В город вели четверо ворот: Золотые — с севера, отсюда уходила дорога в Солин, Серебряные — с востока, Железные — с запада, и Бронзовые — с юга. Сами ворота, конечно, не сохранились, но стоят еще каменные резные столбы и остатки арок. А вот крытую галерею с сорока двумя аркадами, откуда Диоклетиан любовался морем, с трудом могу себе представить. На втором этаже дворца — остатки водопровода. Это выдолбленные стволы деревьев, почерневшие от времени; хуже сохранились глиняные трубы. Прокладывались они под землей в тоннелях, а оттуда выводились во внутренние покои. Для того чтобы устранить в случае необходимости неисправность, строили вертикальные колодцы, по которым можно было спуститься в тоннель. Диоклетиан любил покой, и здесь было все, чтобы обеспечить ему комфорт.
...В старом городе холодно. Чуть скрылось солнце и — белый прохладный камень домов как будто усилил это ощущение. На сплошь мощенных улицах нет места растениям, лишь цветочные горшки на подоконниках да увитые плющом маленькие балкончики.
Прямо у стен дворца — ярмарка. Вышитые национальные блузки и безрукавки продаются рядом с современными женскими украшениями, впрочем, стилизованными под традиционные хорватские мониста, которые носили в былые времена. Кожа, шерсть, обилие цветов и детских игрушек. Здесь можно купить и миниатюрную копию дворца Диоклетиана, и фигурку охранявшего вход в покои императора черного сфинкса.
После смерти Диоклетиана город пришел в запустение, и только в VII веке вокруг дворца начинается новое строительство. Итальянцы называли город — Спалатто, а пришедшие позже сюда славяне-хорваты на свой лад переименовали его в Сплит.
Мавзолей Диоклетиана был перестроен в христианский собор, а рядом с ним поднялась пятиярусная колокольня. В бывшем дворцовом храме Юпитера христиане стали совершать обряд крещения. Трудно себе представить, сколько античных ценностей погибло с тех пор. Бесследно исчез из мавзолея и саркофаг самого Диоклетиана. О его судьбе до сих пор ничего не известно.
Средневековый Сплит находился под властью Венеции и Византии, из-за него ссорились хорватские и венгро-хорватские короли. В конце XVIII века им завладела Австрия, а в начале XIX века — наполеоновская Франция, потом снова Австрия. После распада Австро-Венгрии Сплит переходит в Королевство сербов, хорватов и словенцев, а с 1929 года — принадлежит Югославии.
Нарядны и опрятны центральные улочки Сплита. Но стоит свернуть — во дворах видны обломки камня, растрескавшаяся кладка стен, обломанная черепица на крышах. У каждого памятника есть срок жизни, и в современном мире его укорачивают не только годы, но и экологические невзгоды, а также развитая индустрия туризма. Надо остановить процесс разрушения, провести объемные реставрационные работы, а для этого требуются немалые средства. Хватит ли их у федерального правительства Югославии, чтобы сохранить это последнее прибежище Диоклетиана?..
Так же, как те дороги, что ведут в Рим, улочки Сплита вновь и вновь приводят к дворцу римского императора Диоклетиана. Очередной раз оказавшись рядом с ним, я спустилась в перистиль — внутренний дворик, окруженный пышной колоннадой.
Днем здесь часто слышны звуки скрипки — это молодые музыканты приходят сюда поиграть и подработать. Но самое интересное начинается здесь вечером, когда мраморные и гранитные колонны, увенчанные коринфскими капителями, подсвечиваются разноцветными гирляндами, а интерьеры дворца превращаются в прекрасные декорации. На каменных ступенях появляются люди в римских тогах, и их торжественные голоса гулко отдаются под сводами.
От эпохи Диоклетиана в Сплите осталось немного — дворец, восьмигранное строение мавзолея императора, остатки крепостных стен и ворот. Остальная территория старого города застроена белокаменными зданиями разных времен и стилей.
Людмила Журова
Окончание. Начало см. в № 6/90 .
«...Крепость довольно древняя, ей несколько тысяч лет,— голос болгарской ясновидящей Веры Крумовой-Кочевской, «наместницы» знаменитой Ванги, как мне ее представили, строгий и резкий.
— Стены крепости были высокими, с зубцами, но не острыми, а как бы срезанными. Вот такими,— она берет мой блокнот и чертит зубцы крепостных стен, какими их «увидела». Снова трет пальцами обломки камней с развалин, которые мы обнаружили на Устюрте, и закрывает глаза. С минуту напряженно молчит.
— Вижу в крепости высокого крупного мужчину,— медленно уже, будто с усилием продолжает Вера,— небольшая, клином бородка. Туфли на нем с загнутыми кверху носами, блестящие такие, вроде сафьяновых или атласных. Видимо, это шах или князь...
В крепости много мужчин, они опоясаны широкой материей — кусок ткани перекинут через плечо. Одеяние их скорее напоминает тогу. Скрепляется материал небольшими деревянными палочками или, может, колючками какого-то растения... плохо видно. На затылке волосы у людей длинные, заплетены в косички. Часть головы острижена. Они стоят с луками, на правой руке надеты такие напальчники из кожи, очевидно, чтобы не натереть тетивой пальцы...
Несколько ошарашенный и озадаченный неожиданными «видениями» Веры Крумовой-Кочевской, я даже не спросил ее, к какому времени отнести этих людей, к какому веку? Я смотрел на мертвые куски камней в руках ясновидящей и думал: «Неужели они ей все это «рассказали»? И именно о наших развалинах...»
Идолы — из войска Томирис?
Устюрт! Плоская известково-глинистая пустыня, покрытая клочьями серо-желто-зеленой травы. Едем вдоль чинка, повторяя его изгибы. Склоны почти отвесные, а там, внизу, застывшие волны меловых наплывов — ослепительно белых, словно полированных. Но это сейчас, когда солнце в зените. А утром, на восходе, в непотревоженной тишине, в чуть тронутом предрассветной дымкой прохладном воздухе на освещенном солнцем краю чинка играют нежные лимонно-желтые и красновато-розовые всполохи. И сразу за ними, резко разграниченные теневой стороной — угрюмые каменные нагромождения...
Мы с Акимом Богатыревым не меньше получаса наблюдали эту непередаваемую марсианскую игру красок.
Миша уже машину не гонит, наоборот, все чаще притормаживает, чтобы Галкин мог обозреть в бинокль серо-травянистую гладь устюртского «стола»...
Утром мы обнаружили большой древний загон, потом еще один, и еще... Выложены «стрелы» загонов плоскими камнями, забитыми узкими концами в землю и торчащие, словно роговые пластины на теле бронтозавра. Кочевники называли загоны «аренами». Правда, существует и другая версия, что араны предназначались для сбора весенних стоков вод, которые и скапливались в ямах на концах «стрел». Однако те «стрелы», которые находили мы, своими крыльями обрывались у края чинка, а «острие» уходило на возвышенность. Вода вверх не течет, значит, араны действительно были загонно-охотничьими сооружениями.
— Кочевые племена начали создавать араны, очевидно, еще в XIV— XII веках до нашей эры,— рассказал Галкин, когда мы замеряли очередную «стрелу»,— то есть в эпоху бронзы. Обнаруженный каменный наконечник стрелы — меж камней завалился — эту датировку мне и подсказал. Других свидетельств пока нет...
Я вспомнил, что когда мы заезжали в Таучек за водой, Лев Леонидович показывал мне огромные емкости располагавшегося недалеко от поселка нефтехранилища. И пояснил, что нефть туда поступает с известного месторождения Каламкас. Местность эта названа по имени девушки, которая, как повествует легенда, погибла во время загона муфлонов, попав в яму вместе с животными. Когда и как это случилось — неизвестно. Традиция строить араны просуществовала вплоть до XIX века. В старые добрые времена по Устюрту бродили многочисленные стада сайгаков, горных баранов (муфлонов), куланов и диких лошадей — тарпанов...
Третий час в пути, а вокруг пустынное плоскогорье, и вид его утомляет даже больше, чем тряска. Поэтому, когда на горизонте возникли две округлые возвышенности, мы с облегчением вздохнули — Байте...
В 1984 году археологическая экспедиция Галкина обнаружила здесь каменные изваяния. Некоторые из них достигали четырехметровой высоты, но были и двухметровые, и небольшие — около метра. Однако целых скульптур оказалось не так уж и много, в основном вокруг были разбросаны отдельные фрагменты изваяний: мужские торсы с узкой талией, каменные головы. Когда-то они все стояли, обратив в сторону заката лица, но потом, очевидно, их сбросили на землю и разбили. Некоторые обломки были настолько массивными, что их не могли даже сдвинуть с места.
У группы курганов Байте-I археологи нашли около 25 скульптур, а в пяти километрах от них — на Байте-III — оказалось еще почти 50 изваяний, и тоже в большинстве своем разбитых. Как сказал Лев Леонидович, тогда его просто поразило такое количество идолов, расставленных на сравнительно небольшой площади. Аналогов у нас в стране нет. Примерно столько же было найдено скифских каменных стел в степях Причерноморья более чем за сто лет.
