Да и в России подлинное признание Михаил Васильевич получил, по существу, лишь в советскую пору. Но тогда это признание носило, как правило, политизированные формы. Подчеркивалось мужицкое происхождение ученого из самых «низов», хотя Ломоносов происходил из зажиточной, а самое главное, вольной крестьянской семьи. Его отец Василий Дорофеевич владел пахотной землёй, рыбными промыслами на побережье Белого моря, а также несколькими судами, одно из которых имело длину 50 метров и грузоподъёмность 5400 пудов. По тем временам подобные «галиоты» в частном владении были редкостью. «Всегда в том рыбном промыслу имел счастие, а собой был простосовестен и к сиротам податлив, а с соседями обходителен». Правда, Василий Дорофеевич не владел грамотой, но зато грамотной была мать Ломоносова Елена Ивановна Сивкова, дочь дьякона, которая и приохотила сына к учению.
В советской научной литературе (в «либеральной» Ломоносова почти не поминают) нередко встречалось суждение, что по своим философским взглядам он был деистом и что его взгляды на взаимоотношение Бога с природой и человеческим обществом сформировались под влиянием немецких и французских философов. Странное утверждение. Если в нём есть доля истины, то она лишь в констатации неукротимой «пассионарности» Ломоносова, его бунтарской независимости, когда он и у Бога «в дураках» ходить не хочет. В точности это его высказывание звучит полностью так: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который дал мне смысл, пока разве отнимет».
Деизм, как невмешательство Бога в людские дела после того, как Он дал миру первотолчок, был характерен для западной мысли XVIII века. Это был переходный период, когда Запад шаг за шагом освобождался от средневековых религиозных взглядов и перешел полностью в ХХ веке к религии денег. Россия тоже постепенно ослабляла свои связи с церковью, а в советское время официально декларировала разрыв. Но у нас на смену церковной религии пришла религия коммунистических идеалов и вождей, ведущих страну в «светлое будущее». При всей жестокой наивности нашего антирелигиозного эксперимента высокие религиозные идеалы в значительной степени остались. Даже моральный кодекс строителей коммунизма дублировал, по существу, заповеди Христа.
Это чрезвычайно важно учитывать при изучении развития русской мысли, как и то, что философия в форме создания неких умозрительных систем, наподобие кантовской или гегелевской, чужда русской традиции. Тем не менее Толстой и Достоевский, будучи общепризнанными мировыми величинами в художественной литературе, по глубине проникновения в онтологические проблемы бытия не уступают тем же Канту и Гегелю. Это также не вызывает сомнения
Сказанное относится и к Ломоносову. Его весьма оригинальные и в то же время по-детски мудрые философские взгляды вплетены в ткань его стихотворений, в научные труды и письма. И попытки приписать ему философский деизм не могут вызвать ничего, кроме недоумения. Он был православным христианином до глубины души. Для этого достаточно даже бегло познакомиться с духовными одами Ломоносова, почитать его стихотворные переложения библейских псалмов. Всюду в них страстная, незыблемая вера в Творца и такая же пламенная готовность выполнить Его предначертания.
Господи, кто обитает
В светлом доме выше звёзд?
Кто с тобою населяет
Верьх священный горних мест?
Тот, кто ходит непорочно,
Правду завсегда хранит
И нелестным сердцем точно,
Как устами говорит.
Кто языком льстить не знает,
Ближним не наносит бед,
Хитрых сетей не сплетает,
Чтобы в них увяз сосед.
Презирает всех лукавых,
Хвалит Вышнего рабов
И пред Ним душою правых
Держится присяжных слов.
В лихву дать сребро стыдится,
Мзды с невинных не берёт.
Кто так жить на свете тщится,
Тот вовеки не падёт.
Это вольное переложение 26-го псалма из Псалтири. Но сколько же собственного чувства вложил в стихи поэт! Другое дело, что во всей своей жизни и в творчестве Ломоносов всегда стремился войти в личное взаимодействие с Всевышним, минуя посредников. Оттого у него нередки разночтения с церковным пониманием Бога. Евангельскую фразу Христа «в доме Отца Моего обителей много» он понимал точно так же, как и Джордано Бруно: звездное небо всюду обитаемо.
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет, бездне дна.
…Уста премудрых нам гласят:
«Там разных множество светов,
Несчётны солнца там горят,
Народы там и круг веков;
Для вящей славы божества
Там равна сила естества».
Открывший атмосферу на Венере, Ломоносов естественно предположил присутствие на ней людей и со свойственной ему непосредственностью и парадоксальностью рассуждал так: «Ежели на планетах есть живущие там люди, то какой они веры? Крещены ли они в веру Христову? Ежели кто про то знать или обратить в нашу веру хочет, тот пусть по евангельскому слову туда пойдёт. И как свою проповедь кончит, то после пусть едет на Венеру. Только бы труд его там не был напрасен. Может, тамошние люди в Адаме не согрешили».
Понятно, что подобными пассажами Ломоносов лишь умножал себе число врагов, не только в научной, но и в церковной среде. Но, как говорится, Платон мне друг…
Своими натурфилософскими воззрениями Ломоносов заложил основы русского космизма, который позднее мощным потоком влился в мировую мысль трудами Федорова, отцов Флоренского и Булгакова, Циолковского, Чижевского, Вернадского.
Вера в Творца соединялась у Ломоносова с непреклонной верой в самого себя, в свое предназначение. Вот уж кто в самом деле знал, что «царство Божие внутри нас есть». Он писал об этом в стихах.
В терпении моем, Зиждитель,
Ты был от самых юных дней
Помощник мой и Покровитель,
Пристанище души моей.
От чрева матери тобою
И от утробы укреплён,
Тебя превозношу хвалою,
Усердием к Тебе возжжён.
Враги мои чудясь смеются,
Что я кругом объят бедой,
Однако мысли не мятутся,
Когда Господь — Заступник мой.
И в прозе:
«Я бы охотно молчал и жил в покое, да боюсь наказания… от Всемогущего, который не лишил меня дарования… дал терпение, и благородную упрямку, и смелость к преодолению всех препятствий и к распространению наук в отечестве, что для меня всего в жизни дороже».
Понятно, почему одиночество такого человека было согрето неугасимым внутренним огнём, почему умирать ему было не страшно.
Понятно и умонастроение сегодняшней страны, потерявшей идеологическую опору и ищущей её снова в традиционных православных ценностях. С тяжелым сердцем можно понять, но никак не принять позицию иных академиков и даже руководителей РАН, стремящихся найти эти ценности не у Ломоносова, а у церковных иерархов, поддержавших разрушительный режим Ельцина. Продолжатели дела Шумахера неуничтожимы всюду: в науке, искусстве, политике и в церковных делах тоже. В этих последних еще совсем недавно мощно звучал голос церковного Ломоносова — покойного митрополита Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского. Этот священнослужитель служил России и православию так же преданно, как его великий мирской предшественник в отечественной науке, и, конечно, пришелся не ко двору некоторым нынешним верховодам РПЦ. Те предпочли для «научно-популярной» деятельности церкви использовать в недавнем прошлом преподавателя научного коммунизма, а ныне дьякона Андрея Кураева, который представляет РПЦ во всех наших СМИ, а также в Московском университете. В своих телевизионных дуэлях он не устаёт поносить «сектанта» Николая Рериха и превозносить Гарри Поттера, который «удачно вписался в нашу детскую литературу и обучает миллионы детишек различению добра и зла» (из телевизионных поучений дьякона Кураева).
Воистину «шумахерщина» многообразна.
В 1761 году в Записке «О сохранении и приращении русского народа» Ломоносов писал: «Ежели надлежащим образом духовенство свою должность исполнять будет, то благосостояние общества несравненно и паче чаяния возвысится, затем что, когда добрые нравы в народе чрез учинение страха (Божия) усилятся, меньше будет преступлений, меньше челобитья, меньше ябедников, меньше затруднения в судах и меньше законов. Хорошо давать законы, ежели их исполнять есть кому» (выделено мной. — Ю. К.). Многое в Записке устарело, многое выглядит наивным, но поражает общий тон её, по-отечески заботливый и бесстрашный. Ломоносов не боится пойти наперекор многовековым установлениям, он бросает вызов и самой православной церкви. И опять же делает это не ради философского вольномыслия, не ради абстрактного фрондёрства, но руководствуясь исключительно интересами «народной пользы». Так, например, говоря о «великой» детской смертности в России в самом малом возрасте, Ломоносов видит одну из причин в холодной воде, которой крестят детей. «Попы не токмо деревенские, но и городские крестят младенцев в воде самой холодной, иногда и со льдом, указывая на предписание в требнике, чтобы вода была натуральная без примешения, и вменяют теплоту за примешанную материю… Однако невеждам-попам физику толковать нет нужды, довольно принудить властию, чтобы всегда крестили водой летней, затем что холодная исшедшему из теплой матерней утробы младенцу, конечно, вредна…».
