Однажды, находясь за рубежом, Харадзе прислал в адрес ректора такую телеграмму: «Не возражаете ли вы против приобретения оборудования обсерватории для студентов?» Ректор ответил: «Не возражаю». Думал ли он, что в университет прибудет настоящий телескоп, плата за который ляжет бременем на вузовский бюджет?
Пожалуй, больше всего Харадзе не любит вопроса: а зачем человеку Галактика, звезды? А для чего Колумб плыл к земле, где «люди ходили вниз головой»? А зачем нам холодная Луна или удушливая Венера? Он знает, вселенная богаче того, что можно представить. Он верит старику Бэкону, что знание всегда сила, а значит, добывать его — счастье.
А. Самойлов, наш спец. корр.
Абастумани — Тбилиси — Москва
После того как я побывал в десятках разрушенных городов, увидел скелеты мостов, проехал по изрытым бомбами дорогам, с обеих сторон которых тянулись нескончаемые поля, залитые водой, после всего этого долгого пути по Вьетнаму я спросил себя: что за люди они, эти вьетнамцы? Кто они, способные вынести, кажется, все и не побежденные ни разу в истории никаким врагом.
Конечно же, не я первый задался этим вопросом. Тысячи раз писали уже о героизме вьетнамцев, об их упорстве, патриотизме и решимости. И все это правда. Но, в конце концов, как ни велик героизм, одним им ничего не объяснишь. Ведь для того, чтобы противостоять тому немыслимому изобилию совершеннейшей военной техники, которую двинули на Вьетнам американцы, одного героизма мало.
Вьетнамская эпопея не знает себе равных. Ее невозможно назвать обычной войной, которую рано или поздно может решить математическое уравнение расстановки сил. Вьетнамцы воюют с небольшим перерывом почти тридцать лет, причем с нормальной военной точки зрения они всегда были более слабой стороной в войне. До мира во Вьетнаме пока еще далеко. Но абсолютно очевидно, что американцам никогда не удастся выиграть эту войну, и это равнозначно для них поражению, подобного которому не бывало еще за всю историю Соединенных Штатов.
Те из нас, поляков, кто пережил оккупацию, помнят, как тяжко пришлось тогда, в 39-м и позднее, тем, кто не сумел приспособиться к новым, военным условиям, кто не смог перестроить свою психику. Ведь то, что нормально в мирное время, становится зачастую смертельно опасным в пору войны. Сколько людей погибло в те годы только из-за того, что мыслили категориями ушедшего мирного времени!
Шофер-вьетнамец, где бы ему ни довелось ехать, останавливает свою машину под деревом, только под деревом. Совершенно автоматически, по привычке. Крестьяне не носят одежды из яркой материи. Когда-то, в дни первых регулярных налетов, яркая одежда была запрещена официально. Теперь это осталось, вошло в привычку. Такие детали сразу бросаются в глаза и западают в память, потому что через них начинаешь понимать, как глубоко изменила война весь образ жизни вьетнамцев. Когда во Вьетнаме наступит мир, людям трудно будет привыкнуть к спокойной жизни. Ведь подрастает уже третье поколение людей, содержанием жизни которых была и есть война. Война, требующая отдачи без остатка. Победы вьетнамцев в ней — это прежде всего победы мысли над силой, духа над техникой. В этом, мне кажется, и проявилась одна из наиболее сильных сторон вьетнамского характера, и о ней мне хотелось бы рассказать подробнее.
Вьетнамцы — несравненные аналитики войны, точные ее калькуляторы; они чутко улавливают мельчайшие колебания ее баланса. Дебет-кредит, если пользоваться бухгалтерским языком. Дебет-кредит, и все, что в дебете противника, может быть записано в наш кредит. Даже его непомерная сила. С максимальной отдачей вьетнамцы научились использовать ту негибкость мышления, которую способны привить своим питомцам лишь лучшие военные академии; ту шаблонность действий, которая вырабатывается у военных специалистов долгими годами работы в штабе. И не просто в штабе, а в штабе огромной мощной армии. Такой, как армия Соединенных Штатов Америки.
Наверное, яснее всего я понял это тем летним утром, когда мы выехали в горы, к перевалу Донглок. Дорога виляла среди рисовых полей, пересекала бамбуковые деревушки. Люди, копошившиеся по колено в воде, распрямляли на минуту спину, провожая нас взглядом. Потом кончились деревни, поля, и с каждым километром в гору местность становилась все пустыннее. Это было странное ощущение, потому что я знал до сих пор другой Вьетнам — равнину, побережье. Обилие снующих, спешащих, все время чем-то занятых людей напоминает там муравейник. Катят в разные стороны велосипедисты, танцующей походкой проходят вереницы женщин с бамбуковыми коромыслами... А в горах совсем пусто. Зелень молодого риса сменили красно-желтые каменистые пространства, покрытые кое-где травой. Машину то и дело сильно подбрасывает, собственно, сама дорога — это свежезасыпанные воронки от бомб. Слева от дороги громоздятся горы, бесформенные в утреннем тумане, справа плоская равнина, полого вздымаясь, тянется к длинному хребту.
Два года здесь, на перевале Донглок, не было ни дня, ни ночи без бомбежек. Днем тучи дыма закрывали солнце, а ночью темноту разгонял огонь пожаров. Дело в том, что перевал Донглок, образно говоря, и есть тот гвоздь, на котором висит американская концепция стратегических бомбардировок. Вьетнамцы называют перевал «перекрестком бомб». Это и вправду перекресток: здесь пересекаются дороги, и отсюда одна из них, перевалив через горный хребет, что справа от нас, идет дальше — на юг. От нее отделяется еще одна дорога — на юго-восток. Если закупорить перекресток, немедленно окажутся заблокированы самые удобные, самые необходимые для воюющей страны пути. Конечно, есть и другие дороги, но они много длиннее и труднее.
А потому на всех картах — и той, что висит в разместившемся на авианосце штабе 7-го флота, и той, что в штабе командующего под Сайгоном, и в гавайской штаб-квартире главного командования американских вооруженных сил на Тихом океане, и в пятиугольном здании на берегу реки Потомак в Вашингтоне — перевал Донглок обозначен особой пометкой «top priority» — «объект первостепенного значения».
Мы выходим из машины и по некрутому склону взбираемся на гребень хребта. Вокруг абсолютная тишина, даже птиц не слышно, лишь шаркают о камни подошвы наших ботинок. Насколько хватает взор, нет ни дерева, даже трава не растет тут, и ничто не скрывает искореженную, изрытую, бомбами перепаханную красную землю. На самом гребне высится бело-красный, сложенный из кирпича обелиск, на котором что-то написано бронзовой краской. Это памятник павшим на самом перевале Донглок и на ведущих к нему дорогах. Бомбы настолько выщербили гребень, что его чернеющий силуэт на фоне неба напоминает пилу с неровными зубьями. Наши спутники-вьетнамцы говорят, что раньше подъем на хребет был потруднее, ибо и сам хребет был много выше и круче; бомбы срыли его до половины.
Дорога идет по склону параллельно гребню, на каждом шагу мы спотыкаемся о торчащее из земли железо. Земля буквально нашпигована осколками. Нужно в оба смотреть под ноги, ибо осколки, острые как бритва, способны легко пропороть толстую ботиночную подошву. На самом краю огромной воронки прижался к подножию горы еще один памятник, чуть поменьше и поскромнее, чем тот, на хребте. Здесь погибли десять девушек — целая ремонтная бригада. Бомба «накрыла» их очень точно, не осталось даже следа. Воронка у подножия — общая могила всех десятерых.
Несколько лет назад мне довелось побывать в Вердене. Там, неподалеку от форта Дюамон, мне показали известный всему миру «окоп со штыками». Бетонная крыша защищает от непогоды заваленную землей траншею. Шквальный огонь немецкой артиллерии в один миг засыпал в траншее приготовившийся к атаке французский пехотный взвод. Пятьдесят пять лет спустя из земли еще торчат штыки, примкнутые к карабинам; их все сжимают в руках готовые к атаке солдаты, которых опередила смерть. От десяти девушек с перевала Донглок не осталось ничего, только этот памятник. Память возвращает меня на поле битвы в далекой Франции, на мертвое, отравленное, погибшее поле, где до сих пор находят в земле неразорвавшиеся снаряды. Здесь такая же мертвая земля, но только там полвека назад залегли в окопах друг против друга две вооруженные до зубов армии. Здесь, на Донглоке, вооруженные силы ограничивались отделением ПВО. Здесь работали трудовые батальоны.
В нагромождении земли и камней не сразу различаешь саму дорогу через Донглок, ибо она представляет собой не что иное, как насыпь из красной земли, петляющую среди бомбовых воронок и ям. Машина движется по ней с трудом; с обеих сторон дороги орудуют лопатами и тачками женщины. Скрупулезные вьетнамцы сообщают нам, что на Донглок сброшено сорок три тысячи бомб. В день здесь бывало до десяти налетов; бомбардировщики прилетали группами по десять-двенадцать самолетов. Бомбежки продолжались непрерывно — с рассвета до заката. Бомбы шариковые, бомбы, начиненные стрелами, бомбы крутящиеся, бомбы зажигательные, бомбы осколочные, бомбы замедленного действия и бог весть еще какие бомбы. Ремонтные бригады выходили на работу только ночью, но и тогда прилетали американские самолеты. Они сбрасывали мощные светильники на парашютах и, осветив перевал, принимались методично осыпать его шариковыми бомбами. Другие самолеты кидали бомбы замедленного действия. Днем вьетнамцы разыскивали места, где залегли эти бомбы, и обезвреживали их. Ночью это было невозможно.
