В данном контексте интересна трактовка этого вопроса в Кодексе врачебной этики РФ, принятом в 1997 году Вторым Пироговским съездом врачей. Сразу же после принципиального положения «Пациент имеет право на исчерпывающую информацию о состоянии своего здоровья» идут оговорки: «…но он может от нее отказаться или указать лицо, которому следует сообщать о состоянии его здоровья» и даже «информация может быть скрыта от пациента в тех случаях, если имеются веские основания полагать, что она может нанести ему серьезный вред». Однако следующая фраза снова восстанавливает приоритет больного: «по четко выраженному пациентом требованию врач обязан предоставить ему полную информацию».
Отчасти эта противоречивая формулировка отражает бытующее во врачебном сообществе мнение, что большинство россиян морально не готово получать всю информацию о состоянии своего здоровья и нести полную ответственность за него. Дескать, в анкетах-то все храбрые, все напишут, что хотят знать истинный диагноз, а скажешь им этот диагноз — и можешь сразу готовиться к лечению тяжелых депрессий. Поэтому, мол, право на полную информацию за пациентом признать надо, но выдавать ее только тем, кто активно требует. Впрочем, даже в таком «умеренном» понимании принцип информированного согласия исключает сообщение пациенту ложного диагноза.
Однако осторожные фразы из Кодекса врачебной этики подразумевают не только это.
Одно из самых важных условий успешного лечения — доверие пациента к врачу. Фото ALAMY PHOTAS
Границы нормы
В 2001 году группа исследователей провела почтовый опрос всех шотландских психиатров-консультантов: тема — обсуждение психиатрических диагнозов с пациентами. Большинство ответивших (75% специалистов) согласились, что именно психиатр должен сообщить пациенту, что у того шизофрения. Однако на практике так поступают только 59% специалистов. При последующих встречах с больным эта доля постепенно растет, но 15% психиатров сообщили, что в разговоре с пациентом вообще не пользуются термином «шизофрения», даже если диагноз очевиден. О расстройствах личности или признаках деменции (слабоумия) пациентам сообщает только половина психиатров, в то время как об эмоциональных расстройствах или повышенной тревожности — почти все (95%).
А в самом деле, как быть в случае, когда больной заведомо не может адекватно воспринять или даже просто понять слова врача? Конечно, если он по суду признан недееспособным, все дальнейшие разговоры врач ведет только с его законными представителями-опекунами. Но шизофрения (по крайней мере, на тех стадиях, о которых идет речь) не предполагает того, чтобы человека немедленно лишали тех или иных прав, в том числе права на получение информации о состоянии своего здоровья. Да и в любом случае для того чтобы лишить больного такого права, нужно сначала признать его больным и сообщить ему об этом. Психиатры все это признают, но говорить пациенту об установленном диагнозе иногда не торопятся: страшно. А ну как он, услышав грозное слово, прервет все контакты с врачом и откажется лечиться? Лучше уж попытаться, не пугая больного, склонить его к началу лечения, а там уж ему и диагноз можно сообщить. А можно и не сообщать...
Душевнобольные (которых, кстати, их психические заболевания никак не защищают от обычных соматических, например, того же рака) — не единственная категория больных, в отношении которой буквальное применение нормы об «информированном согласии» затруднено. Как, скажем, быть с детьми, которые тоже становятся жертвами опасных, а то и неизлечимых болезней? С юридической точки зрения все понятно: все решения в любом случае будут принимать родители, с ними и надо говорить. И, казалось бы, уж детей-то можно было бы избавить от страшного знания. К чему оно им?
Однако, как утверждают сотрудники Российского онкологического научного центра, детям тоже лучше сообщать истинный диагноз, тогда они легче переносят тяжелое лечение и лучше взаимодействуют с врачами. Оказывается, объяснение, как бы пугающе оно ни звучало, все-таки лучше, чем мучительные процедуры без всяких объяснений. Впрочем, по словам онкологов, они не говорят детям слова «рак», вызывающего мистический ужас. Научные названия типов опухолей воспринимаются куда спокойнее.
Кажется странным, что абсолютный приоритет воли пациента признали именно тогда, когда невероятно возросли требования к профессиональной квалификации врача. Но в этом есть своя закономерность. «Война — слишком серьезное дело, чтобы доверять ее военным», — сказал однажды Талейран . Видимо, это верно для всех серьезных дел, в том числе и такого гуманного, как медицина.
Борис Жуков
У этой героини несколько имен — Урсула, Соня, мадам Бертон, Рут Вернер. Последнее — писательский псевдоним, который Урсула Кучински, радистка, резидент, полковник ГРУ, взяла себе, отойдя от работы в разведке. Но прежде чем заняться мемуарами, она прожила несколько жизней за одну: работала с Рихардом Зорге в Китае, училась в СССР, участвовала в похищении секретов атомной бомбы, была руководителем нелегальной резидентуры. И при этом была матерью троих детей, которых родила, как шутили ее коллеги, «не выходя из эфира». А еще Урсула обладала удивительным женским обаянием и не единожды кружила головы самим разведчикам.
Начиная разговор о легендарной Урсуле, можно для остроты чувств вспомнить ее экранную коллегу — проникновенную, но непреклонную Кэтрин Кин из «Семнадцати мгновений весны». Снова почувствовать свое состояние при первом просмотре эпизода, в котором Кэт, спасаясь от гестаповцев, прячется в подземных коммуникациях с двумя грудными младенцами на руках и губами прикрывает рот ребенка, который начинает плакать…
Но жизнь, как известно, богаче вымысла: Урсуле, похоже, досталось больше, чем Кэт. Как рисковала она, перемещаясь по миру с тремя детьми, не прекращая работы, известно только ей одной. (Дети лишь в 1960-х годах узнали, кем была их мать.) При этом она, конечно же, понимала, что будет с ними в случае ее провала.
Как же назвать все это? И где здесь материнские инстинкты? Может быть, больше всего на свете она любила в себе «героиню» и ради этого чувства все остальное для разведчицы Сони было неважно? А может, ее жизнь — это фанатичное следование идеям коммунистической партии, в которую она вступила в 19 лет? Современным читателям последнее предположение покажется совсем нелепым, как, собственно, и первое: в наше время трудно представить подвиги героев былой, военной эпохи.
Урсула Кучински. 1927 год
Идеалы Урсулы
Будущая легенда советской разведки Урсула Кучински родилась 15 мая 1907 года в семье ученого-статистика Рене Роберта Кучински. Она была вторым ребенком в семье, появившись на свет два с половиной года спустя после брата Юргена — впоследствии своего большого друга. После Урсулы в семье родились еще четыре девочки: Бригитта, Сабина, Барбара и Рената — со всеми сестрами старшая будет нянчиться практически до замужества. Семейство Кучински было среднего достатка. Правда, от деда по отцу им досталась великолепная вилла на берегу озера Шлахтензе. Но в годы Первой мировой войны, именно на это время пришлось детство Урсулы, вилла как роскошное место для обитания уже не играла никакой роли, важнее было то, что имелось на обеденном столе. И все же мать Урсулы, художница по профессии, творческий, неунывающий человек, не сдавалась: как могла вела свое большое хозяйство. И при первой возможности отправляла детей по очереди поправлять здоровье в пансионаты или деревню, где была еда — молоко, картофель, хлеб, подальше от голодного Берлина , от городов, в которых с 1918 года — начиная с Кильского восстания, Ноябрьской революции, контрреволюционного переворота в марте 1920 года, голодных бунтов — и вплоть до 1925 года жилось очень нелегко. Благо в 1923 году Рене Роберта Кучински пригласили вместе с женой работать в Америку; как писала потом Урсула: «заниматься исследованием американского финансового капитала». Поразмыслив, родители уехали, что называется, на заработки, оставив в семье за главных Урсулу и, конечно, няню детей Олло (Ольгу Мут). Для нее, сироты, выросшей в приюте, семья Кучински давно стала родной.
Чтобы понять целесообразность поездки четы Кучински в США , можно привести такие простые примеры: из письма Урсулы родителям становится понятно, что на 11 июля 1923 года один доллар в Германии был равен 3 миллионам марок. И еще — однажды Юрген, которого мать с отцом взяли с собой в поездку, прислал в письме Урсуле доллар, и она смогла купить на эту «сумму» книгу художника Мазереля и дважды сходить в кино — на «Сына гор» и «Черное воскресенье 1905 года».
