В антрепризном театре постоянно происходит смена действующих лиц. По конъюнктурным соображениям даже внутри одного спектакля уходят одни исполнители, появляются другие. И человек, пришедший в театр, чтобы порадоваться при виде любимого артиста, расхохотаться вместе с ним или поплакать, остается в недоумении, увидев обезличенный маскарад, какую-то незапоминающуюся вампуку. А ведь было, и я тому свидетель, как тысячи театралов с ночи стояли в кассах за билетами, сверяли свою очередь по исписанным чернилами ладошкам лишь для того, чтобы попасть на нашумевший спектакль, на дорогого сердцу актера. Чтобы в зрительском зале обрести отдохновение от повседневности, ощутить душевный подъем или интеллектуальное откровение. Тогда, оплатив входной билет, они не продукт покупали, но подлинно приобщались к искусству. Сейчас же, случается, прицениваются к исполнителям и постановкам, как к колбасе, мол, вчера было с перчиком, а сегодня пресновато.
Эпохи накладывают отпечаток на театр и его зрителя. В императорской России театр был фешенебельным, служившие в нем актеры цену себе знали и вели себя подобающе. А при случае умели за себя постоять. Рассказывают, что когда-то за создание общества помощи актерам с жаром взялась Савина — женщина умнющая и хитрющая. Как-то на великосветском приеме она за руку подвела к царю состоятельного купчину и во всеуслышание заявила, что этот промышленник безвозмездно передал свою землю на Васильевском острове в Петербурге под строительство Дома для ветеранов сцены. Царь, естественно, одобрил такую благотворительность, а купцу ничего не оставалось, как проглотить пилюлю и хоть без удовольствия, но сделать по сказанному.
А вот другая актерская история — ее рассказывал Юлий Яковлевич Райзман. При Сталине построили на Полянке дом, в который по централизованной разнарядке заселяли именно актеров. Там жили многие деятели искусства, создавшие славу советскому театру. И жили неплохо, но наступил недоброй памяти 37-й год, и после того, как ночами к подъездам начали подъезжать «воронки», жильцы стали опасливо прислушиваться к уличным шумам. Тогда вся страна и все ее граждане находились на пределе психических возможностей. Как-то в одной из квартир этого дома за картами собрался кружок друзей. И вдруг стук в дверь — настойчивый, барабанный! Пока открывали, душа у всех в пятках была. А за дверью стоит Иван Пырьев и смеется: «Ага, испугались!» Так его за эти шуточки чуть не поколотили.
А в 50-е годы, незадолго до смерти Сталина, общество переживало кризис. Возобновление репрессий отражалось настороженностью и испугом в глазах людей. Тогда по заданию партии в нужном идеологическом русле ставили героические пьесы, но они не спасали положения. Народ не доверял им больше, ему было не до победных реляций, и залы были пусты. В этом заключалось подлинное отражение жизни театром: жизнь не давала ему подпитки, и театр вымирал. Такое не могло продолжаться долго, и возникла потребность в новых пьесах и постановках.
Или еще один занятный пример. Была в РСФСР министерша по фамилии Зуева. Она уверенно заявляла, что профессиональных актеров скоро не будет, так как их полностью заменит самодеятельность. Дескать, стремящийся к прекрасному рабочий и служащий после напряженного рабочего дня будет выходить на театральную сцену, чтобы во вдохновенном порыве сыграть пару-другую ролей. Нечто подобное было показано в фильме «Берегись автомобиля», где Гамлета играет страховой агент, Лаэрта — следователь, а за режиссера и вовсе футбольный тренер. В комедии это действительно смешно, а в жизни печально. Зуева почему-то легко забывала, что каждая профессия уникальна и ответственна и требует погружения в особый мир. Запросто из управдома в артиста не переквалифицируешься! Актерство — это великий труд, это понимание красоты, вышколенный вкус, мастерство перевоплощения, готовность делиться искусством с людьми. Этому годами учиться надо, и никакой рабочий в бабочке с профессиональным актером не сравнится.
Во всех этих эпизодах я усматриваю характерные иллюстрации того, как и чем в разные годы жило в нашей стране театральное сообщество. Всякое бывало, поэтому события последних лет вряд ли можно назвать предельными по внутреннему драматизму. Однако не покидает меня болезненное ощущение того, что именно сейчас с нами, с искусством вообще и театром в частности происходит нечто неправедное и, возможно, непоправимое…
Иногда размышляю я над тем, каково актерам большую часть своей карьеры жить вне театра. Конечно, каждый решает сам, что лучше — непрерывные гастроли или работа на одной сцене. Вероятно, истина посередине, и не стоит воспевать ни одну из крайностей. Но один печальный пример в этой связи я все-таки напомню. Совсем недавно умер Андрей Краско. Внезапно умер актер одаренный, востребованный, находящийся в расцвете творческих сил. И, кажется, почти все знавшие Андрея и специфику нашей профессии дали такое объяснение произошедшему — переработал, не выдержал гонки от съемок к съемкам, бесконечных переездов и мелькающих ролей. Вряд ли он стремился к такому финалу, в очередной раз соглашаясь на выгодное приглашение дельцов от массовой культуры. Время для них — деньги. Чем выше темп, тем больше прибыль. Где уж о прекрасном и о вечном подумать… Интересен факт времен советского кинематографа: по-настоящему хорошая картина, оцененная зрителями, получившая достойную критику, а то и фестивальные награды, в среднем снималась год. При этом норма расхода кинопленки в день составляла двадцать пять метров. Словом, можно и в образ вжиться, и на съемочной площадке над ролью поработать. Соответственно, отдача в деньгах и славе тоже была нескорой. Так, за многомесячные съемки в фильме «Председатель» я отнюдь не сразу получил Государственную премию и только после этого сумел купить автомобиль «Волга», но никак не на актерский гонорар. А сегодня востребованный артист может за неделю заработать на новую машину…
Человеку всегда хотелось жить по-человечески, и язык не поворачивается упрекнуть его в этом. Но что есть человеческое? И почему-то кажется, что такой тотальной подвижки в сторону материального благополучия, как сейчас, среди нас, актеров, никогда прежде не бывало. Да и зритель, для которого мы работаем, больше тянулся к духовному и меньше интересовался смачными подробностями из частной жизни новоявленных «звезд».
Помнится, прежде на гастролях в Киеве или Минске, да и в других городах, где мне довелось выступать с сольными концертами, набирались полные залы народу. В два часа выступления умещался обычный для всех драматических актеров набор: фрагменты известных ролей, прочтение литературных произведений, диалог со зрителями. Платили за это немного, но дорожные неудобства и скромные гонорары компенсировались с лихвой, ведь из зала на тебя смотрели внимательные глаза, тебя слушали с упоением и благодарностью, и чувствовалось, что твой труд этим людям небезразличен. Сходную оценку я слышал от Юрского и Филиппенко — замечательных, способных увлечь аудиторию чтецов. Сейчас же происходит непонятное — собрать публику на серьезное драматическое соло невозможно. Почему я рассуждаю об этом? Потому что я театральный актер, а театру есть дело до всего. Он по-своему сопереживает и осмысливает действительность. В нем есть и принципиальность, и наивность, и глубина. Театр всегда разный, как сама жизнь, и в этом его суть. Это отлично понимают лучшие представители театральных профессий. Пусть в водевиле поют радостные тени, а в трагедии страдают тени скорбные — их назначение открыть зрителю творческий путь к познанию непостижимо богатого мира людей.
Театр — замечательное создание человеческое с высочайшей концентрацией культуры и духа. И быть он должен не кривым, а только прямым, живым зеркалом. Изображая жизнь, театр становится самой жизнью, а еще и эффективным способом выжить для многих людей в переменчивом мире. Пока театром живут, он не может исчезнуть.
Но забывают об этом часто. Может быть, дело в спешливости нашего времени. Наша жизнь зависит от того, чем жив мир за нашими дверями. Жизнь в театре не исключение. Я всегда понимал это и старался шагать в ногу со временем, а сегодня с сожалением отмечаю, что время бежит слишком быстро для моего возраста. Поэтому несколько лет назад я сложил полномочия председателя Союза театральных деятелей. Поэтому теперь в родном театре я также снимаю со своей головы «мономахову шапку» художественного руководителя. Из-за этого кто-то уж говорил, что меня надо записать в Книгу рекордов Гиннесса как человека, дважды отказавшегося от постов в театральной иерархии, с которых добровольно не уходят. Ну что ж, пусть так. Я сделал этот непростой шаг, чувствуя, что больше не могу работать в полную силу, потому что время сурово, и оно опять требует новых лидеров и новых имен.
