Хорошо сохранившиеся в могилах скелеты людей постепенно раскрывали окутанную тайной трагедию. Карликовые, выродившиеся, изуродованные ревматизмом, они явились более красноречивым свидетельством, чем любые документы. Последние потомки рослых, стойких и выносливых викингов редко жили дольше двадцати с небольшим лет, ослабевшие, очевидно, вследствие нужды и лишений, которые продолжались из поколения в поколение.
Мерзлота Гренландии — «Зеленой Земли» — сохранила одежду из грубой мохнатой шерсти, сшитой по европейскому образцу. Широкие, длиной до лодыжек юбки, остроконечные высокие чепцы, словно те, кто жил на самом краю Земли, бесповоротно отрезанные от всего мира, стремились любой ценой сохранить рвавшиеся с каждым десятилетием узы с Европой.
Датское правительство и после второго «открытия» острова в XVI веке не проявляло особой заботы о своей колонии. Согласно данным, собранным Хансом Эгеде, в Гренландии насчитывалось приблизительно сорок тысяч эскимосов. К началу XX века их число сократилось более чем вдвое.
Этому в значительной мере способствовала обменная торговля, которую пастор Ханс Эгеде организовал, имея самые лучшие намерения. Охотничьи и торговые суда доставляли на остров не только товары, не только чай и кофе, очень пришедшиеся по вкусу эскимосам, не только иголки и огнестрельное оружие, но и спиртные напитки. Экипажи этих кораблей занесли в Гренландию туберкулез, черную оспу и венерические болезни.
Первым тревогу поднял Фритьоф Нансен в своей знаменитой книге «Жизнь эскимосов» в 1890 году. Но лишь четверть века спустя Дания издала указ, запретивший высаживаться в Гренландии без особого разрешения.
В конце концов между Норвегией и Данией возник издавна назревавший конфликт. Оба государства предъявили притязания на остров. Конфликт был передан на разрешение Международного суда в Гааге.
— Наш пастор Ханс Эгеде первым распространял христианскую веру в Гренландии, первым способствовал изучению острова. Наши купцы первыми основывали фактории, которые неоднократно спасали эскимосов от голодной смерти, — утверждали датчане.
— Эгеде был по происхождению норвежцем. Это наши предки открыли остров, колонизовали его и на протяжении веков обитали там! — парировали те.
— Вы, норвежцы, заинтересованы лишь в охотничьих угодьях. Что вы сделали для жителей Гренландии? Вы их не знаете, не заботитесь о них, они вам чужды и безразличны. Почему же вы предъявляете теперь права на их страну? — настаивали датчане.
После длительного разбирательства, пламенных речей и пяти тысяч листов протоколов в 1933 году было вынесено наконец следующее решение:
«Гренландия принадлежит Дании... Норвегии предоставляется право в течение тридцати лет свободно охотиться на восточном побережье острова».
Так Гренландия стала официально датской колонией. Колонией особого рода, которую нельзя было ни колонизировать, ни эксплуатировать ввиду ее скудных ресурсов. Впрочем, и заниматься этим было некому; не считая правительственных чиновников, датчане неохотно ездили в Гренландию. Да и что там было делать? Хозяйственное освоение острова потребовало бы огромных средств. Сомнительной была также рентабельность любых капиталовложений, поэтому полярную колонию предоставили собственной судьбе. А эскимосы?
Мало кто из них знал тогда, что их положение несколько изменилось. Ибо откуда им было знать?
...Скрипя и лязгая гусеницами, бульдозер сдирал огромным лемехом пласты промерзшей земли, обломки породы и отбрасывал их в сторону. Механик, сидевший за рулем машины мощностью в триста лошадиных сил, то давал задний ход, то вновь подавался вперед, чтобы захватить новые груды неподатливого грунта, по которым стлались клубы едких выхлопных газов. Он сыпал проклятиями. Никогда не думал, что нивелировка затвердевшего снега окажется столь затруднительной. Механик был знаком с этой работой, давно свыкся с ней, однако здесь она была несравненно труднее, чем у него на родине, в Неваде. Расчищая территорию под взлетные полосы для аэродрома, он с жалостью посматривал на неуклюжую фигуру закутанного в шкуры молодого охотника. Уже несколько часов эскимос не отходил ни на шаг от бульдозера, не спускал с него глаз и как завороженный жадно следил за каждым его поворотом.
«Бедняга, превратился в соляной столб и не осмеливается подойти», — умиленно подумал водитель, остановил машину и уже полез было в карман за жевательной резинкой, когда юноша одним прыжком взобрался на гусеницу бульдозера, оживленными жестами выражая желание сесть за руль.
— Спятил, что ли, дурак? Это тебе не собачья упряжка, тут не достаточно щелкнуть кнутом, чтобы разогнать моих лошадок, — засмеялся механик, однако в черных косых глазах было столько мольбы, что он в конце концов сдался.
— Погляди, чего ему захотелось, — крикнул он подходившему переводчику. — Пущу его на свое место, пускай посидит! Он напоминает мне моего сынка. Джону не было еще и четырех лет, когда он начал рваться к рулю и... — водитель внезапно прервал монолог.
Решительным движением эскимос включил сцепление, передвинул рычаг и медленно, осторожно дал газ. Семитонная машина легко, без толчков, покатилась вперед. Пораженный механик онемел.
Безукоризненно опущенный лемех срезал большой пласт земли, охотник отбросил его в сторону, выровнял машину, дал задний ход и с сияющей улыбкой поглядел на американца, не понимая, почему тот с криком выталкивает его из машины.
— Ах ты обманщик! Убирайся, пока цел! — вскипел механик.— Ну и напугал же меня этот дикарь! — крикнул он переводчику. — Прошел, видно, какой-то курс обучения, спроси его, где, когда? Кто его обучил? — утирая пот со лба, водитель прислушивался к коротким горловым звукам незнакомой ему речи. Он все еще не мог прийти в себя.
— Никто не обучал его. Говорит, просто присматривался, как ты водишь машину, запоминал каждое движение и точно подражал тебе, — услышал он в ответ. И, конечно, не поверил.
Не поверили и американские инженеры, прибывшие в 1950 году на северо-западное побережье Гренландии для постройки здесь крупной военно-воздушной базы. Они с изумлением убедились вскоре, что молодой зверобой из района залива Мелвилл вовсе не был исключением, наделенным природой какими-то незаурядными техническими способностями.
Этих способностей было бы еще недостаточно, чтобы выжить в просторах Арктики, где все, казалось бы, противостоит жизни, если бы не феноменальная зрительная память, у других народов не встречающаяся. Память, которая, словно чувствительная фотопленка, моментально фиксирует мельчайшие детали, ускользающие от внимания стороннего для мира льдов человека. Все, кому приходится работать в Арктике — геофизики, археологи, этнографы или участники полярных экспедиций, — жалуются на ужасающее однообразие гладкого, безбрежного, покрытого снегом ландшафта. Зоркий глаз эскимоса подмечает на единообразной белизне незаметные для других опознавательные знаки, а память мгновенно запечатлевает их.
Благодаря этой феноменальной способности эскимос никогда не заблудится. Зимой он легко отыщет под снегом тайники, в которых хранит добытую летом дичь, не собьется с пути, безошибочно начертит контуры побережья или тропу между поселениями. Каждый снежный бугор, каждый излом, малейшая трещина в льдине, каждое дуновение ветра говорят ему о многом.
Зрительная память жителей Гренландии наряду с незаурядными техническими способностями ошеломляла белых пришельцев. Несколько десятилетий назад много писали о некоем мальчике из Готхоба. Ученик миссионерской школы, он получил от пастора в подарок за хорошее поведение часы. И поступил с ними так, как, наверное, поступили бы на его месте многие его сверстники Старого и Нового Света — разобрал их на части. Когда вернувшийся с охоты отец внезапно позвал его, он засунул горсть колесиков и шестеренок в карман анорака. Прошел весь день, пока он смог, наконец, приняться за сборку своего сокровища.
— Он быстро справился с этим, ни минуты не раздумывая, и точно, словно опытный часовой мастер, вставил на свои места все зубчатые колесики механизма, — рассказывал впоследствии пастор. — Я ни за что не поверил бы, если бы собственными глазами не видел, как он вытаскивал из кармана эти злосчастные части, а затем собирал их. Стремясь убедиться, что это не простая случайность, я пожертвовал своим любимым будильником и поручил мальчику разобрать его, а все части запер в ящике письменного стола. Трое суток я с нетерпением ждал, с дрожью в сердце думая, что произойдет, когда я велю ему снова собрать их. Представьте, он безошибочно проделал это, будто ничем иным никогда не занимался. И подумать только, что уже больше года я не могу вбить в голову этому самому мальчику таблицу умножения!..
