Бананы
Разговорчивый Франко в тот вечер словно решил оправдать свое имя («франко» по-испански «откровенный») и изливает душу.
На втором курсе университета он чуть было не попал в сети торговцев наркотиками. Было ему тогда девятнадцать лет. Денег мало, а хотелось иметь больше. Как-то прочел в газете объявление о создании «фирмы по продаже недвижимости». Приглашались компаньоны. Почему бы не рискнуть? Рискнул. Его устраивал первый взнос и головокружительная перспектива, обещанная рекламой: удвоить, а затем утроить капитал в кратчайший срок без какого-либо риска.
Когда Франко прочитал в газете — на сей раз в разделе полицейской хроники — о раскрытии шайки торговцев «белой смертью», которые орудовали под вывеской той самой фирмы, компаньоном которой он стал, то сразу понял, что влип. Предпочел «не возникать». Бросил университет, решил уехать подальше. Выбрал провинцию Чирики, на севере Панамы. Думал устроиться там на банановых плантациях, затеряться, забыться. Оказалось, что работу найти не так просто. Долго бедствовал, пока не подвернулась должность рубщика бананов. Два года провел на плантациях и только потом вернулся в столицу.
Слава богу, его не тронули. И вот уже три года, как служит Франко в посреднической конторе. Но страх до сих пор сидит где-то в груди под сердцем..
Сбор бананов мы снимали, конечно же, в провинции Чирики. Франко знал здесь каждую деревеньку, каждый поворот дороги.
— Вот сейчас минуем этот холм,— кивнул он головой в сторону невысокой горы, поросшей колючими агавами,— и увидим банановые рощи дона Габриэля.
Но первое, что мы увидели, были огромные, высотой с трехэтажный дом, струи воды, брызги которых миллионами огоньков разбивались о стекла нашей машины. Словно гигантский веер серебрился в лучах утреннего солнца, медленно вращаясь вокруг трубы искусственного орошения, захватывая сразу сотни банановых растений.
Дав единственную гроздь плодов ровно через девять месяцев после появления на свет, банановый стебель-трава погибает, оставляя, однако, после себя «пасынков»: рядом со срубленным стволом еще при его жизни пробиваются из земли нежно-зеленые побеги, которые, в свою очередь, через девять месяцев дадут по грозди.
Франко вез нас на ту плантацию, где когда-то проработал два года. Ее владелец дон Габриэль угостил нас холодным банановым напитком и крепким кофе в прохладной гостиной старинного дома, который он унаследовал вместе с плантацией от отца. Хрусталь и серебро, хрустящие крахмалом скатерти и салфетки, свечи в хрупких стеклянных лампах, коричневые фотографии в серебряных рамах — все это как нельзя лучше соответствовало рассказу дона Габриэля о тех уже давних временах, когда главное доходное дело панамских помещиков — выращивание и экспорт бананов — вдруг стало пасовать перед строительством Панамского канала.
Отец дона Габриэля не верил в то, что канал через перешеек будет прорыт. Затею строительных фирм называл не иначе, как авантюрой, и когда столичные друзья звали его в долю, не стал рисковать и отказался. Ну что ж, они выиграли, нажились на строительстве. А он вроде бы проиграл. Но все равно продолжал считать канал делом ненадежным. То ли дело — банановый бизнес. Так считает и сам дон Габриэль.
В округе он слывет либералом. Ладит с рабочими. Понятие «эксплуатация» не признает. Утверждает, что на равных ведет дело с работниками. Они добровольно трудятся на его земле, он заботится о их семьях. Пример порядочного капиталиста. Исключение это из правила или само правило — об этом дон Габриэль говорить не стал, как не стал рассказывать и о своих соседях-конкурентах.
Чтобы удачно продать бананы на рынке — имеется в виду, конечно же, не тот, что в соседнем городе, а настоящий, скажем, в Хьюстоне или Чикаго,— нужно быть трижды расчетливым. Главное в банановом бизнесе — вовремя срубить гроздь.
Не обязательно спелых бананов, скорее даже недозрелых. Все зависит от того, когда бананы должны поступить на прилавок. Если от плантации до парохода — сутки пути, от одного порта до другого — еще трое суток, плюс сутки на разгрузку и доставку в магазин — то банан надо рубить ровно за пять дней до полной спелости. Слегка недоспелый банан чуть-чуть меньше весит, чем если бы он был сорван зрелым. Тут хозяин плантации, конечно же, немного теряет на весе. Но ведь спелый банан далеко не увезешь.
Американский рынок вполне устраивает панамских производителей бананов. Другое дело — Европа: корабль туда идет порой до двух недель. Представляете себе, с каким недобором в весе приходится срезать банан!
Дон Габриэль ведет нас по банановой роще. Нам то и дело приходится нагибаться, увертываться от тяжелых гроздей, которые рабочие тащат по проволоке, натянутой, словно троллейбусные провода, в междурядье.
В глубине рощи видим еще двоих рабочих. Один из них проворно подставляет под нависшую гроздь плечо, на котором лежит кожаная подушка, а другой, чуть наклонив к себе ствол, точным резким ударом мачете перерубает стебель. Тугая гроздь ложится мягко на подушку, рабочий, слегка покачиваясь, бежит к воздушным рельсам, где уже другой ловким движением цепляет гроздь за крюк.
В банановой роще стоит удушливая жара, в нос бьет сладковатый запах гниющих стволов и плодов. Ветерок редко колышет огромные светло-зеленые «лопухи», которые лишь перегоняют жаркий воздух с одного места на другое. Спины и брюки работников мокры от пота, а грудь вздымается в такт жадно хватающему воздух рту. Рубщики молоды, сильны, их работа на плантации оплачивается лучше любой другой. Но она и самая изнурительная. Франко сумел продержаться всего три месяца, потом пошел на фабрику.
Там, на фабрике, прохладнее, журчит вода, струясь в большие чаны, где бананы, предварительно отсеченные от стебля по четыре-пять штук, моются и сортируются. Если рубят и грузят плоды мужчины, то сортируют и упаковывают — женщины. Ловким движением в мгновение ока подхватывают они плавающие бананы, аккуратно кладут на транспортер, а затем, уже подсохшие, аппетитные, заворачивают в тончайшую прозрачную пленку и опускают в картонный ящик, не забыв наклеить сбоку яркую этикетку.
Но сегодня на помощь ручному труду приходит автоматика: металлические лапы машины подхватывают коробку, сшивают медными скобами и грузят на платформу.
Хотя и жарко на плантации, а работать здесь хотят многие: с рабочими местами в Панаме не густо.
Александр Сериков, корреспондент Гостелерадио — специально для «Вокруг света»
«Униженных сделаем грандами»
Весь уходящий год флаги и символы Великой французской революции украшали витрины магазинов, рестораны, отели, подъезды и балконы домов, не сходили со страниц газет и журналов Франции. Даже обертки мыла, конфет, сахара были разукрашены в три цвета.
Между тем история революционных символов известна не всем. Вам, конечно, объяснят, что трехцветное знамя, красный фригийский колпак, Марианна и Дерево Свободы олицетворяют идею равенства. Но не все скажут, что Декларация прав человека и гражданина была принята 26 августа 1789 года.
Вознесшегося неизвергнем,
Падшего вознесем,
Да будет так! Да будет так! —
пели парижане в 1789 году.
«Господа нам кажутся величественными только лишь потому, что мы перед ними на коленях. Так распрямись!» — эти слова печатались под заголовком каждого номера газеты «Парижская революция».
Дадим укорот гигантам,
Униженных сделаем грандами,
Все одного роста,
Это же счастье просто.
Головной убор конической формы носили в античное время фригийцы. Колпаки такой формы были на головах беглых рабов в Древнем Риме. Позднее круглые шапки одевали в тюрьмах на бунтарей. Все эти виды головных уборов являются символами свободы. Похожие шапочки были ко времени французской революции элементом одежды бедняков-санкюлотов. Поэтому вскоре наряду со штанами в полоску красный колпак с кокардой стал восприниматься как форменная шапочка бойца.
Изображения фригийского колпака появились на многочисленных гравюрах и живописных полотнах периода Первой республики.
Возможно, на самом деле головной убор патриота был совсем другим. Но именно фригийский колпак надела Марианна, ставшая символом Французской Республики. Это произошло на праздновании трехлетия Великой французской революции в 1792 году. Изображение Марианны ныне можно увидеть везде: в мэриях, на монетах и почтовых марках.
В европейских странах издавна существует традиция так называемых «майских деревьев», высаживаемых в ознаменование прихода весны. Дерево Свободы — яркий пример политической окраски древнего народного обычая.
