«А за околком Харитоново-Грибово, да и конец тут Кевролы. Да нет, Залывье еще, околок совсем малый. Николай Попов живет, да Васька Попов, да Василий Каракин, да дом Максима Попова — да сам-то не живет там, а живет в Шилеге, где дорогу железную ставят. Максим-то оттуда таку ищейку раз приволок — дак волк целый, два Шарика моих, и кусли-ивая!..»
Я выхожу на улицу Едомы. Из колодезных срубов струятся на землю ледяные водопады, а над ними поскрипывают от жгучего мороза большущие ворота. Деревянные кони, выгнув крутые шеи, глядят вниз с фронтонов домов, поднятых на подклеты. И так далеко от земли до замороженных оконцев, что только верховому под силу заглянуть в комнаты с улицы. Один к одному, тесно, на столбах-грибках стоят амбары, точно избушки на курьих ножках. Как в каждой пинежской деревне, амбары чуть отнесены от жилых домов па случай пожара — до сих пор в амбарах, случается, хранится самое ценное. Уйдет пинежанин из дома по делам, подопрет батожком дверь — и этого достаточно. А на амбарных дверях замки обязательно, формы особенной, с хитрым секретом...
За амбарами тропинка-путик в один след убегает в снежный сосняк, и за ним вдруг распахивается беспредельное пространство: крутой берег Пинеги с красавицей церковью, широченная лента реки, дальняя деревушка Шардонемь со столбами белых дымов. Нет лучшего места для прощания с Пинегой...
Санный обоз медленно ползет без дороги внизу, под щельей. Впрочем, что-то вроде дороги обозначается на сверкающем снежном покрове — темная широкая полоса, прямая, как по линейке проведена.. Так это же наш след! Здесь мы проскочили две недели назад на амфибии по пути в Суру и обратно...
В. Арсеньев, наш спец. корр.
Когда-то историк и писатель Ширендыб, президент Монгольской академии наук, посоветовал мне всегда спрашивать у монголов, знакомясь с ними, какого они рода-племени.
Мне пришлось много поездить по Монголии с археологическими экспедициями. Я старалась всегда следовать советам Ширендыба, и мой интерес был неизменно приятен монголам. Ведь Монгольскую Народную Республику населяют примерно 15 народностей. Большинство из них говорит на диалектах монгольского языка, а некоторые — на тюркских наречиях.
Самая большая среди народностей Монголии — халха. Их больше 800 тысяч, халха-монгольский диалект лег в основу литературного языка. А самая маленькая народность — всего 200 человек — цаатаны.
Буквально на наших глазах в Монголии происходит сложнейший историко-социальный процесс становления единой монгольской социалистической нации. Процесс, начавшийся 50 лет назад — после победы Народной революции. Полвека изменили лицо Монголии: распаханы целинные земли, выросли новые города, а трубы заводов и электростанций поднялись к небу в местах, куда редко заходили даже кочевники.
А рядом — древние традиции и обычаи; в городах, в поселках и даже в скотоводческих бригадах создаются краеведческие музеи, в которых собираются национальные костюмы, произведения народного искусства, маски лам и никому не страшные уже изображения духов. И каждая народность представлена в таком музее, потому что в Монголии стремятся сохранить своеобразие каждого уголка страны.
И это закономерно. «Чем жив человек? Тем, что оставил на земле его отец, тем, что делает он сам, и тем, что совершат его дети» — говорит монгольская пословица. Каждая из монгольских народностей вносит в общую национальную культуру все, что «оставили на земле отцы», все, что сохранилось в памяти ее поколений.
Но не только это. В общенациональную культуру входит и то новое, что создается ныне. На севере страны, в Хубсугульском аймаке, я видела уникальный этнографический музей. То был музей быта цаатанов, таежных охотников и оленеводов. Совсем недавно они жили в чумах, одевались в оленьи шкуры, ходили на подбитых мехом лыжах на зверя, вооруженные кремневыми ружьями. Сейчас они перешли к оседлости, а из предметов их прошлого обихода создан был музей. Незадолго до нашего приезда последний цаатанский шаман подарил свой бубен этнографам.
В Манханском сомоне мы были гостями захчинов. Скотоводы-захчины при народной власти освоили и землю. Традиционные «пять скотов»: лошадь, баран, корова, козел, верблюд— богатство захчинов. А также птица. А также огороды, поля, бахчи. Арбузы и дыни выращивают здесь люди, умевшие раньше только кочевать.
В Дархане я встречала инженеров и рабочих, в Улан-Баторе — ученых, писателей и художников. Среди них были люди из разных уголков Монголии, разных родов и разных племен.
В моем экспедиционном блокноте появлялись записи, посвященные тем обычаям разных народностей, которые мне приходилось наблюдать, тем людям, с которыми я встречалась. Вот некоторые из моих записей.
Барги. Охота на тарбагана
— Сайн байна уу! Привет вам! — первые слова, которые вы услышите на монгольской земле. У монголов принято приветствовать даже незнакомых. А следующая фраза зависит от того, кто вы и чем занимаетесь.
— Пусть будет острым твой глаз! — каждый вечер говорили мы нашему другу Отгону, когда он верхом подъезжал к нашей палатке.
Мы вели тогда раскопки древних курганов в стороне от больших дорог в степи Восточного аймака. Здесь живет народность барги, баргуты (помните, баргузин, байкальский ветер? Это от имени «баргут»). Баргуты славятся в Монголии как неутомимые охотники. И Отгон тоже охотник, завзятый охотник.
Каждый вечер он приезжает к нам поинтересоваться, что нового нашли, узнать, как дела, просто поговорить. И каждый вечер приглашает нас поехать с ним на охоту. Ведь сейчас самый охотничий сезон. В этой безводной степи масса сурков — тарбаганов. К концу лета перед зимней спячкой тарбаганы жиреют, да и шкурка у них в эту пору самая ценная.
— Хотите увидеть «охоту с подходом»? — спрашивает Отгон. Мы много слышали о такой охоте, но видеть ее никому не доводилось.
Ранним утром, еще до восхода солнца, появляется Отгон верхом на коне. На нем необычный наряд: белая рубашка, белые штаны, а на голове шапочка, на которую нашиты ушки из белой шкурки. В руке опахало из хвоста то ли лошади, то ли яка. Верхами уезжаем мы подальше в степь, туда, где множество тарбаганьих норок. Оставив в стороне лошадь, Отгон медленно подходит к норке. Он подпрыгивает и помахивает опахалом. Ушки на шапке болтаются во все стороны. Глядя на него, я вспомнила рисунки, выбитые тысячелетия назад на скалах. На них изображены охотничьи танцы людей в звериных шкурах, в масках и в таких же шапках с ушками!
Тарбаган сидит как зачарованный, следит за странным танцем. И вдруг начинает сердито подпрыгивать, будто сам включается в танец. Тут-то и раздался выстрел. Отгон стреляет в голову, иначе сурок метнется в норку и уйдет так глубоко, что его не достать.
К концу дня у седла Отгона болталось три тарбаганьи тушки, а костюм из белого стал сероватым. Не снимая его, все в той же шапке, Отгон священнодействует у костра. Сегодня наш прощальный вечер, и он хочет угостить нас лакомым блюдом.
Разведя костер, Отгон ушел за палатку к курганам, набрал там камней и кинул их в огонь. Когда камни раскалились, Отгон затолкал их в выпотрошенную тушку. Затем аккуратно почистил шкурку и устроил тушку над костром, поворачивая ее непрестанно, чтобы она ровно прожарилась. Тарбаган раздувался как футбольный мяч. Это блюдо называется «бодог». Шкуры только двух животных — козы и тарбагана — выдерживают эту операцию и не лопаются от огня.
Выло уже темно, когда мы приступили к трапезе. Запивали холодной водой, как это принято у баргутов. Завтра мы снова погрузим в машину свой дорожный реквизит, чтобы ехать на запад. Отгон молча сидит у костра. Что можно сказать другу, с которым расстаешься надолго, а может быть, навсегда? «Баяр та!» — до свидания и «баяр лаа!» — спасибо.
Мингаты. Четыре цвета мира
— Удвоились ли ваши стада? — приветствуют друг друга скотоводы-мингаты. Мингатов три тысячи человек. Они живут по берегам реки Кобдо в Мингатсомоне, на северо-западе страны. Следуя ритуалу, мы тоже произнесли эту фразу, а поскольку приближалась осень, спросили:
— Удачно ли было лето?
— Сайн байна уу! Привет вам! — отозвались хозяева юрты.
Хозяйка немедленно подбросила в очаг аргала — сухого навоза, и вскоре забулькала в широком тазу вода. Из сундучка хозяйка достала плитку чая, а когда чай закипел, добавила туда рису. За рисом последовали соль и молоко, за ними — топленое масло.
Какого только чая не довелось мне пить в Монголии! С солью и без соли, с мукой, с пшеном, с рисом, но всегда — с молоком. Конечно, это не совсем то, что называем чаем мы, к монгольскому чаю надо привыкнуть, но, привыкнув, мы уж без него не можем: он не только утоляет жажду, но и насыщает.
