбаки использовали для своих лодок особенно крупный местный вид рогоза — Typha Elephantina. Естественно, в Камбейском заливе, как и на Бахрейне, плоскодонные бунтовые ладьи были идеальными для надежной швартовки на прибрежных отмелях. Неудивительно, что в этой области судостроение и мореплавание смогло начаться задолго до того, как корабелы научились вытесывать доски для шпангоутов и обшивки.
В самом Бхаруче не было ничего, заслуживающего внимания. По длинному мосту на окраине города мы пересекли реку Нармада. Дальше началось самое интересное. Оставив шоссе, мы распутывали вязь грязных проселков между мелкими деревушками и илистыми полями, и на фасадах некоторых деревенских лавочек я увидел символ крылатого солнца. Однако водителю не терпелось поскорее выбраться из здешних лабиринтов, поэтому мои попытки объяснить ему, что это как раз то, за чем я охочусь, не увенчались успехом.
Мы остановились на площади перед храмом в поселке Обха, чтобы спросить, как проехать к городищу Бхагатрав. Никто из прохожих не слышал о таком месте, тогда мы решили справиться у директора школы. И на школьных воротах узрели знакомые концентрические кольца с тремя горизонтальными полосами по бокам. До сих пор за пределами Мальдивов мне лишь однажды попался этот символ, да и то в современном исполнении — по обе стороны дверей деревенского дома неподалеку от развалин Анурадхапуры на Шри Ланке. Тогда на наш вопрос, откуда скопирован этот мотив, хозяин дома ответил уклончиво — дескать, «так задумал маляр». Теперь с таким же вопросом я обратился к гуджаратскому учителю. Он не смог ответить. Никто в поселке не знал, что означает этот символ и почему его тут изобразили. Ниже крылатого солнца на местном языке было написано «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». Так или иначе, знакомый мне по Мальдивам символ Солнца сохранился в современном виде на двух древних родинах «львиных людей», и вряд ли это следует считать чистым совпадением.
Над входом в храм, стоящий через площадь от школы, бросалось в глаза большое рельефное изображение лотоса, выше него было вырезано восходящее солнце с крыльями, а рядом с солнцем — свастика, еще один знак, смысла которого никто здесь не мог объяснить. Один старик предположил, что это — символ индуистского бога Кханиша, но когда я позже обратился к ученым в Бхаруче, мне сказали, что здешние жители давно успели забыть, что в этих местах свастика когда-то была символом Солнца.
Меня поразили размеры местного колодца. Достаточно широкий, чтобы в него мог провалиться слон, он был искусно обложен каменными блоками и окружен древними скульптурами. Чрезмерно большой и роскошный колодец для такой маленькой деревушки...
Учитель взялся показать, где археологи раскопали древнее хараппское поселение. До городища было всего две минуты хода по высушенной солнцем твердой илистой равнине. Выяснилось, что в Бхалатраве нечего смотреть. Ветровая эрозия засыпала раскопы, и я увидел только разбросанные кругом старые, сильно побитые черепки. Слишком невзрачные, чтобы дать повод для каких-либо выводов, хотя по материалу — красная и серая глина — и по форме венчика они напоминали черепки, которые мы собирали на поверхности грунта на Мальдивах.
Мы провели ночь в придорожной гостинице, и утром меня разбудило карканье по меньшей мере сотни ворон. В жизни не видел столько ворон, сколько в деревнях и городах Гуджарата. Похоже, они находятся здесь под охраной, исстари осуществляя санитарные функции в населенных пунктах. Мальчишкой я держал дома ручную ворону и с тех пор люблю этих птиц. Но теперь я смотрел на них новыми глазами после того, как прочитал труд о древних плаваниях в индийских водах, написанный в I веке греческим географом. Автор «Перипла Эритрейского моря» утверждал, что вороны помогали ориентироваться бхаручским мореплавателям. Моряки брали птиц с собой и во время плавания выпускали, чтобы проследить за их полетом. Если ворона не возвращалась на судно, мореплаватели заключали, что поблизости есть земля, и шли в ту сторону, куда улетела птица Это сообщение побудило меня задуматься над странным фактом: на Мальдивах множество ворон, тогда как других птиц очень мало.
Для меня в то утро вороны оказались доброй приметой. У меня было рекомендательное письмо к Шри Б.-М. Панде, главному археологу Археологической службы Индии. Идя за сторожем через внутренний дворик к конторе Панде, я обратил внимание на маленькую группу очень древних скульптур и буквально опешил, когда мои глаза остановились на каменной голове высотой около 60 сантиметров, с лицами на каждой из четырех граней, как у важнейших добуддийских изваяний, раскопанных на Мале. Поздоровавшись с Шри Панде, я тотчас попросил его следовать за мной и подвел к поразившей меня скульптуре.
— Это Шива,— объяснил он.— Только что доставлен с городища, которое мы раскапываем вблизи Гораджа на реке Део. На территории древнего королевства Бхаруч.
Лики изваяния были настолько повреждены эрозией, что вытесанные в грубом песчанике клыки и язык с трудом различались, но на одной грани был отчетливо виден вставленный в мочку широкий диск. Размеры и все детали скульптуры делали ее такой похожей на мальдивский образец, что близкое родство не вызывало сомнения.
— Старое название городища — Маха-Део-Пура, Город Шивы,— сказал Шри Панде, и через несколько часов мы уже были там.
Я сразу обратил внимание на то, что покрытый белой известкой храм Шивы опирался на фундамент из повторно использованных блоков, как и мечети на Мальдивах, где мусульмане воспользовались облицовочными блоками древних хавитт. Искусно обработанные камни с пазами напомнили мне кладку на Мальдивах; более того, некогда они прочно соединялись фигурными скобами, как и блоки в стене, раскопанной нами на первом нашем рединском острове.
Большие каменные скульптуры, украшавшие древнее святилище, разошлись в разные стороны. Одни валялись в поле, другие были установлены в близлежащем селении, некоторые торчали из земли на осыпающихся берегах священной реки Део. Каменного слона, как и трех быков, местные жители сочли достойным внимания. Слона притащили в селение, покрасили в белый цвет и поставили рядом с главным храмом. Я с интересом отметил, что посередине спины слона вытесано чашевидное углубление, куда свободно входил мой кулак. Своеобразная деталь, общая также для львиных скульптур хеттов и Мальдивов. Декоративная или функциональная? Ни жители селения, ни ученые не знали ответа, хотя здесь явно крылась некая общая магико-религиозная традиция.
На обширной территории городища возвышалось с полдюжины храмов. У подножия одного из них помощник Панде — Нараян Вияс — обратил мое внимание на то, что вспаханная почва полна древних черепков. На склонах этого холма просматривались остатки кирпичных террасных стен, по которым можно было заключить, что здесь некогда стоял храм площадью 20 х 20 метров, а то и больше, если учесть, что часть сооружения скрывалась под землей. Если холм перенести на Мальдивы, все посчитали бы его хавиттой.
Не зная языка, я не мог объясниться с рабочими, расчищавшими остатки стен на дне глубокой траншеи, но хотелось напоследок как-то выразить свое восхищение их трудом. Инстинктивно я прибег к тому самому слову, каким недавно поощрял наших рабочих на Мальдивах,— одному из тех немногих мальдивских слов, которые успел запомнить.
— Бараборо,— произнес я с улыбкой, показывая на расчищаемые ими профилированные камни.
