Формула добра и красоты (продолжение)
Глава 4
«Назначение человека»
Так называется вышедшая в Софии в 1926 году брошюра Григория Петрова, в которой он в популярной форме излагает своё понимание сущности человеческой природы, его нравственного совершенства и благодаря чему оно достигается. Можно, утверждает автор, и не ставить эти вопросы, и не думать о них. Миллионы людей так и поступают – они об этих вопросах и не задумываются. Но своей жизнью, своим поведением они так или иначе дают на них ответ.
Герой романа Льва Толстого «Анна Каренина» Вронский не задумывался над этими вопросами. Он был красив, молод, богат. Его, блестящего гвардейского офицера, пользующегося уважением сослуживцев, любила редкой красоты молодая женщина. Любил её и он. И казалось, Вронский был счастливым человеком. Но внутренне он никогда не был доволен собой и своей жизнью. Вронский долго не мог понять причины этого. Но вот однажды в Петербург прибыл иностранец-князь, чтобы познакомиться с развлечениями богатой русской аристократии. Вронскому было поручено сопровождать князя. Неделя общения с ним открыла Вронскому глаза и на самого себя. Князь внешне был также красив, весел и остроумен, не злой характером и даже добродушен. Но внутренне – пустой человек. День от дня Вронский всё более убеждался, что интересы князя сосредоточены исключительно на французских актрисах и балеринах, шампанском и вкусной еде. В князе Вронский увидел самого себя, и это отвратило его. «Неужели и я такой же? Глупый кусок мяса? – задавал он себе вопрос и вынужден был признать: – Да, и я такой же. Да, и я глупый кусок мяса».
И не только Вронский с князем – живые куски мяса, отмечает Григорий Петров. «Живым мясом» являются миллионы людей. Таковы и другие герои романа «Анна Каренина», и половина героев романа «Война и мир». Подобно Рембрандту в картинах, изображающих лавку мясника и Христа с учениками в Эммаусе, Толстой на примере литературных героев показывает: если у людей и у народов в душе нет ничего святого, если в них не горят святые огни истины и живой деятельной любви, то тогда они не люди и не народы. Тогда народы – большие мясные лавки, а отдельные люди – большие куски мяса.
Г.Петров призывает – пусть каждый читатель сам ответит на вопросы: «На что похожа в большинстве случаев жизнь народов на земле? И что мы в жизни? Не является ли земля и сегодня большой мясной лавкой, а мы в ней – кусками мяса разных сортов?»
Г.Петров приводит фрагмент из книги Л.Толстого, в котором великий писатель пишет об откровениях Огарёва, содержащихся в его письме Герцену. Огарёв, явно позируя перед своим другом, высокопарно говорит о самосовершенствовании, о своей дружбе, любви, служении науке и человечеству и т. п. И далее, ничуть не смущаясь, как бы между прочим, сообщает, что частенько возвращается домой поздно, в приличном подпитии после приятного времяпрепровождения с одним пропавшим, но милым созданием. По всему видно, что этот даровитый, образованный молодой человек и не допускает, что есть что-то отвратительное в том, что он – женатый мужчина, ожидающий рождения своего ребёнка (в другом письме, пишет Толстой, он сообщает, что жена его родила), возвращается домой пьяным от развратных женщин. Ему и в голову не приходит, что, не поборов в себе склонности к пьянству и разврату, нелепо говорить о дружбе и любви и служении высоким идеалам. Но Огарёв не только не боролся со своими пороками, он их считал за нечто милое, никак не мешающее стремлению к совершенству.
Толстой лично знал Огарёва и Герцена и людей, близких им по мировоззрению. Всем им было характерно отсутствие последовательности в их делах и самой жизни. У них было искреннее горячее стремление к добру, и одновременно – личная похотливая распущенность, которая, по их представлениям, не могла мешать свершению добрых и даже «великих» дел. Трагизм этой жизни поистине ужасен, пишет Толстой. Он был характерен не только для времени Огарёва и Герцена, но и времени настоящего, когда множество так называемых образованных людей придерживается тех же взглядов.
«Трагедией живого мяса» называет Г.Петров это явление. В нём заключён корень всех драм, трагедий, комедий и фарсов жизни как отдельных людей, так и целых народов. И люди, и народы ещё не освободились от скотского, звериного в самих себе. Но что ещё страшнее – они и не думают освобождаться от них, не напрягают для этого своих духовных сил.
Давно замечено, что нет такой глупости и даже мерзости, которую люди не согласились бы признать за мудрость, если только эта глупость или мерзость им приятна и с её помощью они могут оправдать свои слабости, душевную леность и животные инстинкты. Так было. Так, к сожалению, будет ещё долго с животным содержанием в людях. Животное в людях имеет даже свою философию и свою мораль – философию и мораль «живого мяса», его оправдание.
Начало XX века было временем декаданса, временем упадка духа, его усталости и разложения. Пессимизм, скептицизм, безыдейность волна за волной накатывали на жизнь и литературу, а поверх всего – моральный анархизм и духовная распущенность. И это всестороннее вырождение, этот общий декаданс подавался как высшее творчество. Декаденты различных видов, духовные уроды считались героями, назывались сверхчеловеками, пророками новой, как выражались тогда, красивой и свободной жизни.
Григорий Петров на примере героев произведений Л.Толстого и М.Горького убедительно показывает, что распущенность не является свободой, а представляет собой возвращение к животному состоянию, не духовный подъём, а духовное падение. Это своего рода цинизм «живого мяса». Это вырождение. Маски сорваны, пишет он. «Животное содержание обнажилось». Но животное в человеке крепко держит свои жертвы. Да и «жертвы» зачастую не очень хотят вырваться из когтей животного. Пресловутые сверхчеловеки превращаются в циников. Они бесстыдно заявляют: «Ну и что из того, что мы «куски мяса»? Такими нас создала природа. Человек – это животное, и его животное состояние – это закон природы».
Люди слабые, особенно молодёжь с неокрепшим умом, с горячей кровью и необузданной волей, жадно набрасываются на отраву цинизма. И вместо того, чтобы входить в жизнь ярким огнём высшего гуманизма, они, словно кроты, бегут от солнца и солнечного света. Эти куски «живого мяса», боятся, не признают и не понимают духовного в самих себе. Не понимают и не хотят понять сущности и назначения человека.
Лев Толстой во всю силу своего таланта призывал людей уйти из царства всеобщей звериной злобы в царство Божие, как он выражался. Но этот призыв оказался непонятым, многих он даже озлобил. Но пройдёт время, утверждает Г.Петров, минует волна кровавого послевоенного опьянения, и люди вновь вспомнят о царстве всеобщей любви. И тогда Лев Толстой вновь станет тем, кем он был до начала безумного шабаша народов вокруг идола революций и войн, – властителем дум самых лучших людей на земле и совестью народов.
Его не случайно называли современным пророком. Когда Толстому было сорок лет, весь мир признал его как гениального художника. А спустя ещё десятилетие он пользуется славой мудреца и великого учителя жизни.
Но ведь в молодые годы он был гулякой, любителем цыган и цыганщины, страстным охотником, заядлым курильщиком, любителем обильной и вкусной еды. К концу своей жизни Лев Толстой писал, что о своих молодых годах он не мог вспоминать без душевной боли, «…не было преступления, которое я бы не совершал: убивал на войне, вызывал на дуэль, чтобы убить, проигрывал в карты, проедал труд крестьян, мучил их, лгал, предавал, блудил».
Мерзости в жизни Толстого не могут быть индульгенцией и оправданием мерзостей и глупостей для других людей, утверждает Г.Петров. Эти мерзости и глупости были тем духовным капиталом, с которым Толстой родился и вступил в жизнь. Этот багаж не вина, а несчастье человека. Наследственность и окружающая Толстого действительность наделили его такими мерзкими качествами. Но он преодолел в себе все эти мерзости.
Гуляка и вертопрах стал апостолом трезвости и проповедником целомудрия. Грубиян, способный оскорбить своих друзей, к концу жизни стал проповедником «непротивления злу». Заядлый курильщик навсегда завязал с табаком. Бывший страстный охотник писал яркие и убедительные статьи против охоты.
Подобное превращение не происходит само по себе и не даётся без усилий. Десятилетиями Толстой день и ночь работал над собой, как работает скорняк над грубой кожей, превращая её в мягкую и гладкую лайку. Он мучил себя, чтобы выбраться из пропасти своих мерзостей, менял свой характер, перековывал себя. И в результате непрестанной работы над собой Лев Толстой смог стать настоящим маяком мудрости и совести человечества. Своей жизнью Толстой даёт блестящий ответ на вопрос, для чего человек живёт и каково его назначение.
Самым гениальным творением Льва Толстого Г.Петров называет его самого и жизнь великого писателя. Эту мысль Григорий Спиридонович подробно развивает в небольшой книге «Гениальный роман», вышедшей в Софии в конце 20-х годов и выдержавшей четыре издания. Автор приводит интересный факт. В 1910 году после смерти Толстого английские газеты и литературные журналы писали, что хотя писатель родился и жил в России и писал на русском языке, всё же Толстой более английский, нежели русский писатель. В качестве аргумента утверждалось, что из-за цензуры в России большая часть его произведений полностью издавалась на английском языке в Англии и в её владениях по всему миру. Кроме того, более 60 % российского населения было безграмотным, и поэтому не могло читать его сочинений. В то время как широкие слои английского населения и читали, и почитали Толстого как гениального писателя и великого учителя и проповедника мудрой христианской жизни. Может быть, с количественной стороны это утверждение англичан и выглядит справедливым. На сотнях языков в Европе, Азии, Африке и Австралии его произведения действительно издавались в десятки, сотни раз больше, чем на русском языке. И в этом смысле Толстой является всемирным, общечеловеческим писателем. Для любого культурного человека в любой стране мира было бы неприличным не иметь понятия о личности и творчестве великого старца из Ясной Поляны. Каждый культурный человек любой страны мира считал и считает духовной потребностью прочесть его гениальные произведения.
