— Сергей!
— Что “Сергей”? Меня уже достало это все! И ты, и этот выродок, и теперь еще и сестра какая-то нарисовалась!
— Это твой сын! Не смей! — а вот теперь голос Ланки становится низким, шипящим, злобным таким.
Да я и теперь задыхаюсь от злобы и обиды за Вальчика, потому что обозвать ребенка, больного ребенка, выродком… Это уже за гранью. Как-то сразу за гранью.
— Да пошла ты! — возмущенно отвечает Сергей, — еще неизвестно, чей он! У меня в семье такого не было никогда! Все здоровые рождались! Надо еще и тест днк сделать, а то я, может, чужого кормлю!
— Делай! И разводись уже со мной!
— Да прям побежал! Чтоб ты у меня половину имущества оттяпала? Да пошла ты!
— Было бы что брать! Одна квартира, и за ту я плачу!
— На мои деньги покупали!
— И на мои тоже!
— Да твоего там ерунда была!
— Да что ты?..
Мне хочется закрыть уши руками, чтоб не слышать эту мерзкую ссору, хочется выбежать отсюда, из этой серой, усталой квартиры, которую делят и никак не могут поделить.
Почему-то кажется, что даже воздух здесь давит, спирает грудь.
Зачем, вот зачем я приехала???
— Мама… — тихий голос из другой комнаты едва звучит, и , конечно, ругающиеся родители его не слышат.
А я слышу и поспешно встаю, пока ребенок не испугался все усиливающихся звуков ссоры.
В крохотной детской едва помещаются диван, письменный стол и шкаф.
На окне висят темные легкие занавески, там же, на подоконнике, стоят игрушки, машинки и большой корноухий заяц.
С другой стороны дивана спрятались костыли, а за дверью — складная инвалидная коляска. Все маленькое, тоже словно игрушечное.
На диване сидит и тревожно смотрит на меня Вальчик.
Глаза его, огромные, красивые, такие же, как у его мамы в детстве, тревожно расширены.
И я торопливо падаю перед ним на колени, обнимаю, ощущая, как он сразу же тянется ко мне, доверчивый и теплый со сна.
— Тетя Маруся… — шепчет он, — а где мама?
— Мама чуть-чуть занята, Вальчик, — я глажу его по худенькой спинке, поражаясь, что все позвонки прощупать можно, — она позже подойдет… Ложись… Или ты попить хочешь? В туалет, может?
У меня нет опыта в общении с такими маленькими детьми, в группе рисования, которую я вела в нашем Доме молодежи, детки все же были постарше.
— Нет… Мне просто приснилось что-то… — он говорит тихо, очень чисто выговаривая звуки, задумчиво так.
И я опять глажу его, шепчу, что это всего лишь сон, что он уже кончился, и можно ложиться спать, чтоб увидеть новый, хороший и сладкий.
Шепчу специально чуть громче, чем надо, чтоб Вальчик не услышал ссорящихся за стенкой родителей.
Но Сергей повышает голос, ругаясь уже матерно и жестко, и Вальчик в моих руках напрягается:
— Папа пришел?
— Да… — вынуждена признать я, — но ты не слушай, просто ложись…
— Опять с мамой ругается… — шепчет Вальчик, под моим напором все же укладываясь на кровать.
— Не слушай…
Я тихонько укладываюсь рядом с ним на диван, поджимаю ноги и обнимаю тоненькое тельце, с готовностью прижавшееся ко мне.
Одной рукой обхватываю его поперек талии, а вторую просовываю под голову, удобно укладывая мальчика на сгиб локтя.
И шепчу, стараясь перекрыть крики:
— Песенку хочешь, спою? Мне мама пела…
— А твоя мама — моя бабушка?
— Да, бабушка… Двоюродная…
— А я свою бабушку не видел… Мама говорит, мы разминулись на этой земле…
— Так бывает, да… Мы с моей бабушкой тоже разминулись… Я ее никогда не видела. А песенка эта — от нее осталась…
— А про что песенка? — голос Вальчика звучит уже сонно, и я радуюсь этому, потому что ссора за стеной не утихает, а, кажется, только набирает обороты.
Мне жутко, неприятно, и жаль этого маленького мальчика, пугливо вздрагивающего от слишком резких звуков. И ужасно страшно за Ланку. Вдруг, Сергей ее обидит? Ударит?
Я чувствую, кроме всего прочего, еще и полную беспомощность, потому что понимаю, что, случись что-то страшное, вообще не смогу защитить сестру! Этот Сергей — высокий, крепкий очень мужчина, моя Ланка по сравнению с ним — совсем малышка. И я тоже…
Если ему придет в голову…
Но думать об этом тоже страшно, я невольно вздрагиваю, и эта дрожь передается Вальчику.
Он испуганно сопит, и я, опомнившись, усилием воли заставляю себя переключиться и начинаю петь песенку, самую простенькую, немудрящую, которую, как говорила мама, пела еще ее мама.
________________________________
Сонные избушки дремлют в тишине,
Снег укрыл верхушки елочек и крыш.
Обними подушку и прижмись ко мне,
День был очень долгим, ты устал, малыш…
В небе светит ярко первая звезда,
От твоих ресничек тени на щеках.
Будет сон твой сладким пусть всегда-всегда,
Пусть тебе приснится небо в облаках.
Пусть тебе приснится майский летний дождь,
Как ты, босоногий, по полю бежишь.
Пусть тебе приснится все, чего ты ждешь.
Будешь ты счастливым. Засыпай, малыш.
М. Зайцева
________________________________
Я так и засыпаю, рядом с мирно сопящим Вальчиком, под звуки ссоры, доносящиеся из-за стены, и вижу во сне маму. Она легко укрывает меня одеялом и шепчет: “Все пройдет… Засыпай, малыш…”
Утром я встаю и, тревожно прислушиваясь к тишине, иду на кухню.
И вижу там Сергея, спокойно завтракающего кофе и яичницей.
Замираю, проклиная себя за то, что так рано вскочила, а он поднимает на меня холодный взгляд…
— Доброе утро, — так же холодно здороваюсь я, хотя в первое мгновение появляется огромное искушение просто развернуться и уйти обратно в комнату, там лечь на диван и прижаться к теплому боку Вальчика.
Человек, так называющий своего сына, пусть и за глаза, так обращающийся со своей женой, пусть и чувств между ними не осталось, мне ужасно неприятен. И разговаривать с ним — значит, разрушать себя.
Но я у него в гостях, да и нет гарантии, что он не отыграется на Ланке, где она, кстати?
Оглядываюсь, в поисках
