Таких же беспризорников в соседней Бразилии Жоржи Амаду назвал «генералами песчаных карьеров». Судьба колумбийских «генералов трущоб» не менее трагична. Как правило, все они выходцы из «бидонвилей», которые, словно грибы-паразиты, опоясывают город. Как некоторые птицы вьют гнезда из всего, что попадает под клюв, так и дома «бидонвиля» строят из чего попало, например из ящиков. Нужда выгнала огромные массы крестьян в города, но и тут их не ждал рай.
Родителям не до детей. Дети почти не видят их. Мать — и это большая удача — в прислугах. Отец скорее всего «частично занятый» — то чернорабочий, то пристроится где-нибудь на улице чистить обувь, но чаще слоняется по городу в поисках приработка.
Подобно щенкам, дети сперва осторожно обследуют окружающий мир, с каждым разом все смелее удаляясь от родного угла. Они все реже и реже возвращаются в то грязное и тесное место, которое называется «домом».
Наконец, они уходят навсегда, становятся «ниньос де ла калле» — детьми улицы. Чаще всего их усыновляет или удочеряет «галлада» — шайка беспризорников, детей от семи до пятнадцати лет.
Большинство беспризорных — мальчики, «мучачос де ла калле». За бездомными девочками охотятся, как коршуны, хозяйки ночных притонов.
В галладах свои традиции и неписаные законы. Законы кулака. И хотя старшие оберегают и защищают младших, а ночами все тесно жмутся друг к другу где-нибудь в холодном подъезде в доме на снос, в пригородных пещерах Боготы или Кали, третьего по величине колумбийского города, но атмосфера в галладе еще сильнее огрубляет души ребят. Перед «рейдами» старшие подростки заставляют младших для храбрости покурить марихуану.
Время от времени отдельные энтузиасты, добровольные педагоги предпринимают попытки перевоспитать малолетних преступников. Так, патер Николо после восьми лет тщательной подготовки сумел организовать в пригороде Боготы Флориде «детскую республику».
Это тридцать два дома, построенных на частные пожертвования, в которых проживает тридцать две группы подростков общей численностью в пятьсот ребячьих душ. Во главе каждой группы — выборный командир, а всей «республикой» управляет совет командиров.
Ребята учатся в школе, приобретая одну из восьми профессий, предлагаемых на выбор. Например, профессию столяра, механика или типографского работника. Как только они начинают трудиться в мастерских, созданных при «республике», и выдавать качественную продукцию, им начисляется зарплата во «флоринах», имеющих хождение исключительно в «детской республике». На флорины можно приобрести товары в кооперативной лавочке, а можно поменять их на песо.
— Тридцать четыре года назад девятнадцатилетним юношей я приплыл в Колумбию из Италии, чтобы помогать бедным,— рассказывает патер Николо.— Я был священником в самых жалких больницах, участвовал в комиссии по распределению социальных пособий: исходил вдоль и поперек беднейшие кварталы портового города Барранкильи. Чего-чего, а нищеты я повидал немало... Проблема «потерянных детей» мучит меня давно. Я даже попробовал быть духовником в колонии для несовершеннолетних. Бессмысленное дело. Атмосфера там такова, что подросток, попавший туда, навсегда потерян для общества. Если до заключения его можно каким-то образом спасти, то после тюремной «выучки» он законченный преступник.
Но какова реальная отдача от нынешних начинаний «детской республики»? Патер Николо хотя и полон оптимизма, однако не строит воздушных замков.
— Предположим,— говорит он,— что мы добьемся замечательных успехов в деле перевоспитания. А дальше что? Ведь наши ребята вернутся в тот же мир, который их искалечил.
Здоровые вернутся в зараженное место. Поэтому, как ни печально, но мы вынуждены не создавать у наших воспитанников иллюзий.
Да, не исключено, что лучшие ученики, самые способные, найдут со временем место в жизни. А большинство? Те, кто учился не блестяще? Отведав лучшей жизни, опять на дно общества?
И не в силах мы охватить всех беспризорников своей опекой. Сейчас у них недетская жизнь. Но еще страшней их будущая судьба — ни образования, ни профессии. Ну, вы живут они, не умрут от голода и холода, а что же дальше, мучачос?
Для них есть, по-моему, один выход — вернуться в деревню, к сельскому труду. Но кто им даст землю? В нынешнем мире много разговоров о возвращении к природе, а голод и нищета гонят колумбийцев из деревень, чтобы они разбивали себе головы о кривые зеркала городов...
Патер Николо тяжело вздыхает. Увы, одиночки не могут переиначить социальный строй. И «детские республики» не решают проблему, не сокращают число беспризорников, практически не влияют на социальную среду, породившую галлады. Те самые галлады, которые тоже можно назвать «республикой», но с противоположным знаком — «республикой обреченных».
В. Задорожный По материалам зарубежной печати Алексей Полянский, кандидат исторических наук
Вот наш самый интересный цех,— говорит господин Парл.— Здесь работают резчики по дереву.
На мебельную фабрику на окраине Бангкока меня привело желание посмотреть, как делают знаменитые тайские барельефы из тикового дерева. Господин Парл — коммерческий директор — подводит меня к столу, за которым склонился пожилой мужчина в очках с выпуклыми стеклами.
— Это Буньен, потомственный резчик. Он с севера, из провинции Чианграй. Там резьба по дереву — традиционный промысел. Буньену шестьдесят три года. Ремеслом занимается лет с двенадцати.
Мастер вырезает рельефную картину на деревянной доске. На куске войлока — несколько маленьких блестящих стамесок. Мастер поочередно берет их и ловкими, отточенными движениями наносит штрихи на картине. Сейчас он отделывает крону изображенной на доске пальмы. Поражают его доведенные до автоматизма движения, ловкость, с которой он вырезает тропические заросли, фигуры охотников, вонзивших длинные копья в извивающегося на земле тигра.
— Резчик знает наизусть больше тридцати сюжетов. Каждый может вырезать с закрытыми глазами. Оно так и лучше: бедняга ведь плохо видит. Двенадцать часов напряженной работы в день, к тому же вечером, при тусклой лампочке. Так что вырезает, можно сказать, на ощупь. Но с каждым днем ему все труднее. Буньен не жалуется, но я вижу, как иногда, морщась от боли, он растирает суставы пальцев. Еще год-два, и совсем не сможет работать.
— Уйдет на пенсию? — спрашиваю я.
На лице господина Парла смущенная улыбка.
— Пенсия ему не положена. Тот, кто трудится в частной компании, должен двадцать лет выплачивать определенную сумму в фонд социального обеспечения. Но ему было не до этого. Надо было поднимать четверых детей. В монастырь, наверное, уйдет. Дети его сами едва сводят концы с концами, и вряд ли им удастся прокормить старика.
Буньен согнулся над своим столом, по его изрезанному глубокими морщинами лицу стекают капли пота.
— В последнее время он плохо зарабатывает,— говорит господин Парл,— не та производительность труда...
У самого входа в цех мальчуган лет десяти усердно зачищает наждачной бумагой большую деревянную фигуру слона.
Господин Парл кладет мальчику руку на плечо.
— Тават — наш самый младший рабочий. На фабрике шесть месяцев. Раньше просто подметал и убирал мусор, а несколько дней назад я разрешил ему выполнять кое-какие подсобные операции. Годика два на подхвате, а потом прикрепим к мастеру, будет ему помогать, а заодно и учиться.
— Он тоже получает зарплату?
— Хозяин платит только тем, кто работает самостоятельно. В лучшем случае Тават будет получать деньги лет через шесть. А пока ему положено две чашки риса в день и немного овощей. Да еще разрешают ночевать в цехе. Таких ребят у нас человек пятнадцать, они все ночуют здесь, вот на этих кучах стружек. Дети из бедных семей, а родители рады, что их все-таки удалось пристроить.
— Кем ты хочешь стать? — спрашиваю я Тавата.
— Резчиком по дереву. Таким же мастером, как господин Буньен,— отвечает он.
Мальчик улыбается и снова принимается за слона. Видно, работа ему нравится, и он считает, что ему повезло.
Наверное, то же думают и его родители. Ведь постоянная работа — это такая редкость...
Рабы за две монеты
...На скрещениях бангкокских улиц, где машины прочно застревают в пробках, снует множество босоногих чумазых ребятишек. Они предлагают скучающим в ожидании зеленого сигнала водителям и пассажирам свежие газеты, букетики роз, маленькие гирлянды душистых цветов жасмина, мелко нарезанные фрукты и сладости.
В Бангкоке их называют «дети перекрестков». В школу они не ходят, ведь чуть ли не с шестилетнего возраста им приходится помогать родителям. Детей можно увидеть и у кинотеатров, магазинов. Они предлагают посторожить машину, помыть ее. Получив мелкую монету, складывают ладони, делая знак «савади» — традиционный таиландский жест приветствия и благодарности, низко кланяются.
