Сириль же, наверное, уже в десятый раз расстегивает и застегивает кожаные гетры, пытаясь решить, идут ли они ему.
Они чувствуют на себе наши взгляды и от этого еще больше смущаются. — Черт возьми, чем вы там заняты, мой дорогой Робартс? — кричит майор.— Мы ждем вас обоих.
Лейтенант встает и подает знак Сирилю, который перестает наконец возиться с гетрами.
Оба медленно подходят, как будто у них вдруг отнялись ноги.
Сириль запечатлевает на обеих щечках Келли по смачному поцелую.
Каждый из нас выполнял свой долг, они же вели себя как герои. Они инстинктивно чувствуют, что сделали больше других, во всяком случае, стремились к этому, и им кажется, что истинная причина их подвига известна всем.
Юная мисс, несомненно, тоже испытывает тайное чувство. Она смотрела, леденея от страха, как героически сражался офицер, как он упал, и подумала, что он убит. Любовь вспыхнула в ней как молния во время бури. И каждый раз, когда Робартс приближается, она краснеет, бледнеет, протягивает ему руку, шепчет слова благодарности.
Что касается моего босеронца, то он буквально потерял голову. Все его поздравляют, и он не знает, кого слушать среди сердечных рукопожатий и выражений дружбы, которые раздаются со всех сторон. Он подходит к очаровательной ирландке, которая смотрит на него восторженными глазами. Пробормотав какие-то банальности, Сириль берет протянутую ручку и тут же на глазах у всех, без раздумий, простосердечно, как будто она его землячка, запечатлевает на обеих щечках Келли по смачному поцелую.
Он это заслужил, и никто его не порицает.
В этот момент раздается радостный лай. Это мой верный Мирадор, сопровождавший группу, с которой ушел Том. Инстинкт не подвел ищейку и на сей раз.
Том и поселенцы, посланные на поиски источника, прискакали во весь опор на лошадях, покрытых пеной.
— Ура! — кричит один из них, канадец Фрэнсис, размахивая кожаной каскеткой.— Вода, джентльмены, вода!
Полчаса туда и полчаса обратно потребовалось Тому и поселенцам, чтобы найти воду. Однако с тяжелыми повозками, у которых рассохлись колеса, скрипящие теперь так, что у нас болят барабанные перепонки, передвигаться гораздо труднее. На протяжении трех часов наши раненые, поддерживаемые только собственной силой воли, вновь испытывают тяжкие страдания. Их раны, не перевязанные вовремя, начинают воспаляться.
Наконец после длительных мучений мы подъезжаем к ручью. Как только путешественники утолили жажду, мне приходится спешно мобилизовать свои познания в хирургии и приступить к делу. У некоторых сильная лихорадка; другие, напротив, находятся в полной прострации. К счастью, я имею в своем распоряжении ценное терапевтическое средство, которое составители старой фармакопеи ", постоянно искавшие экстравагантное снадобье, никогда не думали прописывать. Я имею в виду воду, успешно заменяющую мази и припарки, что часто превращают безобидную болячку в неизлечимую рану.
Итак, я становлюсь главой «полевого госпиталя». Прежде всего надо установить очередность. У меня пять раненых: трое поселенцев, которых оставили охранять лагерь, а также Робартс и Сириль. У остальных неопасные царапины. По моему указанию между четырьмя деревьями горизонтально натягивается брезент на высоте человеческого роста, чтобы защитить раненых от солнечных лучей. Под навесом кладем четыре толстых матраца из непромокаемой ткани, набитых листьями.
Уложив пациента, я приступаю к первой операции. У одного раненого сломаны обе кости левого предплечья. Принять решение насчет хода операции нетрудно: я могу, не причиняя особой боли пациенту, соединить кости с помощью МакКроули, который мне ассистирует, и наложить из имеющихся материалов такую повязку, которая привела бы в восторг моего учителя и друга профессора Берже. Второму раненому копье попало в бедро и сломалось, а его острие полностью осталось в мышцах. Попытаться вытащить его бессмысленно, так как острие зазубрено, как пила. Необходимо сделать надрез с противоположной от раны стороны, найти наконечник и вытащить его. Для меня это сложная задача, потому что я новичок в хирургии. Бедняга громко стонет. Наконец мне удалось ухватить пинцетом острие копья и вытащить его, разумеется, причинив немалую боль страдальцу. И это сделано как раз вовремя, поскольку кровотечение сильное. Я накладываю четыре слоя бинта — компресс, пропитанный водой, и кровотечение останавливается.
У третьего — чудовищное ранение лица, причиненное на знаю чем: то ли ножом, то ли ударом каменного топора. Обе челюстные кости с правой стороны лица обнажены. К счастью, наша походная аптечка хорошо укомплектована. Я нахожу в ней длинные тонкие булавки, наподобие тех, на которые энтомологи накалывают насекомых. Они помогут мне наложить крестовидный шов.
Легко представить себе, какую боль терпел мой пациент, зная, что при такой процедуре понадобится не менее одиннадцати булавок, которые втыкаются в живую плоть на расстоянии примерно двух сантиметров одна от другой.
Что касается Сириля и Робартса, то тут оперировать гораздо проще, и для них не так болезненно. Кожа головы менее чувствительна, чем кожа лица и рук. Мне приходится выбрить волосы вокруг краев раны, которая сшивается таким же способом.
Самое трудное сделано. Остается дальнейшее лечение. Оно совсем простое. Это непрерывное поливание холодной водой, которая служит лучшим средством против воспаления, наиболее эффективным терапевтическим методом в серьезных случаях, который ныне применяется всеми хирургами. Холодная вода обладает тем преимуществом, что оставляет рану в полном покое и позволяет избежать преждевременного наложения повязки; это очень важно, потому что, как показывает опыт, контакт с воздухом в первые дни может быть пагубным.
Поэтому я беру четыре мешка из водонепроницаемой ткани, которые подвешиваю с помощью шнурка над четырьмя ранеными. Пятый может ходить с больной рукой на перевязи. Я проделываю в мешках маленькие отверстия, вставляю в них подобие трубочки из тонкой веточки эвкалипта, из которой удаляю шомполом сердцевину.
Наполнив мешки водой из ручья, я регулирую струю, затем, направив на раны тоненькую струйку, оставляю дежурного, который должен пополнить мешки, как только вода вытечет.
Надеюсь, что через четыре дня такого лечения, а может быть, и раньше, раненые начнут поправляться и мы сможем продолжить путешествие.
Этот вынужденный отдых, на который нас обрекло несчастье, приключившееся с нашими товарищами, небесполезен и для других участников экспедиции, а также для лошадей, как тягловых, так и верховых. В лагере царит оживление, которое приятно наблюдать. Тут поселенцы чистят карабины, почерневшие от пороха, там надраивают до блеска чистое оружие или чинят порванную одежду с ловкостью прилежной хозяйки. Я думал, что только французские солдаты способны так умело ставить заплаты или штопать мундиры. Теперь я с удовольствием отмечаю, что и англичане отлично усвоили эти навыки.
Двадцать четыре часа проходят спокойно, ухудшения здоровья среди больных тоже не наблюдается. Том отлично за ними ухаживает. Достаточно сказать, что они начали есть, даже тот, у кого я оперировал щеку. Я не сторонник диеты, особенно для таких молодцов. Они потеряли много крови, и я стараюсь поддержать их теми продуктами, которые они в состоянии съесть. Диета только затягивает лечение и, следовательно, увеличивает плату врачу. Лично я не хочу никакой другой платы, кроме крепкого рукопожатия, а его я уже получил.
Но двоих моих пациентов тяготит такое бездействие. Как лучшие представители армии, они должны были бы подавать пример дисциплины. Ничего подобного. Они ропщут, хотят встать и готовы рыскать по кустам за дичью. Я использую весь свой авторитет, чтобы запретить им подниматься. Сириль ворчит, Робартс тоже выражает неудовольствие.
— Послушай,— говорит мой босеронец,— как можно вести такую жизнь?
— А я! — подхватывает Робартс.— Вы думаете, мне тут очень весело? Пусть мне дадут виски, джина, все равно что. И разрешат снова вести нормальную жизнь. Ради бога, Б..., позвольте мне проехаться верхом.
— Немного терпения, друзья. Вы уже делали, что хотели. Вы храбро сражались, а теперь надо умерить пыл.
— Как — умерить? — вскричали они одновременно.— Что значит — умерить пыл? Нам уже вот как хватило спокойствия!
— Потерпите,— настаиваю я.— Вы ранены. Еще три дня, и вы будете делать что хотите. Но пока вы подчиняетесь мне. Иначе, дорогие друзья, я пришлю санитаров, которые заставят вас успокоиться.
В двадцати шагах от «полевого госпиталя» я сталкиваюсь с двумя девушками, которые приветливо со мной здороваются.
Мисс Мэри пожимает мне руку, как принято у англичан.
— А вы, мисс Келли,— говорю я хорошенькой ирландке,— не хотите поздороваться со мной за руку?
