— А сам ты что, не видишь? — спрашивает Иван.
— Вижу, но... при полной луне, если появятся перистые облака... Будем заметны на фоне облаков.
...Туман. Туман перед глазами. Самолет нацелен носом в туманное небо. Почему в туманное? Луна... Наверное, в ее свете растворились огни старта?
— Иван, как видимость?
— Далась тебе сегодня эта видимость! Лучше не бывает!
— Не нравится мне эта дымка... Как бы в туман не перешла.
— Какая дымка? Протри глаза. Что-то не узнаю тебя сегодня.
— Я сам себя не узнаю...
— Дрожь в коленях?
— Поди ты...
— Смотри, Бекишев зеленым фонарем, наверно, уже десятый раз машет! Взлетай!
Я даю полный газ.
А все-таки дымка сгущается. Она мягко смазала линию горизонта и начинает растворять очертания плывущих внизу ориентиров. Что-то уж очень быстро сгущается дымка.
Ослеп?! Стоп!.. Погоди, погоди. Главное — не волнуйся.
Я снимаю перчатку и опять — в который раз! — осторожно протираю глаза. Нет, видимость от этого не улучшается. Пожалуй, наоборот. Туман... Туман обволакивает самолет.
Что ж, надо переходить на пилотирование только по приборам.
Я включаю кабинный свет. Так вроде лучше.
— Зачем иллюминацию включил? — интересуется Иван.
— Тренируюсь в пилотировании по приборам.
— Цирк! Нашел время... Скоро к линии фронта подойдем. А там всего десяток минут до цели. Кончай тренировки!
Я отрываю взгляд от приборов и осматриваюсь. Туман из серо-голубого превратился в багровый. Сгущается, темнеет... Переношу взгляд в кабину. Туман пробрался и сюда.
— Иван, сколько до линии фронта?
Только бы не выдал голос. Совсем пересохло горло.
— Минут десять, пятнадцать.
— Как пройдем, скажешь.
— Сам увидишь. Смотри, смотри! Вон какой фейерверк! Наверное, наши подходят к цели! Да выключай, наконец, свет!
— Я хочу выйти на цель «вслепую».
— Цирк! — Иван сердится. А туман все гуще. Уже заволакивает приборы... Сколько я еще буду их видеть? Успеть бы пройти линию фронта и освободиться от бомб... Что делать? Сказать Ивану? Сказать прямо: «Я ослеп!» А потом? Нет! Сначала освободиться от бомб. Оставить самолет?! Нельзя! Он может упасть на людей. На наших людей!.. Что же делать, что делать?!.
Липкие струйки пота стекают по лицу. Я слизываю их языком. Рубашка прилипла к телу. Страшно хочется пить. Я уже не различаю стрелки приборов. Лишь багровые круги...
— Иван, возьми управление, потренируйся в пилотировании.
— Откуда у тебя сегодня такие фантазии? — слышу недовольный голос штурмана.
— Ваня, ты должен уметь летать... Вдруг что-то случилось со мной и тебе надо довести самолет. Бери управление!
Я демонстративно поднимаю руки на борт кабины.
— Костя, ты знаешь последний приказ — штурманам запретили лезть не в свое дело!
— Лейтенант Шамаев! Приказываю взять управление!
Я не могу сдержать крик. В этом крике все — и желание спасти самолет, и боязнь за тех, в кого он может врезаться неуправляемый, и за наши с Иваном жизни. Я ослеп... Я уже не вижу ничего. И об этом я не могу сказать товарищу. Он может испугаться, его могут подвести нервы. Пусть лучше он сердится на меня, на мое «самодурство», но как-то приведет самолет на аэродром. А там... Но до аэродрома еще надо долететь.
— Лейтенант Шамаев, доложите, где линия фронта!
— Минуты две назад прошли, — недовольно отвечает Шамаев.
— Сбрасывай бомбы, Иван.
— Ты что?! Не дойдя до цели?! Не буду.
— Приказываю сбросить бомбы, лейтенант Шамаев!
Иван молчит. Я не ощущаю обычного толчка в момент отделения бомб. Левой рукой ощупываю секторы управления двигателем. Так, второй снизу — сектор высотного корректора. Если его двинуть вперед... Двигатель начинает хлопать, стрелять, ему не хочется работать на явно обедненной смеси!
— Ваня, сбрасывай бомбы. Мотор барахлит...
Самолет чуть подпрыгивает вверх. Бомбы сброшены.
— Хорошо, Ваня. Теперь разворачивайся и бери курс на аэродром.
— Слушай, командир! Я уже устал от твоих тренировочек! По прямой вести еще куда ни шло, а вот развороты!.. Я не умею!
— Ты должен, Ваня...
Это входит в боевую подготовку. Командир убит, штурман обязан привести самолет на аэродром.
— Помнишь, был убит Обещенко, и Зотов привел и посадил самолет!
Я прислоняю голову к борту, пусть знает Иван, что мое лицо отвернуто от приборов, что я ничего не вижу. Я и так ничего не вижу.
— Не слышу доклада, Шамаев! Как высота, курс полета?
— Высота тысяча метров. Курс нормально.
— Хорошо. Докладывай через минуту!
— Чего докладывать — вон перед носом аэродром! Пожалуйста, бери управление и заходи на посадку!
— Лейтенант Шамаев! На посадку будете заходить вы!
— Но я... правда, я никогда не заходил на посадку!
— Ваня! Будем заходить вместе. Ты только докладывай все, а я подскажу, что делать. Убирай газ. Снижайся.
— Снижаюсь.
— Входи в круг, как обычно вхожу я. Левым разворотом. Иди параллельно старту.
— Так и делаю.
— Хорошо. Вижу, что так. Дай красную ракету.
— Но... это сигнал бедствия!
— Дай. Такое у нас тренировочное задание... Давай!
Что-то долго копошится в своей кабине Иван... Выстрел!
— Где проектируется крыло?
— Кончик подходит к «Т». Ого! Они нам весь старт зажгли!
— Хорошо. Где крыло?
— Отошли от «Т».
— На сколько?
— Примерно на ширину крыла.
— Начинай третий разворот!
— Выполнил.
— Высота?
— Триста метров.
— Снижайся до двухсот. Где проектируется «Т»?
— Градусов двадцать до посадочной линии огней. Ее отлично видно! Смотри, прожектор посадочный врубили! Как днем видно!
— Хорошо. Начинай четвертый разворот. Выходи на линию посадки!
— Вышел.
— Где проектируется нос самолета?
— Ниже «Т».
— Высота?!
— Сто пятьдесят.
— Чуть подтяни. Так. Где «Т»?
— На носу.
— Убирай газ. Не полностью. Пологое снижение. Еще по ложе!
Я закрыл лицо перчатками и сбросил на затылок очки, чтобы осколки стекла не врезались в глаза.
Удар... Самолет подпрыгивает. Придерживаю рукой штурвал. Еще удар. Катится. Останавливается.
— Сели! Сели! — радостно вопит Иван. — Зачем выключил двигатель?! Или он сам остановился?
— Ваня, иди на старт. Проси кого-либо отрулить. Я ослеп...
Вой «санитарки» глохнет у самолета.
— Что тут у вас произошло? — голос командира полка.
— Товарищ командир! Он... он ослеп! — это говорит Иван.
Кто-то взбирается на самолет, мне слышно, как машина вздрагивает, кто-то сильными руками поворачивает мою голову и проводит по лицу ладонью, стирая пот...
— Видишь?
Багровый туман и резь в глазах.
— Помогите его в «санитарку»!
— Я сам. Я сам...
Выбираюсь ощупью на крыло. Спускаюсь ниже, придерживаясь за борт руками. Конец крыла. Останавливаюсь. Меня подхватывает несколько рук...
Скрипучий, неприятный голос — это главный врач госпиталя Яков Борисович; мягкий, воркующий — старшей сестры Вари. Какие-то уколы, микстуры, повязка на глазах с какой-то примочкой. Самые элементарные потребности — проблема... И обо всем надо кого-то просить. Слепец...
Утренние обходы врачей. Шарканье многих ног по полу в палате. Приглушенный шепот. Жаль, что мне не пришлось изучать глазные болезни и я не разбираюсь в этих фразах по-латыни. Что за ними?.. Приговор или надежда?
Опять на утреннем обходе приглушенный шепот. Теперь я узнаю лишь одно слово — «снотворное». Сплю... Не знаю сколько. Но во сне вижу! Прошлое, настоящее, но все в каких-то кошмарах, все неестественно, искажено и страшно.
— Не надо мне. снотворного! Варя, не надо!
— Буйствует! — скрипучий голос главврача. — Нехорошо, молодой человек! Нехорошо.
Снотворное больше не давать. Завтра снимем повязку.
— Доктор! Яков Борисович! А я... буду видеть?
— Конечно.
— Доктор! Варя!
— Доктор ушел. Чего тебе, миленький?
— Варя!.. Скажи, какая ты?
— Завтра сам увидишь. ...Завтра.
Снята повязка.
— Откройте глаза, больной.
— Яков Борисович... боюсь...
— А еще летчик! Ну, смелей!
— Яков Борисович, а я смогу еще летать?!
— Через два дня выпишу из госпиталя! Ну, открывайте же глаза!
Страшно... А вдруг... вдруг все по-прежнему? Ну, решайся!
Затемненная плотными шторами комната. Седенький человечек в белом халате со смешной, как у д"Артаньяна, бородкой.
— Яков Борисович!
Он радостно щурит глаза. Рядом из-под белого колпака седые букли и воркующий, мягкий голос:
— Вы видите, миленький?
— Варя... Варвара... Простите, как вас по отчеству?
— А так и зови Варей, миленький.
