Ничто не может сравниться с этим постоянным переселением людей, кроме, может быть, того, что сопровождало падение Римской империи. В те времена массы людей также передвигались в одном направлении, и между ними происходили бурные столкновения. Но замыслы Провидения тогда были другими. Каждый вновь приходящий приносил смерть и разрушение, сегодня же каждый несет ростки процветания и жизни.
Отдаленные последствия миграции американцев на Запад еще скрыты будущим, но непосредственные результаты налицо: поскольку часть коренных жителей выезжает из штатов, где они родились, население этих штатов растет медленно, несмотря на их длительное существование. Так, штат Коннектикут насчитывает лишь пятьдесят девять жителей на квадратную милю, а его население за двадцать пять лет увеличилось лишь на одну четверть. В Англии за тот же период оно выросло на одну треть. Эмигрант из Европы попадает, таким образом, в наполовину заселенную страну, где промышленность нуждается в рабочих руках. Он становится живущим в достатке рабочим. Его сын отправляется искать счастья в пустынные земли и становится богатым собственником. Первый копит капитал, а второй пускает его в оборот, но в нищете не живет ни тот, кто эмигрировал в Америку, ни тот, кто там родился.
В Соединенных Штатах закон всеми силами способствует дроблению собственности, но существует вещь более могущественная, чем закон, которая препятствует чрезмерному ее дроблению. Это легко заметить в штатах, в которых население начинает заметно расти. Массачусетс — самый плотно населенный штат Союза, в нем насчитывается восемьдесят жителей на квадратную милю. Это гораздо меньше, чем во Франции, где на том же пространстве проживает сто шестьдесят два человека.
Однако в Массачусетсе небольшие земельные владения дробятся уже редко. Обычно земля отходит к старшему в семье, а младшие отправляются искать счастья на новые незаселенные места.
Закон отменил право первородства, но его восстановило Провидение. Однако никто об этом не сожалеет, поскольку теперь он не оскорбляет чувства справедливости.
По одному факту можно судить о том, какое огромное количество людей переселяется вместе с семьями из Новой Англии в пустынные места. Нас уверяли, что в 1830 году в конгрессе было тридцать шесть представителей, родившихся в небольшом штате Коннектикут. Таким образом, от населения этого штата, составляющего сорок третью часть населения Соединенных Штатов, была избрана восьмая часть представителей всей страны.
Однако сам штат Коннектикут посылает лишь пять депутатов в конгресс, остальные же — тридцать один депутат — избираются от новых, западных штатов. Если бы эти люди жили в Коннектикуте, они, скорее всего, были бы не богатыми собственниками, а мелкими земледельцами, и жили бы в безвестности. Политическая карьера никогда бы не открылась перед ними, и вместо того, чтобы стать полезными законодателями, они были бы опасными гражданами.
Эти факты замечаем не только мы, они не ускользают и от американцев.
«Нет сомнения в том, — пишет судья Кент в своих „Комментариях к американскому праву“ (т. IV. с. 380), — что дробление наделов, доведенное до крайности, могло бы привести к печальным последствиям, если бы, например, семья, владеющая одним участком не могла с него кормиться. Но в Соединенных Штатах этого никогда не было, и еще многие поколения американцев не столкнутся с такой проблемой. Размеры нашей территории, обилие простирающихся перед нами земель и постоянное переселение людей с берегов атлантического океана вглубь страны помогают и еще долго будут помогать избежать дробления передающихся по наследству земель».
Трудно описать ту алчность, с которой американцы бросаются на огромную добычу, дарованную им судьбой. Преследуя ее, они бесстрашно идут на стрелы индейцев, переносят болезни, подстерегающие их в пустыне, не боятся лесного безмолвия, не приходят в смятение при встрече со свирепыми животными. Страсть, которая гонит их вперед, сильнее любви к жизни. Перед ними простирается почти безграничный континент, а они спешат так, словно боятся прийти слишком поздно и не найти себе места. Я говорил о переселении из старых штатов, но люди переселяются и из новых. Штату Огайо нет еще и пятидесяти лет, основная часть его жителей родилась за его пределами, его столица еще не существует и тридцати лет, и на его территории есть бескрайние пустынные поля. Однако население Огайо вновь переселяются на Запад: большинство тех, кто приходит в плодородные прерии Иллинойса, — жители Огайо. Эти люди оставили свою первую родину, чтобы жить хорошо, теперь они уезжают и со второй, чтобы жить еще лучше. Они почти повсюду находят богатство, но не счастье. Их стремление к благосостоянию превратилось в горячую и беспокойную страсть, которая растет по мере ее удовлетворения. Когда-то они разорвали связи, прикреплявшие их к родной земле, и с тех пор у них не возникло новых связей. Переселение стало для них потребностью, они видят в нем что-то вроде азартной игры, в которой они одинаково любят и переживания, и выигрыш.
Иногда люди перемещаются так быстро, что местность, в которой они побывали, возвращается к девственному состоянию. Леса лишь расступаются перед ними и вновь смыкаются, когда они проходят. Путешествуя по новым западным штатам, нередко встречаешь в лесу брошенные жилища. В самых глухих местах можно обнаружить хижину и с удивлением заметить следы корчевки, свидетельствующие одновременно о силе и непостоянстве человека. Оставленные поля и развалины недолго послуживших жилищ немедленно зарастают лесом, ушедшие животные возвращаются, природа весело и быстро скрывает за молодыми побегами и цветами следы мимолетного пребывания человека, а затем и уничтожает их.
Однажды, проезжая походному из пустынных округов, еще имеющихся в штате Нью-Йорк, я подъехал к озеру, берега которого густо поросли лесом, как в незапамятные времена. Посреди озера я увидел маленький остров. Он был покрыт шапкой леса, даже берегов не было видно. На берегах озера не было ни души, на горизонте над верхушками деревьев к небу поднимался дымок. Казалось, что он свисает сверху, а не идет снизу.
На песке лежала индейская пирога, и я воспользовался ею для того, чтобы переправиться на остров, который привлек мое внимание. Вскоре я был там. Остров оказался одним из тех очаровательных нетронутых уголков, при виде которых цивилизованный человек начинает сожалеть о дикой жизни. Буйная растительность свидетельствовала о сказочном плодородии почвы. Там, как всегда в североамериканской глуши, царила глубокая тишина, которую нарушали лишь однообразное воркование диких голубей да стук дятла по дереву. Мне и в голову не могло прийти, что здесь кто-то уже побывал, настолько нетронутой казалась природа; но, дойдя до середины острова, я вдруг увидел что-то похожее на следы пребывания человека. Тогда я внимательно осмотрел все вокруг, и скоро у меня не осталось сомнения, что здесь уже жил европеец. Но как преобразилось то, что было результатом его трудов! Деревья, которые он срубил, чтобы построить себе хижину, дали новые ростки, частокол превратился в живую изгородь, а хижина — в куст. Посреди этой растительности в куче пепла лежали камни, почерневшие от копоти. Когда-то это был очаг, труба обрушилась и завалила его. Некоторое время я молча любовался силой природы и слабостью человека, а уходя из этого волшебного места, с грустью повторял: «Вот как! И здесь уже развалины!»
В Европе мы привыкли смотреть на беспокойный ум, неумеренное стремление к богатству и крайнюю тягу к независимости как на большую опасность для общества. Именно все это гарантирует американским республикам большое и мирное будущее. Если бы не все эти неуемные страсти, население скопилось бы в некоторых местах и вскоре, так же как мы, начало бы испытывать потребности, удовлетворить которые ему было бы нелегко. Новый Свет — это счастливый край, пороки людей там почти так же полезны обществу, как добродетели!
Это оказывает огромное влияние на то, как судят о поступках людей в разных полушариях. Американцы часто называют похвальным занятием то, что мы считаем жаждой наживы, и видят определенную душевную трусость в том, что мы рассматриваем как умеренность желаний. Во Франции на простые вкусы, спокойные нравы, семейный дух и привязанность к месту своего рождения смотрят, как на основу незыблемости и счастья государства. В Америке подобные добродетели могли бы лишь повредить обществу. Канадские французы, которые остались верны старым нравам, уже испытывают трудности, и вскоре этот маленький, недавно появившийся народ столкнется с теми же бедами, которые переживают народы Старого Света. В Канаде самые просвещенные, самые патриотичные и гуманные люди не жалеют усилий для того, чтобы заставить народ отказаться от простого счастья, которое его все еще удовлетворяет. Живя среди нас, они, возможно восхваляли бы прелести честной посредственности, а там они прославляют богатство. Если в других местах думают о том, как успокоить человеческие страсти, то они, напротив, заботятся о том, чтобы их разжечь. Сменить чистые и спокойные удовольствия, доступные на родине даже бедняку, и уехать в чужие края в погоне за скупыми радостями, которые дает благосостояние; бросить отцовский дом и места, где покоится прах предков; расстаться с живыми и мертвыми и ехать искать счастья — вот что в их глазах заслуживает наибольшей похвалы.
