ты ни сделала, как бы он тебя ни любил, он не должен был…
Её брови взметнулись вверх. Глаза стали похожи на два бездонных озера и в каждом… несбывшаяся надежда? Я осеклась, чувствуя, что сама того не желая, сделала ей больно.
— Я что-то не то говорю? Неправильно поняла?
— Это он вам сказал? Игорь? — положила она листы, что так и держала в руках, не сводя с меня глаз.
— Нет. Конечно, нет, — смутилась я, не понимая, что не так. — С Ротмана такое клещами не вытянешь. Это я узнала буквально на днях.
— А что именно?
— Что ты ему изменила, он не смог этого пережить, поэтому отправился в горы, один, в метель.
На середине фразы она замерла, а к концу села на стул, словно ноги перестали её держать.
— Боже! Нет, — выдохнула она. — Всё было не так. Совсем не так. Это он меня бросил. Сказал, что мы должны расстаться. Очень убедительно. Уже несколько недель я каждое утро просыпаюсь с чувством, будто должен тебя любить, но я не люблю, — процитировала она. — Прости.
Это было так похоже на чёртова Ротмана.
— И что ты?
— Проплакала несколько часов кряду. Потом собрала вещи и ушла. Накануне Нового года это было особенно больно: провести праздники одной после нескольких месяцев отношений.
— Просто ушла?
— Просто, но не так чтобы легко. Я решила, что у него другая. А всё это бла-бла-бла… только красивые слова, отговорка, чтобы меня бросить.
— И что ты сделала? Мотала ему нервы, писала, звонила, караулила?
Она покачала головой.
— Была такая мысль, но нет. Насильно мил не будешь. Если ему с ней лучше — пусть будет с ней, — смотрела она на меня, говоря «с ней». — Зачем я буду путаться под ногами.
— Ты подумала, что он ушёл ко мне?
Она кивнула.
— И решила жить дальше. По крайней мере, пыталась, — развела она руками. — Даже пошла на новогоднюю вечеринку с друзьями, когда узнала, что он уехал в горы.
— Там напилась, пустилась во все тяжкие, — догадалась я.
— Наутро ничего не помнила. Даже как клеилась к преподавателю. Но проснулась у него. А то, как флиртовала с ним на вечеринке, засняли на видео.
— Конечно, выложили в сеть, — предложила я худший из сценариев.
— Нет. Но пытались шантажировать и меня, и Илью.
— Не вышло?
— Нет. Да там и нечем. Он вёл себя безупречно. А я, — она пожала плечами. — Стыдно, конечно. Но кому какое дело, если ничья пьяная баба пристаёт к мужику.
— Но ты же проснулась у него. А Илья преподаватель. И, наверное, женат.
— Не женат. Вёл у нас только один курс лекций, и то лишь потому, что его попросили. Он учёный. Морской биолог, — потеплел её взгляд, а губы даже тронула лёгкая улыбка. — Он не мог меня бросить в таком виде на вечеринке, а где я живу, не знал, поэтому привёз к себе. Вот и вся история. Только, — она покачала головой. — Ротман этого даже не знал. То есть, возможно, потом он узнал. Но мы расстались до того, как всё случилось.
— Не понимаю, — потрясла я головой. — Зачем же тогда он поехал в горы?
— Может, хотел побыть один. Может, что-то себе доказать, — вздохнула она. — Он же в принципе одиночка. Но он не собирался сводить счёты с жизнью. Это точно. Он уже спускался, когда под ним обломилась кромка наста, он сорвался и полетел вниз. Так сказали спасатели. Это был несчастный случай. И он боролся за жизнь до последнего. С переломанными ногами. Три дня. Один. На холоде. В снегу, — она сглотнула и покачала головой.
— А как же перерезанный трос?
— Об этом я ничего не знаю.
— Но ведь ты говорила со спасателями?
— Да, но недолго. Они просто передали… — она замолчала, достала сумку. Открыла. Вытащила блокнот. Из него — что-то вроде развёрнутой этикетки, протянула. — Они думали, он написал это мне, поэтому мне и отдали.
«Бинт марлевый. Медицинский, стерильный. 7м х 14 см» — прочитала я.
У меня в руках была разорванная пергаментная упаковка от бинта.
— Э-э-э…
— Бинтом он стянул ногу. Ещё у него с собой был противошоковый набор, но всего один, поэтому надолго его не хватило. Был медицинский турникет — это что-то вроде манжеты или кровоостанавливающего жгута, его он использовал как крепление для шины. И он держался сколько мог, но, наверное, надежды уже не осталось, когда он написал это тебе.
Я догадалась перевернуть кусок шуршащей бумаги.
Дрожащими неровными буквами там было написано:
«Прости. Я дурак. Люблю тебя. Всегда любил. Твой Р, п и»
В горле встал ком. Но я его сглотнула.
— Почему ты думаешь, что он написал это мне?
— Что такое «п и»? — смотрела она на меня.
— Понятия не имею, — соврала я.
Она вздохнула.
— Тогда не знаю, кому он это написал. Если бы мне — я бы поняла. Это же Ротман, он всегда знает, что делает. А я не поняла. Увы, — сглотнула она.
И этим «увы» сказала так много: «Увы, меня он не любит. Увы, любит, но не меня. И увы, ничего не изменилось».
— Скажи, а сейчас ты что к нему чувствуешь? — спросила я.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Это сложно. Я его очень любила. И, наверное, до сих пор люблю. Но это так больно, что, если бы сейчас он меня позвал, даже не знаю, сделала бы я вид, что не услышала или побежала к нему, не раздумывая.
Её густые тёмные ресницы вздрогнули и
