В тот день, когда я просматривал эти газеты, в стране было спокойно. Солдаты сидели в казармах, офицеры завтракали в клубах. Внешний порядок казался незыблемым и прочным. Но все же в воздухе витало беспокойство. В Аргентине проходили процессы по делам военных, замешанных в репрессиях против мирного населения в годы правления хунты. Обвиняемых было много — генералы, старшие офицеры, младшие офицеры, даже сержанты организовывали тайные тюрьмы, похищали, пытали, убивали людей по простому подозрению в «нелояльности». Поэтому армия глухо ворчала, подстрекаемая теми, кто стремился избежать ответственности. Тема возможного мятежа «миликос», как называют в Аргентине военных, когда говорят о них без почтения, не сходила с уст.
До апреля 1987 года, до реальной попытки переворота, предпринятой группой офицеров в военном училище Кампо-де-Майо, оставалось еще несколько недель. Однако атмосфера уже накалялась.
Военные всегда играли заметную роль в политической жизни Аргентины. Столь заметную, что часто она принимала формы национальной трагедии. Только за последние два десятилетия военные диктатуры правили Аргентиной в общей сложности 14 лет.
Диктатуры и диктаторов в Аргентине делают на улице Флорида, что пересекает центр Буэнос-Айреса. Нет, на этой пешеходной улице не видно ни одного военного ведомства или казармы, но дрожжи для выпечки диктаторских режимов бродят именно здесь.
Флорида — один из полюсов классового расслоения. С роскошных витрин презрительно и равнодушно взирают манекены, разодетые в туалеты, цена которых в десять-пятнадцать раз превышает средний месячный заработок рабочего. На Флориде — самые шикарные конторы, самые дорогие квартиры, самые богатые магазины, самые лучшие рестораны. Здесь все — самое-самое...
Держать вывеску на Флориде — символ успеха и преуспеяния. Путь по Флориде — это не просто два с половиной километра асфальта, ампирных зданий, неоновой рекламы и зеркальных витрин. Это дорога избранных, карьера, путь к богатству — в район, где солнце закрывают громады небоскребов — транснациональные банки, конторы, штаб-квартиры монополий... Сити Буэнос-Айреса.
Как только Флорида начинает пугаться перемен, испытывать ужас перед забастовками и реформами,— на сцену выступают военные. Как только Флориду охватывает страх перед «красной опасностью» или революцией — на сцену выступают военные. И всякий раз Флорида облегченно вздыхает, уповая на «твердую руку».
Если Флорида — дрожжи, то печь, в которой доходит пирожок, находится на улице, где расположено посольство США.
Это сравнение я услышал от полковника парашютно-десантных войск Хуана Хайме Сесио.
Полковник Сесио получил отставку во время англо-аргентинского конфликта из-за Фолклендских (Мальвинских) островов. Он был уволен, как ни странно, именно тогда, когда, казалось бы, стране, ее армии нужны были опытные и преданные офицеры. Но ничего странного в этом нет. Впрочем, послушаем самого полковника:
— Я состою в организации «Центр военных за демократию», которая была создана в 1984 году и объединяет офицеров, придерживающихся прогрессивных взглядов,— говорит полковник.— Мне и многим моим коллегам не нравится, что с 1930 года военные в Аргентине занимаются не свойственным им делом — управляют государством. Ведь роль военных в государстве определяется просто: армия существует для того, чтобы защищать национальный суверенитет. Вместо этого аргентинские военные, как и во многих других странах Латинской Америки, периодически начинают кровопролитные войны против собственных сограждан, узурпируют власть, развязывают террор.
Эта трагедия Латинской Америки коренится в доктрине «национальной безопасности», изобретенной Соединенными Штатами, — продолжает Сесио. — Вкратце смысл ее заключается в следующем: янки защищают нас от «угрозы с Востока», а нам рекомендуют сражаться с внутренним врагом — «международным марксизмом-ленинизмом». На доктрине «национальной безопасности» выросли целые поколения латиноамериканских офицеров. Нас обучают в военных и полицейских академиях США, нас вооружают, финансируют и натаскивают только для борьбы с «внутренним врагом», то есть с народом.
Исход войны за Мальвинские острова — печальный для Аргентины урок. Выяснилось, во-первых, что наша армия была совсем не готова к серьезной войне с внешним противником. Во-вторых, угроза пришла не с Востока, не от социалистических стран, а от союзника США по НАТО. В-третьих, Соединенные Штаты и не подумали защищать Аргентину, они даже не оказывали ей элементарной помощи, зато активно поддерживали Британию...
— Скажите, полковник, пришлось ли вам участвовать в войне за Мальвины?
— Нет. Я выступал против этой авантюры, заранее обреченной на провал. Был арестован и брошен в тюрьму.
— И это несмотря на то, что вы занимали видные посты в вооруженных силах, были военным атташе Аргентины во Франции, первым помощником главнокомандующего?
— Да, несмотря на все это. Откровенно говоря, хунте было плевать на мое отношение к войне за Мальвины. Их не устраивали мои политические взгляды, которых я не скрывал. Видите ли, если вы назовете меня «товарищ полковник», я серьезно обижусь, ибо никогда не был коммунистом, более того, был и остаюсь идейным противником коммунизма. Однако убежден, что быть марксистом — точно так же, как быть католиком или радикалом,— неотъемлемое право каждого человека. Подобные убеждения не по нраву многим нашим генералам. Им всегда было проще и выгоднее поставить у власти очередного диктатора, чем участвовать в парламентских дискуссиях и делить власть. Военная диктатура больше устраивала и устраивает Соединенные Штаты. Когда в президентском дворце сидит генерал, вскормленный и воспитанный в Уэст-Пойнте, США чувствуют себя спокойнее. Это общее зло для всей Латинской Америки.
— Как вы считаете, полковник, существует ли сегодня опасность военного переворота?
— В значительно меньшей степени, чем при всех прежних гражданских правительствах, но все же существует. Невозможно за три-четыре года изменить психологию и образ мышления всего офицерского корпуса Аргентины. Разумеется, судебные процессы, приговоры главарям хунты и офицерам, виновным в массовых репрессиях, произвели глубокое впечатление. Правые экстремисты в армии поутихли, но они не уничтожены, не раздавлены. Они просто затаились...
Что же, прав был полковник Сесио. В апреле 1987 года миликос вышли из казарм, подняли мятеж в военном училище, добиваясь отставки правительства президента Альфонсина. Тогда их удалось образумить и даже обойтись без кровопролития. Тогда... А в будущем?
На «Антилопе-гну»
Часа в три пополудни в дверь моего гостиничного номера постучали.
Вошли высоченный худой парень с крупным лицом и небольшого роста подвижная и смешливая девушка.
— Гильермо... Нора...— представились они.
— Чем обязан? — поинтересовался я.
— Видите ли, сеньор, нам сказали, что вы — советский журналист,— промолвил парень.— Вот мы и решили пригласить вас в наш университет, на факультет журналистики. Хотим попросить вас рассказать нам о Советском Союзе, о ваших газетах, ну и вообще...
— Посмотреть на живого советского,— добавила девушка и засмеялась.
— Хорошо,— согласился я.— Когда?
— Да прямо сейчас...
— А где он, ваш университет?
— Честно говоря, далековато,— смутился парень.— Километров двадцать от столицы, в другом городе. Ломас-де-Самора называется. Это как бы город-спутник... Но вы не волнуйтесь, у меня автомобиль...
Если то, что стояло у подъезда гостиницы, называлось автомобилем, то керосиновую лампу в деревне у моей бабушки можно смело считать люстрой Большого театра. Особенно умилили меня двери этого рыдвана — они не захлопывались, а прикручивались. К ручке была привязана проволока, а в подлокотник сиденья вбит мощный гвоздь, к которому приматывалась дверь. К моему изумлению, эта «антилопа-гну» не только сдвинулась с места, но весьма быстро заскакала по мостовой. При этом что-то постоянно звенело и стучало в ее металлическом чреве. Ехали мы долго и в пути успели наговориться.
Университет Ломас-де-Самора считается столичным и достаточно престижным, но все же он более демократичный, чем Национальный университет в Буэнос-Айресе. Плата за обучение гораздо ниже, поэтому многие юноши и девушки из бедных или малообеспеченных семей стремятся поступить именно туда.
— И все же, почему вам пришло в голову пригласить советского журналиста?
— Да ведь мы о вас ничего не знаем,— говорит Гильермо, не отрываясь от руля.— Совсем ничего. Во время хунты книги о вашей стране запрещались, кинофильмов тоже не было. Вот только при демократическом правительстве приподнялся занавес...
