моришь!
— Ильинична! — Раздался откуда-то резкий окрик, и суетливая бабушка замерла, как мышь под веником, — Ты чего гостей на пороге держишь, дом выстужаешь! Потом всех накормишь, напоишь, пока бы просто гостей проводила.
— Ох, — Бабушка буквально присела от окрика, отпустила меня и снова засуетилась, — Действительно. Что это я⁈ Совсем из ума выжила, старая! Проходите, проходите, Игорь Савельевич заждался уже, а я чай побегу подавать, совсем озябли, поди!
И нас оставили одних. Возможно, только возможно, суетливая бабушка Ильинична обладала одним из самых желанных пробуждений по версии Всеимператорского центра изучения общественного мнения — телепортацией. Я оглянулась на тетушку.
— Ну что стоишь, — она легонько подтолкнула меня в спину. — слышала же, ждут нас уже.
Ну, легче мне от этого не стало.
В огромную гостиную я заходила, чувствуя себя самозванкой, прячась за спиной Анастасии Федоровны. Богатые интерьеры поместья словно сошли с гравюр восемнадцатого века. Обитые светлыми шелковыми обоями с вензелями стены, винтажная, если не антикварная, мебель, огромный камин, украшенный бело-голубыми изразцами, уставленный фарфоровыми статуэтками, над которым висели головы животных, ставших охотничьими трофеями, живущих в поместье. Все здесь было буквально пропитано историей. И может, это прозвучит странно, но именно здесь и сейчас я поняла слова Яны, сказанные мне однажды:
— То, что за тобой клан.
Просто клан это не только люди, которые живут здесь и сейчас, условно связанных с тобой кровью и интересами, клан — это еще история, традиции, поколения предков, которые стоят за тобой и позволяют держать спину прямо своими заслугами и пролитой кровью. Именно здесь и сейчас я впервые, ладно, не впервые, пожалела о том, что не росла в клане.
— Ты и есть Мира? — вырвал меня из собственных мыслей, в которых я легко могла заблудиться, голос. Я вышла из-за спины тети и посмотрела на говорящего, на моего деда. Хотя я изучала, кто же такой Игнат Савельевич Огнев, и даже видела его фотографии в сети, встреча лицом к лицу оказалась неожиданностью. Генерал от артиллерии в отставке внушал уважение и трепет. Под его спокойным взглядом я смутилась.
— Де… дедушка? — выдавила из себя с трудом. В конце концов, не съест же он меня. Однако под суровым взглядом мне тут же захотелось спрятаться обратно, и одновременно с этим поднялась огромная волна внутреннего протеста. Я не рубль, чтобы нравиться всем. Не нравлюсь, так и скажи, я в родственницы не набиваюсь. Мне тети хватает, но этот внутренний монолог звучал только в моей голове. Просто в какой-то момент я расслабилась, и чуть склонив голову набок, не слишком дружелюбно посмотрела на этого… придумать подходящее обидное определение я не успела. Дед вдруг фыркнул, как огромный кот, и отметил.
— Наша порода, Огневская.
Э… Я растерянно обернулась на тетю, пытаясь понять — а что это было? Анастасия Федоровна невозмутимо пожала плечами, что можно было интерпретировать как «привыкай». Я уже говорила, что Огневы — странная семья?
Из хорошего. Меня оставили в покое. Не лезли с расспросами, а как приблудной кошке, дали время осмотреться в новой локации, почти не обращая внимания. Никто не выкрикивал и не одёргивал, пока я рассматривала фигурки на камине или вытаскивала из старого шкафа книги издания 1842 года и небрежно пролистывала их без перчаток, это я уже гораздо позже посмотрела, как надо обращаться со старинными книгами. Впрочем, с хранением этих самых антикварных книг никто особо не заморачивался, и не держал их за стеклом при подходящей температуре и ограждая от попадания света. В какой-то момент мне попался рукописный дневник, зацепивший одной единственно фразой: «Намедни решил завести у себя в прудике крокодила…» Привычно залезла в свободное кресло с ногами, погружаясь в попытки развести крокодилов в средней полосе Российской империи. Я, с одной стороны, искренне сочувствую животинке, с другой— столь же искренне восхищаюсь настойчивостью биолога-любителя. Эту бы энергию да в мирное русло!
Дочитать эпопею с крокодилом мне не дали, суматошная Ильинична позвала всех обедать. Если в доме тети я привыкла к тому, что стол хоть и разнообразный, но порции не слишком большие, то в поместье на стол накрывали с расчетом на роту. Я тихонько сглотнула от ужаса, в глазах бабушки, командовавшей накрывавшими слугами, отчетливо читалось: пока все не съешь, из-за стола не встанешь!
Обедали в тишине, как я поняла, здесь так принято. У тети похожая привычка есть молча, поэтому это не сильно напрягало. Пригодились и начальные знания столового этикета. До идеала в нем мне еще далеко, но рыбную вилку со столовой я уже не перепутаю. В какой-то момент Игорь Савельевич посмотрел на меня и фыркнул. Одобрительно или нет, я не разобрала, и для своего спокойствия решила, что пока мной довольны. Если честно, я была бесконечно благодарна тете за буферный период. Если бы меня сразу из приюта привели на такую вот трапезу, я бы растерялась. Дело даже не в ложечках, вилочках да салфетках. Даже прикоснуться к тонкому фарфору на первых порах было страшновато. Анастасия Федоровна, правда, успокоила, что это был фарфор промышленного производства. Но это дома, на квартире, а здесь в поместье, подозреваю, все эти тарелки, соусники и блюдца были самым настоящим раритетным саксонским фарфором. Меня сильно подмывало перевернуть или приподнять тарелку и поискать клеймо, просто интереса ради. Сейчас за столом такой финт провернуть нельзя, но потом, потом никто не мешает мне прокрасться на кухню и удовлетворить свое бесконечное любопытство. А пока я сама с собой мысленно спорила, является ли эта фарфоровая тарелка, в которую мне налили вкуснейшую уху из трех сортов рыбы, последнее специально пояснила неугомонная Ильинична, частью гарнитура из настоящего мейссенского фарфора, или это все же другая мануфактура, например, Парижская. И если это все же Мейссен, то какого года эмблема стоит на донышке. А если честно, то из истории фарфора я, собственно, знала только Парижскую и Саксонскую мануфактуры, что не мешало разыгрываться моему воображению и любопытству.
А вот после обеда меня вызвал к себе дед. Что примечательно одну. Нервы дрожали как натянутая тетива. Еще вот-вот и стрела истерики сорвется в полет.
Тяжелая дубовая дверь кабинета, простая и лаконичная внушала уважение одним своим видом. При всей своей внешней массивности она лишь едва скрипнула под моей рукой и легко поддалась. В кабинете царил полумрак, тяжелые бархатные шторы наглухо задернуты и источниками света были небольшие бра на стенах.
— Ну здравствуй, Мира,
Я привычно ощетинилась, выдала:
— Мы вроде здоровались, утром.
И Замерла в ожидании реакции.
— А девка-то
