Ждавший нас у холма Пренн товарищ Нгуен Суан Ки, председатель комиссии по пропаганде народного комитета провинции Ламдонг, был очевидцем жестоких расправ над своими товарищами по подполью еще в 40-х годах.
Вокруг Далата и дальше в направлении города Метхоута, в провинциях Зиалай-Контум и Даклак, живут горцы десятков народностей. Этнографы утверждают, что эти древние жители Индокитайского полуострова схожи с коренным населением внутренних районов Борнео, Филиппин, Таиланда и Бирмы. Среди тех, кто встречался нам на серпантинах Центрального плато, я видел людей и с белой, и с бронзовой, и со смуглой, почти черной, кожей.
Язык горцев сочен и образен, они любят выражаться иносказательно. Вот как, например, обозначают они время суток: «Лучи падают на круп косули» — солнце заходит; «Дети ложатся спать» — уже девять вечера, «Первый петух» — и без объяснения ясно; «Солнце в горлышке кувшина» — десять утра, когда делается первый привал и все прикладываются к своим флягам с водой. Здесь, в горных деревнях, до сих пор мужчины и женщины подпиливают и чернят зубы: по их мнению, некрасиво иметь «собачьи» — то есть белые и необработанные — зубы.
У дороги не редкость встретить полупьяного слона, прислонившегося к дереву да так и заснувшего. Алкоголь ему подмешивают в питье, чтобы лучше работал на лесозаготовках и в походах. Таков древний обычай. Я видел, как двенадцать слонов в одном строю без погонщиков тянули на цепях из леса бревна. Совсем рядом с шоссе промчался на сером чудище горец-мыонг. Ветви деревьев того и гляди сметут его в любую минуту, а он знай пинает слона по ушам, подгоняя его.
— Куда это он? — спросил я у своих спутников.
— С запиской в соседний народный комитет, — был ответ.
Слоны откликаются на клички: Объедала, Колченогий, Задира. Объедала сунул хобот к нам в машину и сжал плечо моего переводчика. Я попытался оттолкнуть хобот. Он оказался твердым, как мраморная колонна. Погонщик что-то крикнул. Объедала отпустил плечо, с хрюканьем набрал пыли в хобот и выдул на нас. Все засмеялись. Мыонги относятся к слонам почти как к ребятишкам и прощают им шалости и проказы. Когда выяснилось, что Объедала просто попрошайничает, я достал из мешка, лежавшего под ногами, пластиковый пакет с огурцами. Слон тут же вырвал их у меня и сжевал вместе с пакетом. Все снова рассмеялись.
Летняя столица
Нынешний район Далата французские колонизаторы освоили через несколько десятилетий после захвата Сайгона, в начале 60-х годов прошлого века. Район этот для заселения европейскими переселенцами рекомендовал Парижу доктор Иерсэн, ученик Пастера, искавший подходящее место для госпиталя. В 1935 году к разросшемуся благодаря своим курортным достоинствам городу протянули железнодорожную ветку из Сайгона Колониальная знать и мандарины превратили Далат в самое модное место отдыха в Индокитае.
Судя по всему, обширному краю с мягким климатом вокруг Далата готовилась та же участь, что и многим районам в Южной Африке. Здесь должен был сложиться центр белых переселенцев, которые, войдя в экономическую и политическую силу, предпочитали находиться в некоторой независимости от метрополии. При благоприятных условиях они надеялись выделиться из колонии и образовать самостоятельное «белое» государство, где над азиатским большинством хозяйничало бы европейское пришлое меньшинство. Французские обитатели Далата по складу своего мышления и воззрениям относились к наиболее реакционному крылу колонистов. Здесь была воспитана и самая консервативная часть воротил будущего марионеточного режима в Сайгоне. Именно в Далате этот режим уже при помощи американцев учредил так называемую «Национальную военную академию», училище генштаба, ряд пехотных, артиллерийских и авиационных школ, Далатский университет, самый, пожалуй, далекий в Южном Вьетнаме от демократического и освободительного движения вьетнамской интеллигенции, а также атомный исследовательский центр. Роскошный автомобиль бежавшего из страны марионеточного президента Тхиеу обнаружили в мае 1975 года именно в Далате.
Освобождение не сразу изменило жизнь города. Въехав в Далат по шоссе, ведущему из Хошимина, на улице, где стоит главная гостиница Далата — «Палас», я еще застал табличку со старым названием «Улица Иерсэн». Из католического храма неслась органная музыка, сопровождавшая воскресную мессу. По всему городу и особенно возле рынка, угловатой уродиной поднимавшегося в центре на фоне фиолетовых гор, бродили понурые молодцы в клешах и приталенных теннисках, оставшиеся не у дел после закрытия ночных клубов, баров и ресторанов, где прожигали жизнь воротилы марионеточного режима. В здании рынка, на первом этаже которого торгуют съестным, а на втором — изделиями местных умельцев, попрошайничали инвалиды бывшей сайгонской армии.
Центр города как бы обрамляет берега лежащего среди мягких холмов двухкилометрового озера Хосуанхыонг. Я прошел пешком вдоль его берега, где было непривычно много прохожих. Дело в том, что во вьетнамских городах, будь то в северных или южных провинциях, почти не встретишь пешеходов. Все ездят по жаре на велосипедах. Говорят, что на двух колесах в тропиках на преодоление километра тратится меньше энергии, чем на своих двоих. И хотя тротуары в центре Хошимина обычно переполнены народом, присмотревшись, можно заметить, что люди толкутся возле магазинов или кино, оставив велосипеды и мопеды у кромки.
В Далате ходят пешком. Наверное, потому что прохладно, а во-вторых, пешком, видимо, легче преодолевать крутые улицы. По одной из них, мощенной выщербленным булыжником, я и поднялся однажды, направляясь в гости к известному в провинции Ламдонг и самом Далате писателю и журналисту Ван Тау Нгуену. Бывший партизан, знаток горской жизни, более десяти лет проведший в лесах Центрального плато, он как мог переоборудовал на вьетнамский манер шале сбежавшего в 60-х годах французского плантатора. Было раннее утро, немного прохладно, и в камине пылал сухой бамбук. К удивлению хозяина дома, по-вьетнамски не имевшего навыка к отоплению, он стремительно прогорал, почти не давая тепла. Да и откуда разбираться в каминах человеку, больше привыкшему к лесному партизанскому костру?
Зато Ван Тау Нгуен жизнь своего края знал прекрасно.
— У нас в Ламдонге, — рассказывал он, — около 380 тысяч человек населения, из которых примерно половину составляют двадцать различных горских народностей: эдэ, мыонги, зярай, ма, тинь, седанги, тюру, кхо и другие. Много еще мео и таи, переселенных сюда колонизаторами в 50-е годы из северных горных провинций, граничащих с Китаем... Промышленная же мощь края в 1975 году равнялась нулю. То же было и с сельским хозяйством. За исключением овощей, все привозилось из Сайгона.
В 1975 году в городе оставалось лишь по 44 килограмма зерна на человека. К десяткам тысяч безработных провинции добавились бывшие сайгонские солдаты и офицеры, многочисленные служащие различных увеселительных заведений. Сразу же испустила дух разветвленная и рассчитанная на спекулянтов и иностранцев служба сервиса.
Сейчас провинция производит около 250 килограммов продовольствия на душу в год. Тонны овощей отправляют ежедневно на утренние рынки Хошимина и в портовый Нячанг, а оттуда привозят рыбу. Почти все далатское население носит мундиры бывшей сайгонской армии со споротыми нашивками, поскольку никакой другой одежды на складах не оказалось. Хозяйственное возрождение Хошимина, его текстильных фабрик, предприятий, выпускающих предметы первой необходимости, даст далатцам возможность переодеться. Помощь нужна и горцам, еле прикрывающим тело тряпьем.
Ван Тау Нгуен говорил, что еще сложнее, чем материальное обеспечение горцев, проблема культурного строительства. Ликвидировать неграмотность в горах Центрального плато можно, только создав алфавит для десятков народностей и племен, никогда не имевших его. Требуется особый подход к людям, жившим в условиях родоплеменного или феодального строя. Много осложнений доставляют подлинные войны между племенами — пережитки национальной розни, ее насаждали веками. Часты и стычки между семьями из-за кровной мести.
Французы, а после них американцы делали особую ставку на горцев Центрального плато. Их общее отношение к ним определялось одним словом — дикари. Феодальные правители Вьетнама называли их так же «нгой-мой». Еще во времена французских колонизаторов из князьков горских племен парижские эмиссары организовали так называемый Единый фронт угнетенных районов — ФУЛРО. Этот «фронт» стал опорой контрреволюционных банд после провозглашения ДРВ, поддерживал марионеточный режим в Сайгоне, а после его краха, затаившись в подполье, начал саботаж и вооруженные нападения.
