В. Вахта, кандидат исторических наук
Тур Хейердал
В небольшой комнате, отделенной от зала храма золоченой решеткой, тянулись вверх танцующие языки желтого пламени. Жрец в белой шапочке-тюбетейке и белом одеянии торжественно вступил в комнату, закрыл лицо покрывалом, чтобы не осквернить огня дыханием, и положил в него несколько сандаловых полешек, привезенных паломником из Индии. Храм наполнился душным, сладковатым ароматом.
Вряд ли эта операция произвела бы на меня особое впечатление, если бы не мысль, что я вижу огонь, который горит не угасая более 1300 лет.
Небольшая община огнепоклонников, уцелевшая в Иезде, в Центральном Иране, — это своего рода осколок религии, охватывавшей некогда половину древнего мира. Две с половиной тысячи лет назад жрецы храмов огня вместе с воинами державы Ахеменидов распространили ее от Аральского моря до нильских берегов, от Босфора до предгорий Гималаев. Геродот писал, что, когда Ксеркс прибыл со своим войском в Грецию, на специальной колеснице был доставлен за ним и императорский огонь. После мусульманского завоевания почти все иранцы приняли ислам, и только отдельные общины огнепоклонников в Иране, а также в Индии и Пакистане (там они известны как парсы), сохранили заветы предков.
В храме огня висит изображение русого, или, точнее, рыжебородого мужчины — Заратуштры, иначе называемого Зороастром (См. «Вокруг света», 1973, № 7.). Его считают основателем новой религии — зороастризма в начале первого тысячелетия до нашей эры, причем огонь почитался им как священный отблеск божества. Но сами огнепоклонники относят проповеди Заратуштры еще на полторы-две тысячи лет назад.
В Европе имя Заратуштры долгое время было известно лишь историкам, пока в конце прошлого века его не приспособил для своих нужд германский философ Ницше, пытавшийся приукрасить чужими гимнами свой культ «сверхчеловека». А нацисты похитили у зороастрийцев знак солнцеворота — свастику, которая для современного мира стала символом чудовищных злодеяний, преступлений, жестокости. Верховный жрец тегеранской общины огнепоклонников Ростам Шахзади Анджаман, сын и внук священнослужителя, говорил мне: «Нацисты украли, опозорили наш символ. Но мы не откажемся от него. Ведь само слово «свастика» — древнеиранского происхождения. «Су» — добро, «астика» — основа, «суастика» — «добрая основа».
По-европейски одетый юноша сидел на полу храма, а рядом с ним жрец читал на древнеиранском языке заунывную молитву. Иногда он брал щепотку пыли из чаши, стоявшей перед ним, и сдувал ее с ладони. Что означал этот жест? Что все в мире бренно? Что все мы станем пылью и прахом? Никто не объяснил мне. Огнепоклонники держатся очень замкнуто и не посвящают чужого в тайны своих ритуалов.
Я вышел из храма и попал в рощицу субтропических сосен. На фронтоне храма на языке пехлеви замысловатая вязь надписи: «Добрая мысль, доброе слово, доброе дело» — тройственная заповедь зороастрийцев, а несколько выше — изображение крылатого мужчины — бога Ахурамазду.
Недалеко от Иезда на скалистых холмах стоят «башни молчания». Раньше на их вершинах зороастрийцы оставляли умерших в печальном одиночестве смерти. Появление этих «башен молчания» зороастрийцы объясняли по-разному. Наиболее убедительной мне показалась версия, почерпнутая одним из моих собеседников из древнеарийских книг. Согласно преданиям арийские племена пришли из краев, где лето длится два месяца, а зима десять. Если труп зарыть, он не разложится, не сольется с землей. Поэтому его оставляли на башне на солнце на растерзание птицам. Уже много десятков лет башни близ Иезда пустуют — иранские огнепоклонники начали придерживаться тех же обычаев захоронения, что и мусульмане. Лишь в Индии парсы все еще используют «башни молчания».
Иезд — старый торговый центр на краю пустыни. В Иране, где восточная экзотика осталась только в виде поделок в лавках, предназначенных для туристов, он исключение из правила. Лабиринты узеньких немощеных улиц, глухие глинобитные стены, гомон и суета крытых базаров, купола с отверстиями для света, высоченные вентиляционные башни (в 50-градусную жару они улавливают малейшее движение воздуха) — таков этот город. Впрочем, хотя он и объявлен исторической реликвией, сейчас в нем начинают прокладывать широкие проспекты, раздвигая плотно сбившиеся глиняные дома и обнажая то, что раньше стыдливо пряталось от глаз прохожих. Так уж повелось, что настоящий персидский дом, зороастрийский или мусульманский, словно хочет повернуться спиной — глухой стеной — к внешнему миру, представленному враждебной пустыней, и уйти в себя, в прохладу застенчиво прячущихся помещений.
Раньше отдельные кварталы зороастрийцев как бы утверждали и закрепляли их обособленность, изолированность. Сейчас, в эпоху телевизоров и развитых коммуникаций, замкнутая психология огнепоклонников все более размывается. В том же Иезде молодежь забывает древнеиранский язык пехлеви, на котором прежде говорила вся их община, и даже дома переходит на современный персидский — фарси. Старики ворчат, но молодежь считает себя прежде всего иранцами, а уж потом зороастрийцамн.
Ростам Шахзади Анджаман говорил со мной о настроениях молодежи неожиданно спокойно: «Мы должны сохранить главные основы, принципы нашей общины, а не внешние формы. Возьмем хотя бы одежду. На барельефах Персеполиса вы можете увидеть, как одевались наши предки. С тех пор мы столько раз меняли покрои платья! Сейчас, кроме жрецов во время службы, все зороастрийцы одеваются по-европейски. Для нас главное — дать всем детям образование...»
...Автобус из Иезда в Керман отходил рано утром. Еще затемно к нему собрались люди. Среди них я узнал молодого человека, которого видел накануне в храме Огня. Оказалось, что он окончил среднюю школу и ехал в Керман и дальше в Заранд. Там, на каменноугольных шахтах, работали его родственники, добывая топливо для огнедышащего индустриального храма современного Ирана — доменной печи Исфаганского металлургического комбината.
В. Алексеев
Р. Штильмарк. Волжская метель
Продолжение. Начало в № 2.
Глава вторая. Беглец
1
Венный врач с парохода «Минин», доктор Пантелеев, в первый же день белого ярославского мятежа был назначен старшим ординатором полевого лазарета. Развернули его наспех, в нижнем этаже школьного здания, недалеко от Ильинской площади. Персонал лазарета — старший и младший врачи-ординаторы, фельдшер, сестра милосердия и две сиделки из офицерских жен — сбился с ног.
Утром 10 июля доктор Пантелеев устало глядел, как неумелая хирургическая сестра тратит лишние аршины бинта на перевязку пожилого офицера, раненного в бедро. Вспомнился недавний пациент на «Минине» с такой же раной и сиделка-послушница из Яшмы. Вот бы кого сюда в помощницы! Опытная, быстрая, толковая. Красавица к тому же... Надо ли было отсылать ее к смертникам на барже? Подумаешь, красный агент! Впрочем, действительно, за красными своими пациентами в каюте она ухаживала самоотверженно, а к Губанову, да и к самому доктору Пантелееву отнеслась весьма холодно. К белым явно не расположена. Видимо, и в самом деле неспроста!..
— Внимание! Боевая тревога! — орет дневальный по лазарету. Значит, какое-то начальство пожаловало. По всем временным палатам забегали легкораненые. — Всему персоналу, всем ходячим больным немедленно обуться, одеться по форме и выходить во двор на построение!
Явился в лазарет с этим приказом некто поручик Фалалеев, шеф перхуровской полиции. Лучше не спорить! Нашли время для построения, черт побери!
Доктор Пантелеев снял халат, ополоснул под рукомойником руки, подтянул пояс и вышел во двор, внутренне негодуя. Фельдшер, старый служака, уже выстраивал легкораненых. Вид у обеих шеренг был далек от воинского идеала. Поручик Фалалеев верхом на гнедой лошади, нетерпеливо поигрывал шашкой. Как только он убедился, что лазарет строем выходит на улицу, Фалалеев взял лошадь в шенкеля и поскакал на площадь. Сопровождал его вестовой из бывших унтеров.
За углом колонна чуть задержалась, пропуская громыхающие машины бронедивизиона, кое-как державшие равнение. Следом за дивизионом двинулись на площадь конники числом до эскадрона. Пантелеев видел, как эти кавалеристы лихо выскочили на простор, изрядно на ходу растянулись по всей площади и следом за броневиками свернули за ограду Ильинской церкви. Однако вместо того чтобы скакать за машинами, конники по команде эскадронного снова завернули вправо и опять очутились на площади. Они вторично прогарцевали перед зрителями, будто участвовал в параде не один, а два эскадрона. За конниками с тихим лепетом блестящих спиц и шелестом резиновых шин промелькнули велосипедисты-самокатчики. Эти завернули на площадь не дважды, а даже трижды, всякий раз искоса посматривая на начальство: ладно ли делают?
