Эта мысль заставила ее поежиться, и Мэгги взяла чашечку кофе. Ей уже случалось пить кофе, однако прежде его, скорее, можно было назвать молоком, в которое мама добавляла для запаха пару ложек крепкого напитка из своей чашки. Теперь все стало наоборот: в чашку настоящего кофе для цвета добавили пару ложек молока, однако горьковатое питье нельзя было назвать неприятным. И Мэгги вдруг поняла, что язык ее в большей степени привык к этому вкусу, чем она сама.
Мужчина вернулся назад с газетой. Он снова что-то сказал о том, что опаздывает, присел на постель с другой стороны, поцеловал ее прямо в губы и встал.
— Позвоню попозже, — сказал он. Мэгги ответила ему неуверенной улыбкой. — Доброго тебе дня.
Как странно!
— Спасибо, — проговорила Мэгги. — И тебе тоже.
Мужчина посмотрел на нее пристальным взором, замер в нерешительности, а потом улыбнулся и вышел. Услышав, что дверь за ним закрылась и щелкнул замок, Мэгги развернула оставленную им на постели газету.
В заголовке упоминался Персидский залив. Мэгги могла отыскать Персидский залив на глобусе в школьной библиотеке: когда папа в последний раз приезжал домой на побывку, он был как раз на Суэцком канале. Он сказал, что ему нравится тамошняя погода. В тех краях всегда жарко. Папа рассказывал ей об экипаже на его корабле, о том, что все они там стриглись наголо и натирали головы маслом, чтобы было прохладнее; только потом, когда они уже плыли назад по волнам холодной Атлантики и снова растили шевелюры, у одного из его знакомых новые волосы оказались совсем другого цвета, чем были прежде. Мэгги решила, что это совсем не забавно, однако все ее дядюшки и тетушки — и даже мама — смеялись и смеялись…
Она решила прочитать дату на газете. Цифра заставила ее в полнейшем недоумении открыть рот, и Мэгги даже заглянула на внутренние листы, чтобы проверить, не вышло ли опечатки. Однако она не ошиблась. Девяностый год! Ну вот, грудь Мэгги наполнило горькое и мучительное разочарование: получается, он проворонила возвращение кометы Галлея. Когда-то пятьдесят один год казался ей таким внушительным возрастом, и она не была уверена в том, что сумеет дожить до нового явления кометы. А теперь она была даже старше! Но как это случилось? И почему?
Подобрав под себя ноги, она развернула газету. В ней оказалась карта, но какая-то неправильная. На месте Палестины было написано библейское название — Израиль, Трансиордания превратилась просто в Иорданию. Неужели сами страны стали другими? Какая забавная мысль. Это как та немецкая карта, которую показывал им учитель во втором классе: все захваченные Гитлером страны были окрашены здесь в розовый цвет, как и сама Германия.
Весь следующий час Мэгги со всем вниманием штудировала первую страницу газеты. И когда закончила это дело, поняла, что после 1943-го мир существенным образом переменился. Однако что же произошло с ней самой?
Но сначала нужно отыскать ванную.
Она с облегчением обнаружила, что хотя бы туалеты не переменились.
На стене напротив двери в ванную комнату висели четыре большие рамки, в каждую из которых была вставлена уйма небольших снимков. Все фото оказались цветными, хотя во всем остальном они были похожи на самые обыкновенные снимки. Прибавив эту подробность к списку из сотни уже замеченных ею за это утро нововведений, Мэгги принялась разглядывать фотографии.
Эти люди не были ей знакомы. Или же…
В нижнем уголке второй рамки приютился снимок задней двери того дома, в котором ей надлежало бы проснуться. Рядом стоял мальчишка-подросток, явным образом похожий на нее. Хмурясь, она попыталась свести факты воедино. Может быть, это ее младший брат? На других снимках он постепенно становился старше — вот он за рулем сверкающего нового автомобиля, вот он с младенцем на руках, вот возле какой-то машины. Но втором снимке справа был изображен дедушка. Приглядевшись внимательнее, она ощутила, как радость узнавания поблекла. Это был не дедуся, а просто очень похожий на него мужчина, только чуть более толстый и лысый. Он сидел за складным столиком на морском берегу и курил сигарету. Дедуся-то не курил.
Поглядев на снимок еще несколько минут, Мэгги наконец решила, что видит своего отца.
Незнакомец, подавший ей кофе в постель, также присутствовал на нескольких фотографиях. На некоторых у него еще была шевелюра, на некоторых — уже нет. Изучая снимки, Мэгги все время вертела на пальце свое бриллиантовое кольцо, и тут ее осенило, что раз она замужем, то, наверное, у нее могли родиться дети. Таковых на снимках было несколько. Один из младенцев восседал на коленях молодой женщины, похожей на саму Мэгги, и она подумала, что это, наверное, и есть ее ребенок. Однако на снимках насчитывалось еще семеро детей, все они обнаруживали явное сходство с семейством Торнли, и сказать, кем и кому они приходятся, было просто невозможно.
Наконец где-то в доме часы пробили десять. Пора и одеваться. Мэгги принялась рыться в ящиках длинного и низкого комода, стоявшего в той спальне, где она проснулась, и нашла одежду, показавшуюся ей детской: яркие вязаные свитера и синие рабочие брюки. Наверное, мужские, подумала она. Однако на воротнике одной из рубашек остался ярлычок с размером М 10–12… женским размером. Она надела рубашку, а потом сообразила, что если она взрослая, то должна носить лифчик. Мэгги нашла его в другом ящике того же комода, сложенным рядом со штанишками так, как это делала мама, укладывая вещи в шкаф. Надев белье, она почувствовала себя удобнее и в верхней одежде, которая оказалась ей впору.
«Надо было поговорить с этим мужчиной, — подумала Мэгги, застилая постель. — Возможно, он не стал бы смеяться надо мной. Надо было сказать ему о том, что здесь что-то не так. Ведь теперь я не знаю, что мне делать».
Она вышла в холл и увидела на другом его конце арку. Войдя в нее, Мэгги оказалась в столовой. Этот обеденный стол когда-то принадлежал ее бабушке. Но дом-то был вовсе не бабушкиным! Разволновавшись, Мэгги заторопилась в гостиную. Пол покрывал симпатичный восточный ковер, которого ей еще не приходилось видеть. Красивые и простые кресла и диван, простые крашеные стены. Над камином на противоположной стороне комнаты висело зеркало.
В ванной, умываясь, Мэгги старалась глядеть только на руки. Но теперь она осмелилась взглянуть в зеркало. В нем отражалась верхняя часть окна, сквозь жалюзи и синие занавески просвечивали зеленые листья. Набрав воздуха в грудь, она пересекла комнату и посмотрела на свое отражение.
Лицо оказалось ее собственным, но все-таки не совсем. Такие же глаза, только чуть покрасневшие, более четкие черты лица. Коротко остриженные темные волосы, но седины в них даже больше, чем было у мамы, и бородавка на щеке как будто подросла, к тому же теперь из нее торчали два волоска.
Будь она старше, чем когда отправилась спать в ту давнюю ночь, Мэгги заплакала бы, однако она еще толком не понимала, что означает старость и каким образом следует ее воспринимать. Ведь по сути своей она еще оставалась восьмилетней девочкой, наделенной излишним для нее количеством любопытства, чем нередко корил ее дедуся. Поэтому, нахмурившись собственному угрюмому лицу в зеркале, она приняла внешность как факт и отправилась на поиски съестного.
Кухню эту когда-то расширили: они заметила оштукатуренную балку, отмечавшую прежнее положение стены и делившую потолок пополам. Стоявшая на столе штуковина наверняка была той самой микроволновой печью, о которой повествовала реклама в газете. Мэгги внимательно осмотрела ручки, которые ничего не сказали ей о тех функциях, которые должна выполнять эта вещь. Мэгги решила не трогать ее. Большой прямоугольный шкаф явно был рефрижератором. И его можно было без всяких опасений открыть.
Внутри она обнаружила яйца, — однако ветчины не было, — масло, молоко и несколько груш. Порывшись в ящиках и шкафах, она наконец обнаружила сковородку. С плитой пришлось повозиться подольше. Газ был погашен, и она не видела нигде ни одного коробка спичек. Но когда Мэгги повернула ручку не в ту сторону, чтобы выключить газ, плита фыркнула и конфорка зажглась. Она приготовила себе на завтрак несколько яиц. Ей было несколько неловко есть в чужом доме, не спросив на это разрешения… впрочем, напомнила она себе за мытьем посуды, дом отчасти принадлежал и ей самой, иначе она не проснулась бы в этой постели и незнакомый мужчина удивился бы, обнаружив ее здесь.
Что же теперь делать?
Надо записать приснившийся вчера сон, решила она. В этом сне она увидела нечто особенно важное для себя, о чем не следовало бы забыть.
В гостиной располагался небольшой альков, где стоял невысокий столик, совсем такой же, как у ее тети Сьюзен… нет, этот стол, конечно, никогда не принадлежал тете Сьюзен! По неведомой для нее причине мысль эта показалась Мэгги совершенно возмутительной. Заставив себя встряхнуться, она открыла крышку, чтобы найти бумагу и что-нибудь, чем можно писать. Под самыми гнездами находилась стопка линованных листов — именно таких, какие были нужны ей. Вещица, внешне похожая на авторучку, заканчивалась странным острием, однако оно писало, поэтому Мэгги села и принялась за письмо:
