...И среди них, выделяясь лишь парусами, шитик уже не казался судном уникальным, достойным музея. На воде он приобрел сразу же какой-то обыденный, простецкий вид. Став сразу таким же рабочим судном, как и все остальные покачивающиеся на волне и покоящиеся на берегу, на которых возили сено, дрова, селедку и другую рыбу, а иногда и уходили далеко, куда манила мечта.
Я припомнил, что при спуске шитика не говорили речей, не кричали «семь футов под килем» и вскоре все разошлись, потому что к берегу подошло колхозное судно с грузами для села из Архангельска и люди пошли его встречать. Николаевский с товарищами поплавал часа два, опробовав карбас, улетел в тот же день.
А Федоровский, чуть захмелев, стоял на берегу и жаловался:
— Просто не знаю, что делать. Как будто в жизни у меня что-то ушло. Может, насовсем в карбасные определиться?
— Никаких, — отвечал ему председатель Арсений Петрович Нечаев. — Крыша на электростанции не сделана? Не сделана. Так что с завтрашнего дня чтоб возвращался в бригадиры. И никаких разговоров.
— Запишите это, товарищ Орлов, — махнул рукой Федоровский. — Вот и Зинка, жена Алексея, тоже говорит ему: «И думать не моги больше, носа не кажи в мастерскую. Делом заниматься надо».
В. Орлов, наш спец. корр., фото автора
Евгений Коршунов. Крестоносцы
Окончание. Начало в № 11.
От толчка Санди свалился на заднее сиденье, и автомат его захлебнулся.
— Теперь держись! — крикнул Жак, и в голосе его было какое-то бешеное веселье.
Они выскочили из-под огня уже через несколько секунд и скрылись за поворотом дороги.
— Все целы? — сбавив скорость, обернулся Жак.
Петр тоже посмотрел назад. Санди лежал на сиденье, раскинув руки. Второй телохранитель Жака — Манди — смотрел на своего товарища с недоумением, еще не в силах понять, что произошло.
— И меня... кажется... задело,.. — сквозь зубы процедил Кувье.
Бледный, без кровинки в лице, Кувье сидел, откинувшись на спинку сиденья и держась обеими руками за левую сторону груди. Между его пальцев, на ладонь выше сердца, торчала короткая оперенная стрела.
Жак остановил машину.
— Дотянешь? Сейчас трогать стрелу нельзя.
Кувье скрипнул зубами и попытался улыбнуться. Улыбки не получилось.
— Нет. Это конец. Даже не особенно больно. Но эти свиньи всадили в меня отравленную стрелу. У меня все леденеет...
Руки его вдруг упали. Глаза расширились.
— Все мои деньги... в поясе... на мне... Пошлите по адре...
Он изогнулся в конвульсии, напрягся и разом обмяк, уронив голову на грудь...
— Что ж, он знал, на что шел, — мрачно сказал Дювалье и натянул берет.
Вокруг тела Кувье сгрудились командиры рот его батальона.
— Ловко же они его, шеф, — сказал американец Бенджи, глядя на труп своими ярко-синими по-детски наивными глазами.
Жак не ответил. Сидя на корточках над убитым, он расстегивал его широкий кожаный пояс, украшенный хромированными бляшками. Пояс был тяжел, и, сняв, Жак со вздохом взвесил его на руке:
— Он просил отослать деньги по какому-то адресу...
Жак провел рукою по поясу сверху вниз и расстегнул кармашки. В первом оказалась завернутая в пластик пачка денег, во втором — документы, тоже в пластике, в третьем — надписанный конверт, опять же с деньгами.
— Брюгге, — прочел Жак, — Он был из Брюгге. А фамилия, наверное, жены или матери. У него была другая фамилия — не Кувье.
— А стоит ли, шеф? — выставил вперед свою тяжелую челюсть Дювалье.
— Что... стоит? — резко обернулся к нему Жак.
— Что-то кому-то посылать, — незамедлительно последовал ответ. — Нам они тоже пригодились бы. Ведь правда, Бенджи?
Американец сглотнул комок, в горле и вопросительно посмотрел на Жака.
«У него только два недостатка: никогда нет денег и слишком большой рост», — вспомнились Петру слова Жака об этом парне.
Жак молча перекинул пояс через плечо, повернулся и пошел к своему «джипу».
— А зря брезгуем, шеф! — насмешливо бросил ему в спину Дювалье. — Черные действуют по общим правилам!
И, поймав взгляд Петра, кивнул в сторону густого придорожного куста, под которым лежало тело Санди. Манди, вздыхая, связывал в узел одежду убитого. Двое других командосов копали саперными лопатками могилу, тут же, у дороги.
— Они честно поделили между собой деньги покойника. Считай, что это пошло ему на похороны, — продолжал Дювалье, подмигивая Бенджи.
— Но, если он просил отослать... это нечестно, — неуверенно заморгал американец.
— Вон за кустами батальон Брауна. Пойди найди его адъютанта Грилло. Этот мафиози растолкует тебе, что такое честно — нечестно!
Дювалье в сердцах сплюнул на землю и растер плевок толстой рифленой подошвой своего башмака.
Жак бросил пояс убитого в «джип» и вернулся обратно.
— Хватит болтать! Если Кеннон и Гуссенс не выступят немедленно, нас отрежут от Овури, и тогда... Боюсь, что федералы выпотрошат наши пояса без всяких разговоров.
— Ты думаешь, они намеренно отошли в лес, чтобы...
Дювалье встревоженно свел брови, маленькие глазки его буравили Жака.
«Ага, испугался! — с удовлетворением отметил Петр про себя. — Это тебе не мародерствовать!»
Жак несколько секунд не произносил ни слова, задумчиво глядя куда-то на верхушки деревьев. Потом остановил взгляд на Дювалье. Он принял решение.
— Поедешь в Овури и передашь Кеннону и Гуссенсу: мы под угрозой окружения, и я не ступлю вперед ни шагу. Если через час не узнаю, что они выступили на соединение с нами, поворачиваю колонну назад. Понял?
Дювалье усмехнулся и подбросил ладонь к берету:
— Слушаюсь, шеф!
Глазки его довольно блестели: ему совсем не хотелось торчать здесь, дожидаясь, пока в него угодит отравленная стрела или автоматная очередь, выпущенная из леса..К тому же оставалась еще и возможность поживиться кое-чем в Овури.
Взгляд Жака остановился на верзиле Бенджи.
— А ты... Назначаю тебя командиром батальона вместо Кувье!
— Слушаюсь, сэр! — радостно вытянулся Бенджи и скосил глаза на убитого бельгийца. — Похороним его здесь или... захватим с собой?
Жак взглянул на убитого.
— Если пойдем вперед — похороним. Назад — возьмем с собой. В Уарри на кладбище есть место... для всех нас.
— Что так мрачно, шеф? — развязно ухмыльнулся Дювалье. — Нас еще ждут в кабаках Парижа — и с тугими бумажниками!
Но Жак не принял его тона.
— Бери «джип», Грилло, и... — Он вдруг остановил взгляд на Петре. — И еще с тобой поедет Питер.
— Но... — растерялся Петр от такого неожиданного поворота. — Как же...
Жак положил ему руку на плечо, он понизил голос почти до шепота, так, чтобы ни Дювалье, ни Бенджи не могли его расслышать:
— В Овури ты сможешь скрыться у кого-нибудь из местных жителей и дождаться федералов. Это хороший шанс, Питер! А здесь... если мы попадем в их руки, нас расстреляют на месте. Сейчас здесь белая кожа — пропуск прямо на тот свет! Не для этого же ты расходовал пленку и ночами сидел над своими блокнотами!
Жак слегка толкнул его в плечо:
— Иди же! Ты с нами ничем не связан!
И Петр понял, что Жак настоит на своем, что так или иначе его отправят в Овури — подальше от ловушки, которая вот-вот должна захлопнуться.
— Хорошо, — сказал Петр.
Жак усмехнулся и махнул рукой:
— Езжайте!
— Адье! — шутовски поклонился ему Дювалье и, отойдя с Петром на несколько шагов, облегченно вздохнул: — Считай, что нам повезло, Пьер.
Они прошли расположение второго и третьего батальонов Кодо-3 и убедились, что их командиры Браун и Жак-Люк не теряли напрасно времени. Машины были убраны с шоссе и замаскированы на обочине. Поставлены они были радиаторами к дороге так, чтобы, не разворачиваясь, можно было сразу выехать и налево и направо — продолжать наступление на Луис или возвращаться в Овури.
Командосы, прошедшие суровую школу тренировочного лагеря, растворились в чаще, и, если не знать, что вокруг скрывается почти две тысячи хорошо вооруженных людей, заметить их было невозможно.
Грилло они нашли в арьергарде. Черноволосый, желтокожий латиноамериканец, сидя на обочине в одиночестве, наслаждался длинной сигаретой. Подойдя к нему, Петр почувствовал, что дымок пахнет как-то странно.
Заметив, что Петр принюхивается, Грилло снисходительно скривился:
— Травка. Могу угостить, если хочешь. На первый раз бесплатно.
— Дорвался, — презрительно посмотрел на него Дювалье и объяснил Петру: — Марихуана. Стоит здесь гроши, вот и...
Он опять обернулся к Грилло.
— Пойди скажи Брауну, что едешь с нами в Овури. С приказом от Френчи. Да живее!
— Овури? О"кэй!
