В твоем письме я, признаюсь, не понял — или не хочу понять слов, касающихся поэзии («восторги миновал» и прочее). Кузнецов много и вдохновенно пишет и восторга не теряет.
Есть прекрасная русская пословица: «Помирать собрался — а рожь сей». Конечно, не мне решать, что я сею — рожь или сорняки, но во всяком случае последние три года я работаю так, как никогда в жизни. Написанное за эти три года составило бы три или четыре объемистых тома. Особенно примечательно, что в основных изданиях, где я печатаюсь, гонорар чуть-чуть превышает деньги, которые я плачу машинисткам за перепечатку; берут 1000–1500 за стр. (печатать на машинке я не умею, т. к. в «мое время» пиш. машинка была роскошью). Так что пишу так много только потому, что помирать собрался (или по меньшей мере собираюсь). Как с присущей ему беспощадностью написал мне Кузнецов:
……Твой сливается закат
С закатом Родины великой.
Не рассчитывать на победу — Высшая Победа. Пораздумай. А вообще обнимаю, с Новым годом тебя и семейство.
В. К.
P. S. Да и как унывать, когда являются на свет такие превосходные вещи, как «Геополитический романс» Юрия Козлова («Н. с.», 1993, № 11) и «У стен расстрелянного дома» Евгения Курдакова («Н. с», 1994, № 3(?), тогда ты, слава Богу, еще выписывал «Н. с».
Ты пишешь о гибели деревни — о чем Толстой писал в 1850-х гг., Чехов в 1900-м, Есенин в 1920-х и т. д. Тот же Юрий Козлов страшнее всех написал об этой гибели сегодня — читаешь и холодеешь (посмотри его роман «Одиночество вещей» в жур. «Москва»,1992, № IX–X и № XI–XII сдвоенные. Роман, правда, намного слабее его «Романса», но о деревне еще никто так не писал).
Так же Куняев говорит о своей зависти к Рубцову, Передрееву и др.:
Мои друзья, вы вовремя ушли
От нищеты, разрухи и позора……
Держись!
В. Кожинов
Примечание.
17 декабря 1993 года я получил из Москвы телеграмму: «Вадим Кожинов будет говорить о Вашем творчестве в передаче „Русский огонек“ 18 декабря в 14 часов московского. Слушайте радио средние волны диапазон 268 метров. Редакция». (Радиостанция «Радонеж».) Передача была как бы устным письмом ко мне…
Станислав Куняев
«ПРЕДАТЕЛЬСТВО — ЭТО ПРОДАЖА ВДОХНОВЕНИЯ»
В 1959 году, отработав после университета свой долг перед государством, я вернулся из Сибири в Москву и после некоторых мытарств устроился в молодёжный журнал «Смена». Главным редактором «Смены» тогда был Анатолий Васильевич Никонов, который впоследствии возглавил «Молодую гвардию» и сделал её знаменитым журналом 60-х годов.
Однажды в «Смене» появился молодой человек, модно одетый, обаятельный, пышноволосый. Под мышкой он держал картину, завёрнутую в полотно. Он смело вошёл в кабинет Никонова, а вскоре туда позвали и нас, сотрудников журнала.
— Знакомьтесь! Это — талантливый русский художник Илья Глазунов. Он принёс нам портрет Владимира Ильича Ленина и предлагает напечатать его к 90-летию вождя. Портрет интересный. Прошу всех внимательно посмотреть.
Ленин на портрете был действительно необычен. Его живое лицо на фоне алого зарева как будто вылезало из рамы. Громадный лоб, печальные умные глаза. Глубокие трагические морщины. Портрет никак не вписывался в привычную официальную Лениниану. Не было в нем никакой плакатной риторики, но и никакого ёрничества, ничего глумливого…
Художник стоял возле портрета и смотрел на нас таким же печальным, как у Ленина, взглядом усталого человека, завершившего большое дело…
Через 30 лет в знаменитых «Мистериях» этот же персонаж будет изображён Глазуновым в карикатурном стиле, а в его воспоминаниях фигурировать как «палач», «русофоб», «тиран» и даже «сифилитик»… Но тогда! Тогда это был другой Ленин, которого я видел лишь один раз, поскольку таинственный портрет не вошёл ни в один из многочисленных альбомов художника. И, как мне помнится, лишь однажды выставлялся в Манеже к 100-летию Ленина в 1970 году. Видимо, художник вовремя понял, что совершил ошибку, сотворив человечный образ вождя русской революции. Анатолий Васильевич Никонов, по-моему, не решился тогда опубликовать в журнале необычного Ленина. К сожалению. Потому что куда делся портрет — пылится ли где-нибудь сегодня на дачном чердаке в Жуковке или в глазуновской Академии, — известно лишь одному автору. А может быть, портрета уже не существует? Ведь не только поэты жгут свои стихи, а прозаики романы…
Такова была моя первая встреча с Ильёй Глазуновым весной 1960 года.
* * *
Неожиданно для меня самого мои воспоминания о Вадиме Кожинове из июльского номера «Нашего современника» за 2002 год отозвались драматическим эхом. Может быть, я весьма опрометчиво вспомнил о том, как Илья Глазунов искал у Кожинова понимания и не нашёл его, поскольку Вадим считал, что «работы художника последних лет — это китч». Как бы то ни было, но, прочитав «кожиновский номер», Илья Сергеевич позвонил в редакцию и заявил, что больше не желает сотрудничать с «Нашим современником». Конечно же, я огорчился, но потом понял, что иначе и быть не могло: как я умудрился позабыть о его славе, о его рейтинге, о его дворянском гоноре! С моим заместителем Геннадием Михайловичем Гусевым мы сразу же вспомнили, что в 1996 году, когда печатали в журнале глазуновскую книгу «Россия распятая», то в первой же строчке редакционного предисловия к книге (написанного, кстати, самим художником) исправили один эпитет: слово «гениальный» заменили на «знаменитый». Илья Сергеевич прочитал вступление, прожёг каждого из нас поочерёдно негодующим взором и сказал:
— Не пойдёт!
— Что не пойдёт?
— «Знаменитый» — не пойдёт. Другое слово нужно.
— Ну давайте скажем «выдающийся»!
Глазунов посмотрел на меня как на идиота…
— Ну «великий», — дрогнул я, не веря, что Глазунову придётся по душе такая грубая лесть.
— Нет, — отрезал художник, — только гениальный!
Мы переглянулись и поняли, что он не шутит. Дело серьёзное. Седовласый мэтр гневно щурил глаза, торопливо затягивался сигаретой, желваки на его породистом лице ходили ходуном.
«Как бы не забрал рукопись! — мелькнуло в моей голове. — Надо соглашаться на „гениального“».
И, словно прочитав мои мысли, Илья Сергеевич процедил сквозь зубы:
— Вы не понимаете, что, печатая мою книгу в десяти номерах, вдвое или даже втрое поднимете тираж своего умирающего журнала!
Забегая вперёд, скажу, что тираж после публикации «России распятой» не то чтобы поднялся, но даже немного упал, однако, щадя самолюбие художника, ни Гусев, ни я не решились сказать ему впоследствии о таком казусе. А в тот вечер мы всё-таки уговорили его остановиться на «великом», потому что — не хуже, чем «гениальный», а народу понятнее. Но в конце разговора я всё-таки не удержался и съязвил:
— Илья! Вот когда умер Суворов и собрались царедворцы, чтобы решить, какую надпись сделать на могильной плите полководца, то многие предлагали все титулы, придворные и воинские, выбить на мраморе и высочайших эпитетов советовали не жалеть… Но поэт Гавриил Державин вдруг произнёс три простых слова: «Здесь лежит Суворов». И все пришли в восторг, сообразив, что имя Суворов само по себе значительнее всех титулов и званий!
Однако на мякине провести Глазунова не удалось.
— Когда помру — тогда и пишите: «Здесь лежит Глазунов», а покуда жив — только «гениальный» или, в крайнем случае, «великий»!
Глаза его сверкали, дым от «Мальборо» валил изо рта, щёки дергались. Он не шутил…
И такого искренне и беспредельно уверенного в своём величии человека я посмел уязвить несколькими легкомысленными суждениями?! Впрочем, они принадлежали не мне, а покойному Кожинову, и утаить их я тоже не имел права.
Однако надо было искать пути к примирению, при этом не теряя лица, и я сочинил в очередной номер журнала краткое объяснение для читателей.
ОТ РЕДАКЦИИ
Многие читатели нашего журнала, получив августовский номер, будут разочарованы: они не смогут познакомиться с новой главой из мемуаров И. С. Глазунова, которую мы обещали опубликовать.
Дело в том, что Илья Сергеевич прочитал в предыдущем июльском выпуске журнала воспоминания Станислава Юрьевича Куняева о Вадиме Валериановиче Кожинове, в которых на странице 159 есть несколько абзацев о том, как Кожинов относился к творчеству Глазунова, с небольшими пояснениями Ст. Куняева. Эти, на наш взгляд, объективные полстранички текста настолько расстроили знаменитого художника, что он срочно прислал в редакцию телефонограмму, в которой «категорически» потребовал снять публикацию из номера.
В связи с этим нам хочется напомнить читателям, что сделал журнал, в последнее время сотрудничая с «народным художником СССР, профессором, действительным членом Академии художеств» (так подписана телефонограмма).
