Дверь то и дело открывается, впуская или выпуская родственников — они же соседи. Царит суета, которая возникает с появлением гостей всюду, независимо от того, в каком конце Земли это происходит...
Мубарак исчезает в проеме двери и через минуту возвращается держа в руках большую миску, которую подносит нам. Указательным пальцем, покрытым мелкой сеткой трещин с въевшейся в них за многие годы землей, с черным ободком вокруг ногтя, он, указывая внутрь миски, объясняет: «Руба!» Выпить в такую жару прохладной простокваши из козьего молока — большое удовольствие. Но выражение гостеприимства этим не ограничивается — осевшую под слоем прозрачной сыворотки рубу нужно перемешать, что хозяин и проделывает, опустив в нее палец и энергично поводив им по кругу. Многое повидав здесь и ко многому уже привыкнув, я все-таки с трудом удерживаю подступивший к горлу комок. Но отказаться значит обидеть хозяев. После этого нам нечего здесь будет делать, с таким трудом завязавшаяся нить понимания разом оборвется...
Облокотившись на подушку (набитую чем-то настолько плотным, что не сомнешь ее), рассматриваю внутренность дома. Посредине — мощный ствол пальмы, раздваивающийся вверху огромной вилкой, в которую уложены идущие с двух сторон по длине дома концы пальмовых стволов потоньше. Эти стволы служат опорой двускатной крыше; стропила ее набраны из еще более тонких стволов. На них укреплены стебли пальмовых листьев, образующие решетку, а на ней, в свою очередь, лежит толстый слой сухих Листьев все того же дерева. Они-то и служат кровлей. Все детали этой сложной конструкции скреплены между собой сплетенными из пальмового листа веревками разной толщины.
В углу, почти под крышей, на толстых веревках подвешено какое-то плоское сооружение из металлических прутьев — там навалены одеяла, подушки, циновки. Присмотревшись внимательно, понимаю, что это багажник, какой ставят на крышу легкового автомобиля. Откуда он взялся здесь, если таких автомобилей нет на всем острове?
Обед готов. Иса приглашает нас к столу. Собственно, стола нет — его заменяет круглая пальмовая циновка, расстеленная на земле в тени раскидистого дерева. Ополоснув руки в алюминиевой миске, в которую добавлен стиральный порошок, мы усаживаемся «по-турецки» на циновках вокруг «стола». С гостями садится только хозяин, остальные члены семьи и приглашенные будут обедать позднее. В центре циновки стоит большое алюминиевое блюдо с горой вареного риса. Вокруг блюда, прямо на циновку, раскладывают куски мяса, извлекаемые из кипящего котла. Рис поливают горячим жиром. Аромат пищи разбудил дремавший аппетит, напомнив, что после утренней лепешки с чаем прошло уже часов шесть. Следует короткая молитва — и можно приступать к еде.
Едим руками. Вернее, одной рукой — правой, левая считается «нечистой». Взяв пригоршню риса, сжимаешь его в кулаке и получившийся комок, стараясь не рассыпать, отправляешь в рот. Кости с лучшими кусками мяса хозяин предлагает гостям. По нашим понятиям, мясо заметно недоварено. Но такое, пожалуй, полезнее — лучше сохраняются питательные вещества, разрушающиеся при длительной термической обработке, да и нагрузка на зубы больше. Кстати, у многих бедуинов даже в преклонном возрасте крепкие ровные зубы. Немалую роль играет и уход за ними — бедуины чистят зубы специальными палочками из дерева...
Несмотря на то, что мясо сварено в «пустом» бульоне, без привычных специй, оно необыкновенно вкусно. По здешнему обычаю, объедать все мясо с кости не следует. Откусив немного от одного куска, его кладут на место и берутся за следующий, и от него откусывают немного, потом берут новый. Это не расточительность, а проявление демократизма. После гостей и хозяина к столу сядут остальные мужчины, потом старики и дети, затем будут обедать женщины. И все смогут попробовать мясо от одних и тех же кусков.
Так мясо доедают до конца. На завтра ничего не остается, и слава богу, ведь хранить его негде, холодильников нет. А рис обычно остается и от обеда, и от ужина. Его, не задумываясь, выбрасывают, подкармливая орлов, разгуливающих поблизости целыми стаями, словно куры. Я спросил Хамиса, не жалко ли выбрасывать столько риса. «Риса много», — ответил он, показав на валяющийся на земле мешок с надписью по-английски «Подарок правительства Италии». Мне вспомнились заброшенные поля, на которых бедуины некогда с великим трудом выращивали сорго. Вряд ли они так же легко выбрасывали плоды своего труда. И что будет с ними, если их вдруг лишат этой бесплатной помощи? Вернуть к жизни заброшенные поля непросто, да и умение возделывать сорго уходит со старшими поколениями. Так что, всякая ли помощь во благо?
Луна, миновав седловину, скрылась за вершиной горы. Небо, казавшееся в ее ярком свете пустынно-черным, вдруг засияло переливами звезд. Их беспорядочные скопления, если не торопясь приглядеться, складываются в фигуры, знакомые по атласу Рея, который постоянно вожу с собой. Нет худа без добра — прикованный к земле, могу теперь вдоволь насмотреться на небо, разглядывая созвездия, которые никогда к нам на север не поднимаются...
Последняя поездка в этом экспедиционном сезоне, последние обследования. Завтра самолет, нужно возвращаться в Аден. А сегодня наш путь еще лежит в горы.
...«Тойота», разогнавшись, влетает на подъем и, сразу потеряв скорость, почти останавливается — на высокой передаче такую крутизну не взять. Водитель ловко передвигает рычаг, и в тот самый момент, когда колеса уже начали поворачиваться в обратном направлении, мотор снова взревел, и машина медленно поползла вверх. Впереди еще множество подъемов, и Профессор говорит водителю, что передачу неплохо бы переключать заранее, чтобы не свалиться с обрыва. Тот смеется — ведь не свалились! И на следующих подъемах повторяется то же самое.
Мы еще вспомним это предостережение Профессора...
К полудню добрались до поселка Хасын. Во время обследования его жителей знания Профессора о языке, обычаях, истории Сокотры так поразили бедуинов, что они смотрели на него, как на человека, способного творить чудеса. Во* всяком случае, не сомневались, что нет на свете вещи, которой бы Профессор не знал. И потому попросили или скорее даже потребовали, чтобы Профессор указал место, где есть вода и где можно было бы вырыть колодец. Для отчаявшихся найти воду жителей Хасына это вопрос жизни. Из всех колодцев вода уже выбрана до капли, а там, где пытались пробить новые, пройдя с огромным трудом несколько метров спекшейся от жары каменистой породы, упирались в гранитные скалы. По словам бедуинов, это проделки злых джиннов.
Положение было безвыходное: отказаться — значит обидеть бедуинов, согласиться — обречь их на тяжелый, напрасный труд. Помог нам случай и, пожалуй... нечистая сила.
После долгих колебаний и поисков подходящего места среди безжизненных, выжженных солнцем каменистых холмов Профессор указал на единственное в округе дерево, стоявшее недалеко от дороги, — под ним надо копать. Нас не покидало чувство вины перед жителями деревни из-за невольного обмана... Но едва только бедуины начали копать, как тут же наткнулись на уложенные в ряд каменные плиты, под которыми оказалась пустота — земля уходила в щели между плит, сколько ее ни сыпали. Решив, что это снова козни джиннов, бедуины допытывали Профессора, как им быть дальше? Пришлось, вооружившись лопатами, веревками и ломами, взяться за дело самим. С помощью почти всех мужчин деревни, боявшихся даже подойти к злополучному месту и с трудом поддавшихся уговорам, удалось раздвинуть огромные плиты настолько, чтобы между ними мог протиснуться человек.
...На лицах бедуинов выражение страха. Они отговаривают нас спускаться в таинственную темноту под плитами. Видя, что рассказы о джиннах мы всерьез не воспринимаем, обеспокоенные за нашу жизнь, бедуины находят новый довод, чтобы не допустить гибели непутевых чужестранцев. Они рассказывают, что в этом месте живет огромный паук фитаме, один укус которого убивает верблюда. Профессор вопросительно смотрит на меня:
— Что за фитаме?
Почему я должен знать всех пауков по имени? Но тягаться с верблюдом в выживаемости...
— Сейчас посмотрю.
Я двинулся к провалу между плитами. Не тут-то было, уж если запахло новым, непонятным, а тем более таинственным, Профессор не уступит, даже если опасно. И он начинает протискиваться в черное пространство под плитой. Когда его рука с фонарем исчезла в каменной дыре, я, прихватив свой фонарь и фотоаппарат, направился за ним. Вдруг на своем плече почувствовал прикосновение холодной влажной руки. От неожиданности вздрогнул и, оглянувшись, увидел Али. Только что я осматривал его отца, дал ему таблетки... Али смотрел на меня круглыми от ужаса глазами и, тыча в свою грудь сложенными щепоткой пальцами, повторял: «хабуб». Хабуб по-арабски — штука, штучка. Это слово может обозначать и таблетку и нарыв. Видимо, Али предупреждал, что я должен изойти гнойниками, погибнуть от страшной хвори. Спасибо, Али, только ничего не поделаешь, не оставлять же Профессора наедине с фитаме.
