Между рождеством и Новым годом на нас с севера поползли грязные тучи. Около полуночи я проснулся от дикого завывания ветра. Я встал и сразу понял, что пришла «чертова» зима. Когда я пошел в сарай, северный ветер почти разрубил меня надвое. Ветер нес с собой сплошную пелену колючего снега. Когда снег падает мокрыми пушистыми хлопьями, это означает, что метель скоро кончится, но, когда зловещий арктический ветер хлещет снежной крупой, я всегда озабочен. Никогда не знаешь, скоро ли кончится метель и какой глубины будет снег, когда она кончится.
Какой был мороз, 50 или 55 градусов? (Наш термометр перестает работать при температуре ниже минус 45 градусов.) На этот вопрос я никогда не смогу ответить, но иногда я был готов поклясться, что были все 60 градусов.
Январь почти прошел, когда наконец подул чинук. Этот теплый ветер с Тихого океана прогнал массы полярного воздуха, так долго мучившие тайгу.
В течение тридцати часов дул с океана теплый ветер, и под его дыханием снег становился влажным, но глубина его не уменьшалась. Затем так же внезапно ветер стих, на небе появились звезды, и снег стал замерзать.
— К утру снег выдержит койота весом десять килограммов, — заметил я с беспокойством, — а через день он выдержит взрослого волка.
Я мог бы добавить, что под копытами лося или оленя снег провалится, но это было излишне: Лилиан знала сама.
В тот вечер, выйдя к проруби за водой, я внезапно замер, прислушиваясь. То, что я услышал, слабо доносилось с востока. Это был мрачный и жуткий плач. Он не был похож на заклинания или причитания, это была отчаянная, леденящая душу песнь волка, сидящего на снегу и воющего на луну. Я покачал головой: смерть снова начала гулять по земле.
Не наш ли это Волк? Этого я не знал, но имел твердое намерение выяснить это возможно скорее. Вой раздавался ниже по ручью, вблизи нашей охотничьей избушки. Когда я наполнил ведра водой, я уже знал, что нам надо делать, и, вернувшись в дом, поделился своими планами с Лилиан и Визи.
— Где-то у избушки на ручье бродит Волк, — сказал я, — думаю, мне надо перебраться туда на несколько дней. — Увидев, что Лилиан удивленно подняла брови, я пояснил: — К утру на снегу прольется кровь. Оленя или лося — не знаю, но прольется. Впрочем, — я пожал плечами, — нет большой разницы, где я буду: там или здесь.
Охотничья избушка была всего в шести-семи километрах от дома. Дорога к ней вела вниз по ручью, и, если лед на запрудах был достаточно прочным, мы шли по льду.
Шесть километров! Я мог дойти туда на снегоступах по хорошему снегу за полтора часа, но, чтобы добраться туда с гружеными санями, мне потребовалось целых три дня. Я выехал из дома на рассвете верхом и гнал впереди себя лошадей в упряжи, но не запряженных в сани. Они просто прокладывали путь. Передние ноги лошадей были забинтованы холстом так же основательно, как капканы, которыми мы отлавливали бобров. Без повязок они поранили бы ноги о снежную корку и в километре от дома погибли бы от потери крови.
Еще в конце октября я убил лося невдалеке от избушки. Разделав тушу и погрузив мясо на лошадей, я разбросал отравленные приманки возле внутренностей и прочих остатков туши, предполагая, что волки или койоты придут туда поесть. Вот почему меня теперь так тянуло к избушке: у меня теплилась надежда, что, может быть, острый голод заставил Волка прийти к останкам лося и, когда он рыскал по снегу, он по ошибке проглотил одну из приманок.
В ту ночь погода была на моей стороне. Наст припорошило сверху слоем снега около сантиметра, и все следы были ясно видны. Я знал, что выслеживать добычу на снегоступах будет гораздо легче, чем верхом, и поэтому смазал ремни лыж жиром койота, сунул в карман бутерброды с олениной, приготовленные Лилиан, и пошел в лес с ружьем в руках, подогреваемый надеждой. Наст под лыжами был крепким, как устоявшийся цемент, и я продвигался скоростью не менее пяти километров в час.
Приближаясь к останкам лося, я немного замедлил шаг, так как мне стали попадаться следы койотов. Множество следов. От внутренностей почти ничего не осталось. Койоты выкопали их из снега и съели. Я не стал тратить время, осматривая мертвых койотов. Приблизительно в сотне метров от этого места была голая возвышенность, на вершине которой росла огромная одинокая пихта. Я знал, что волки любят устраиваться на лежку в местах, откуда они могут видеть все, что происходит вокруг. Итак, я пошел туда.
Я был уже почти на вершине, когда вдруг увидел след и остановился. Это не был след койота.
Волк! К этому времени я знал его следы так же хорошо, как следы своей верховой лошади. И вот передо мной был след Волка, который похищал у меня моих бобров. Волка, который убил бесчисленное множество лосей и оленей, Волка, который грабил наши капканы каждый раз, когда натыкался на них. Он лежал у подножия дерева достаточно долго, чтобы тепло его тела могло растопить наст. Он точно знал, где находятся внутренности лося, но он не подошел к ним ближе чем на сто метров. О, он был очень хитер, он никогда не доверял добыче, которую не убил только что сам!
Я обошел холм и увидел его следы, уходящие к северу. Он прошел вдоль Низины, прошел через ельник, такой же густой, как мех рыси, взобрался на мрачную голую гряду, спустился на противоположную сторону и внезапно резко повернул к востоку, в редкий сосняк; здесь он вдруг остановился и присел на снегу.
Метрах в пятидесяти впереди меня по снегу пробирался одинокий олень. По обеим сторонам его следа виднелись тонкие полоски крови. Я остановился и сказал себе: «Это олень поранил ноги о наст».
Волк подошел к следу оленя и понюхал кровь, затем пустился галопом, держась подветренной стороны. Неравная борьба началась. Под большой сосной я четко видел следы оленя — крупного самца или не менее крупной самки. Шаг Волка стал шире, и через километр я подошел к тому месту, где он спугнул оленя. Волк пошел быстрее. Олень продвигался по насту семимильными прыжками. Шаг Волка стал еще Шире. След оленя начал вилять из стороны в сторону, обреченное животное то и дело спотыкалось. Теперь Волк бежал изо всех сил.
Он догнал оленя, когда тот выбежал из леса и пересекал поляну. Там были сугробы высотой около трех метров. Олень лежал в одном из них. Он, вероятно, умер от испуга и усталости еще до того, как Волк прокусил ему печень. Во всяком случае, я надеялся, что это было так.
Волк съел сердце и печень, сгрыз большую часть задней ноги. Больше он ничего не тронул, из чего я заключил, что этот олень не был его единственной добычей с тех пор, как снег покрылся настом. Голодный волк может съесть оленя за один присест.
Судя по всему, олень был убит на рассвете. У Волка было не меньше четырех часов в запасе, и теперь он мог быть далеко, на расстоянии более десяти километров. Но у меня тоже было впереди много времени, поэтому я съел бутерброды, глотнул пригоршню снега и осмотрел ремни снегоступов. Затем двинулся вперед по следам.
Волк около часа лежал под деревом, а затем снова пошел на восток ровной рысью.
— Он выйдет к Большим Озерам, если все время: будет идти в этом направлении, — заметил я вслух. Большие Озера длиной десять километров лежали на восточной границе нашей охотничьей территории.
Шага Волка стали короче, когда он увидел покрытый снегом лед. В одном месте он недолго полежал в снегу, прежде чем встать и тронуться дальше. У самой кромки льда Волк снова остановился. «Что это он задумал?» Затем я посмотрел на лед и взорвался: «Ах ты, проклятый убийца!»
Впереди, на льду, повсюду виднелись клочья темной шерсти и снег был забрызган кровью, как будто бы там одновременно дрались с полдюжины лосей и столько же волков. Но, подойдя ближе, я увидел, что все это были следы одного молодого лося и одного волка.
Волк играл с лосенком и мучил его, как кошка мышку: И это на полный желудок! Я бы простил Волку даже этого лосенка, если бы ой действительно был голоден. Но он уже насытился оленем.
Клочья шерсти и кровь на снегу рассказали мне о том, что случилось дальше. Лосенок почти пересек озеро, когда Волк выскочил между ним и берегом. Убийца гнал лосенка все дальше и дальше на лед, а затем преградил ему путь, как корова преграждает путь неразумному бычку. Время от времени, когда ему приходило в голову, Волк наскакивал на лосенка сбоку и своими острыми клыками наносил ему кровавые раны. Волк мог бы быстро покончить с лосенком на льду, но он предпочел продлить его мучения и свое удовольствие.
Идя по следам на озере, я увидел место, где Волк залег в снегу и дал лосенку возможность скрыться на берегу. Некоторое время я изучал след, оставленный его брюхом. Я ясно представил себе Волка лежащим на снегу с дьявольской ухмылкой на морде и подумал: «Ты знаешь, что лосенок не может уйти далеко. Ты дал ему возможность спрятаться в лесу, чтобы потом снова броситься на него и еще раз получить удовольствие от кровавой игры».
