Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

Красавец собор, строительство которого в XIII веке начал основатель Риги немецкий епископ Альберт, воздвигался веками, как всякий собор Европы. Окончательно он был достроен в XIX веке, когда в нем установили сделанный в Саксонии лучший в Восточной Европе орган. Собор был гордостью немцев не только Риги, но вообще — немцев. О нем знали во всех странах, он был и есть сейчас первая достопримечательность Риги. В том, что это продукт германского духа, не сомневался никто, даже сами латыши (см. результаты референдума), но — взяли да отобрали. В благодарность за письменность, каменное строительство, Ганзейский союз, христианство, защиту от большевиков. Цивилизация так и прет. Чем папуасы хуже? <…>

Да, совсем забыл, был еще и третий народ, который произвел на латышей неизгладимое впечатление — или они на него. Одним словом, чтобы портрет был полным и цивилизованность окончательно доказана, нужно еще рассмотреть отношения по линии латыши — евреи.

Латвия — это страна, где в годы Второй мировой войны в процентном отношении местных евреев погибло больше, чем где-либо в мире. После освобождения Риги в 1944 году из 80 тысяч евреев Латвии в живых остались 162 человека. Причем евреев убивали не только и не столько немцы. В первую очередь усердствовали латыши.

Так, например, так называемая Латышская вспомогательная полиция безопасности, или, как ее еще называли, „команда Виктора Арайса“, уничтожила около 50 тысяч евреев. Вот как описывают очевидцы их первое „дело“: „В июле 1941 года в подвалах большой хоральной синагоги, что располагалась в самом центре Риги, прятались около 500 евреев-беженцев из Шауляя. Измученные, перепуганные, полные самых страшных предчувствий женщины, старики и дети нашли приют в храме.

4 июля Виктор Арайс и его подчиненные подъехали на автомобилях к синагоге. Они облили стены керосином, обложили паклей, а потом подожгли. В матерей, пытавшихся выбросить детей их окон горящего здания, стреляли из автоматов. Когда старые стены занялись мощным пламенем, люди Арайса стали бросать в окна ручные гранаты. Так 500 евреев обрели здесь мученический конец“.

С организацией рижского гетто у „команды Арайса“ прибавилось работы. Расстрелы евреев стали регулярными. Они проходили ранним утром в Бикерниекском лесу, на окраине города. <…>

Одним словом, с приобретеньицем вас, дорогие европейцы. С этим новым членом цивилизованной семьи народов вы теперь уже точно не соскучитесь. И все-таки мне непонятны критерии, по которым одни народы принимаются в Единую Европу, а другим нужно еще подоказывать свою цивилизованность».

Что ж, основные сведения по истории Курляндии и Лифляндии изложены Кохом в общем и целом правдоподобно (по старым книгам). А вот оценки, тем паче бранные эпитеты, это мы оставляем на его совести (будем предполагать, что она у него имеется). Впрочем, мы только цитировали, а точная сноска на публикацию в Интернете имеется у нас в редакции.

Как видно, печальная судьба стародавних немецких поселенцев в Латвии освещена подробно, что станет интересной новостью для наших читателей. Кох в данном материале не русофобствует, даже с некоторым сочувствием поминает Россию и русских. Но сделано это с предельной лаконичностью; интернетному автору явно не по душе развивать этот весьма важный на сегодня сюжет. Придется нам кое-что тут добавить и пояснить.

Вспомним город Ригу, куда раньше многие приезжали из России по делам или на отдых (теперь-то за получением визы на поездку к родным приходится выстаивать унизительные очереди у латвийского посольства в Москве). Так вот, всякий приезжий видел около вокзала знаменитый рижский рынок, он размещался в огромных и высоких полукрыльях металлических сооружений. Приезжие ахали, ибо нигде более такого не видывали. Неохотно вспоминают нынешние граждане «европейской Латвии», что это — ангары для дирижаблей, построенные российской армией в годы Первой мировой войны. Бережливые латыши перетащили их в свою столицу и дали место для торговли там молоком, сметаной и свининой (других полезных ископаемых там нет и до сих пор не обнаружено).

Но рынок — это мелочь. Весь центр Риги застроен монументальными и красивыми домами, с очевидностью напоминающими Петербург. Да, такие дома строили там русские и немцы, в подражание имперской столице. А порт, огромный рижский порт, который до сих пор кормит латышей? Он построен русскими инженерами в начале XX века, а во второй его половине, при советской власти, был расширен и оборудован по последнему слову тогдашней техники. Добавим электрификацию железных дорог, современные аэродромы и морские суда, без чего нынешняя Латвия не смогла бы принимать своих иностранных визитеров, а бедному самолетику из НАТО, что облетает теперь наши границы, негде было бы там приземлиться.

Итак, полунемец Кох получил известность за поношение русских. Теперь вот обличает (во многом по делу) «самостийных» латышей. Что же ждать нам от него далее? Осудит ли он кавказцев, заполонивших российские базары? Или таджикских цыган, которые, используя для того собственных детей, торгуют у нас наркотой? Или на бедных чукчей набросится? А ведь есть там один Большой Чукча, который скупает в Европе дворцы, яхты и даже берет на корню, как в былые времена деревеньки с крепостными крестьянами, целые футбольные команды. Большой Чукча недавно получал за копейки нефтяные прииски у того же Коха. Ему есть что вспомнить и что рассказать. Но расскажет ли? Вроде пока безработный, делать ему нечего… А ругательный талант Коха, как видно, еще не усох.

Так и уходят мои сверстники из жизни: один за другим. Анатолий Афанасьев, Вячеслав Дёгтев, Геннадий Касмынин, Петр Паламарчук, Евгений Лебедев, Николай Дмитриев… Лучшие из лучших, талантливейшие из талантливейших. Коля Дмитриев весь был — озарение нашего поколения. Он всем нам доказал, что можно в любые времена писать свободно и обо всем, что тревожит душу. Доказал в свои двадцать с небольшим лет, выпустив еще в 1975 году первую книгу «Я — от мира сего», а вскоре став и лауреатом третьей по значимости литературной Государственной премии России. Без всяких «паровозиков» и прочих литературных ремесленнических приспособлений. Он и был — от мира сего, до кончика своих пальцев, до последней своей строчки. Не менялся ни во времени, ни в славе своей, ни в привязанностях. Став первой юной советской поэтической звездой семидесятых годов ещё в 22 года, он отвернулся от своей звездной славы, будто её и не было, будто премии в то время давали запросто всем талантливым и юным поэтам и писателям. Вот уж кто никогда не походил ни внешне, ни внутренне на некоего писательского лауреата. Да и уважение старших, от Николая Старшинова до Юрия Кузнецова, он завоевал не поведением своим, не литературными доспехами, а единственно — стихами.

Родился зимой 1953 года, на Николу, в Подмосковье, в Рузском районе, закончил школу, институт, работал учителем литературы в Балашихе. И к пятидесяти годам выпустил восемь поэтических книг. С зимним Николой и прожил всю свою жизнь, с ним и умер, слегка пережив свое пятидесятилетие.

Вот и бормотал назло всем недругам и завистникам свои лучшие земные стихи в далеко не самое поэтическое время. Мне кажется, он писал свои лучшие стихи и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. У него не было срывов и провалов, его лирическая одержимость всегда была органична и проста. Вдали от литературных свар, свой среди своих, поэт из своего народа, он даже не любил похвалу в свой адрес. Впрочем, о нём много и не писали. Хотя признавали его самые разные поэты. И левые, и правые. Когда-то, еще ему было двадцать два года, в предисловии к первой книжке «Я — от мира сего», вышедшей в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Молодые голоса», Римма Казакова писала: «Стихи Дмитриева… напоминают неброский пейзаж средней полосы России. Эти ситцевые, чуть выгоревшие на солнце краски не поражают воображения, но в лицо этих холмов, то заплаканное, то улыбающееся, можно смотреть всю жизнь». Сказано по-женски красиво, но неточно. Поэзия Николая Дмитриева всегда была образна, неожиданна и выразительна. И могла поразить воображение, как поражают воображение изысканные наличники на деревенских окнах, коньки на избах, цветастые платки. Как поражают воображение всего мира русский танец и русская песня. Несомненно, в своих поэтических истоках Николай Дмитриев фольклорен, но это не стилизованная книжная фольклорность и даже не клюевская сказовая образность. Это язык той же улицы и того же поселка, где жил и трудился Николай Дмитриев. Он — сколок своего времени, пятидесятых годов XX века. Вот и фольклор его как бы замыкал весь русский национальный фольклор, был последним его живым проявлением в письменной литературе.