Карбонады по-фламандски всем понравились, но если Антип просто уписывал их за обе щеки, которые у него прибавили в объеме за время, что мы были знакомы с ним, то профессор Перчатников, прежде чем отправить кусочек мяса в рот, долго разглядывал его, принюхивался к нему и медленно разжевывал, прикрыв глаза. Этим он, похоже, выражал свое признание моему искусству кулинара.
Агнешка робела перед ними. Причина этого была мне непонятна, но она вела себя крайне сдержанно, выглядела скованной, говорила только тогда, когда ей задавали вопросы, на которые отвечала преимущественно односложно. Трудно сказать, как бы она выдержала эти несколько часов, если бы не карликовый пинчер, с которым она преображалась, гугукая, как ребенок.
Впрочем, для меня она и была ребенком. Мое более чем трехкратное преимущество в возрасте давало мне все основания для этого. Я смотрел, как она укладывала карлика в маленький манежик, шедший к собачонке в комплекте вместе с мисочкой и миниатюрным туалетиком, и представлял себе Аги с нашим малышом.
Утром, когда она поздравила меня с особой нежностью (я бы назвал это пылкой нежностью), уже после того, как мы оделись, она вдруг подошла ко мне, погладила ласково мои заросшие щеки и сообщила, что это еще не все, к о е-ч т о будет еще и вечером. И, тут же обняв меня, шепнула: «Мне так много нужно сказать тебе…»
Я догадывался, о чем она скажет мне вечером, но на какой-то миг почувствовал себя дедом, с которым внучка хочет поделиться своими тайнами. Такое ощущение пришло ко мне впервые, потому что до этого я был с ней любовником в постели и любящим отцом во всем остальном.
Новое чувство больше расстроило меня, чем вдохновило. В ванной я посмотрелся в зеркало и, конечно же, увидел там старикана, которого соорудил из себя по недавнему заказу Аги: не слишком старого, не особо дряхлого и не так чтобы отталкивающего. Правда, она, помнится, заказывала старика молодого, здорового и красивого, но что уж вышло…
После карбонадов мы с Антипом немного поиграли. Профессор Перчатников, неплохо отужинавший и выпивший, аккомпанировал нам временами, постукивая по краю стола, с которого Агнешка уже убрала грязные тарелки. Видимо, в глубокой юности он знал, как держать палочки, и даже, возможно, в конце номера по-пижонски подбрасывал их в воздух. Заглядевшись на него, я сбился с такта, но зато вспомнил, что когда-то он просил меня кое о чем. Свернув предыдущую пьесу, я поднялся и громко объявил: «Portreit of Jenny». Посвящается профессору Перчатникову. За фортепьяно, к сожалению, не Рэд Гарленд».
Мне совсем не понравилось, какой портрет Дженни мы нарисовали в этот раз. Я дважды чирикнул не в той тональности, а Антип в самом начале сбился было с темпа, но к концу прихромал куда надо, да еще и слегка поголосил весьма кстати. Это скрасило как-то наши промахи и даже вызвало бурный восторг публики. Особенно усердствовал профессор Перчатников, который впервые предстал передо мной обычным человеком, любившим выпить и закусить, а также послушать джаз, пусть даже и в сомнительном исполнении. Я ожидал, что он скривит свои тонкие губы и для приличия побьет одним пальцем другой палец, а тут был шум-гам и крики «Браво!». Даже Агнешка, и та разошлась не на шутку.
Как ей шло это темно-зеленое платье из тонкой шерсти! Ее льняные волосы ниспадали с плеч, стремясь к инфернальной впадине в низовьях спины, и все в ней было тягуче, как в самом лучшем свинге папы Дюка, и даже ножки ее, обутые в «лодочки» на пятидюймовых каблуках, прогуливаясь с цоканьем по гостиной, казалось, входили самым естественным образом в ритмическую группу вместе с гитарой Антипа.
Когда мы накануне оформляли ей документы на квартиру, она была напряжена и даже как бы недовольна мною за то, что я настоял на своем. Днем раньше Антип принес паспорт, и я обменял его на десять тысяч, посчитав, что это не так уж и дорого, учитывая сроки и количество самых разнообразных отметок и штампов. Паспорт был что надо, и Аги там выглядела грустной, возможно, от того, что снова ей предстояло быть Агнешкой Смолярчик, которой 19 ноября должно исполниться двадцать лет. Я уцепился за эту дату и сказал, что все равно мне надо будет ей что-то подарить – так пусть этим «что-то» станет квартирешка в Варне с видом на большую лужу. Подарок, конечно, не ахти какой, но все же… Она героически сопротивлялась до поры до времени, но потом сдалась, потому что я пригрозил записать тогда квартиру на имя леди Памелы – разумеется, втайне от ее индуса. Минут за сорок мы получили все необходимые документы, подтверждавшие право собственности, кроме так называемого Акта 16 о вводе здания в эксплуатацию, что для Болгарии было почти что нормой. Сам же Акт 16 нам обещали отдать месяца через два. Может быть, кого-то это и расстроило бы, но только не нас. Нам предстояло принимать гостей, а до этого еще съездить к фламандцам за карбонадами и в ближайший лес за счастливым эльфом…
Получив паспорт, Агнешка долго разглядывала себя и все, что в нем было, потом осторожно положила его на стол и сказала, что более всего хотела бы предстать теперь перед Лидией. Я посоветовал ей быть великодушней, и она не стала возражать.
– Лидия, – сказал я, – прекрасная Лидия… Она сейчас настоящая тетка с толстой задницей и целлюлитом.
– Это правда, Тим, что она тетка с толстой задницей?
– Ей сейчас 59 лет, – сказал я. – Не сравнить же ее задницу с твоей попкой.
– Это правда, Тим, что ее задницу не сравнить с моей попкой? Ты это точно знаешь или предполагаешь?
– Я знаю точно одно: что с твоей попкой нельзя сравнить ничего в этом дурацком мире, потому что твоя попка – это вершина мироздания. Когда-нибудь я напишу ее в скромном кружевном чепчике и с чем-нибудь еще…
– Ас чем еще, Тим?
– Не знаю, детка. Тут надо сильно подумать. Но кружевной чепчик – это хорошо, это стильно, ты как считаешь?
– Ты такой милый, Тим! Моя попка в кружевном чепчике – да Лидия с ума сойдет! А где мы возьмем кружевной чепчик, Тим? Помнится, моя тетка говорила, что самые лучшие кружева в Бельгии…
– Значит, поедем в Бельгию. Надо же будет еще мерку снять с твоей попки. Эй, а почему бы нам сейчас ее не снять?
– Тим, ты слишком много выпил и можешь что-нибудь напутать. Ну, хорошо, если тыужочень хочешь… Кстати, ты принял пилюльку? И пока не забыла: почему ты назвал Лидию прекрасной?..
Словом, мне нравилось платье. И профессор, и Антип тоже косились на него и, возможно, даже хотели спросить, где можно было бы купить такое же, но смущались вопросов: кому, зачем и прочее. А тут еще подоспел «Счастливый эльф», и платье ушло за кулисы.
Профессор Перчатников съел первый кусок молча, разглядывая его со всех сторон. Откусив малую толику, он неспешно жевал, поводя головой из стороны в сторону и что-то пришептывая самому себе. Разделываясь же со вторым куском, он сообщил всем, что употреблять такой торт в больших количествах очень вредно для поджелудочной железы, а приканчивая третий, вспомнил своего гениального коллегу и друга профессора Ленхофа, которому наверняка бы такой торт понравился не только из-за названия, а потому что сам он ужасный сладкоежка.
Агнешка только под конец вечеринки смирилась с присутствием посторонних людей. Сколько я ни говорил ей перед этим, что профессор и Антип – это те люди, которые непосредственно занимались ее возвращением, но она все одно дичилась и говорила, что не хочет никого видеть, кроме меня.
Еще в самом начале вечеринки я попросил всех забыть, по какому поводу мы здесь собрались, чтобы не напоминать мне о том, какой я старый, и в своих речах напирать больше на новоселье и Агнешку, но попроси русского забыть о чем-нибудь, так он об этом только и будет говорить!
Нельзя сказать, что все это так уж мне не нравилось. Если честно, то даже хотелось, чтобы Агнешка послушала кое-что из репертуара соловьев. Запевалой, конечно, был Антип. Как истинный француз, он начинал по обыкновению с комплиментов Агнешке, а потом плавно переходил к основной теме и уж заливался будь здоров! Да и профессор Перчатников, для которого я все время был занозой в одном месте, и тот вывел недурную руладу, найдя во мне счастливое сочетание физических и духовных качеств и предложив выпить за гармонического человека, то есть, как я понял, за меня. Таким образом, на седьмом десятке я наконец-то узнал, кем был на самом деле, но почему-то мне представилось, что быть гармоническим человеком намного хуже, чем тем же пьяницей.
Потом мы разбрелись по парам. Мне достался профессор Перчатников, а Агнешка отхватила Антипа, и он сторожил ее на террасе, пока она курила, и, видно, рассказывал все это время о вреде курения. Во всяком случае, вид она имела несколько озабоченный, и улыбка ее была фальшивой – я определил это по скованности лица.
Перчатников тоже наезжал на меня, требуя положить конец нездоровому образу жизни. Примечательно, что говорил он это, держа в одной руке бокал с виски, а в другой – очередной кусок уже давно несчастного «Эльфа», точнее, того, что от него осталось.
