недосягаемого мира, существом возвышенным, и невозможно прекрасным – тонкое лицо, стройная фигурка, копна пепельно-русых волос, либо распущенных и перехваченных по лбу лентой, либо заплетенных в косу; всегда в чистеньких, новых, аккуратных вещах, в наглаженных платьях, в начищенных туфельках. Это был призрак из тех краёв, где у ребенка, а потом и у подростка есть семья, есть мама, папа, бабушка, и, наверное, кошка, где никто не ворует сахар, и где котлетки едят каждые выходные, а суп не воняет столовской тряпкой. Разумеется, братья Фламма с Лёкой ни разу даже не разговаривали, оно и понятно, кто бы позволил детдомовцам на пушечный выстрел приблизиться к домашней девочке, но сейчас…
– Ян, что там? – на пределе слышимости спросил Пол. – Она…
– В углу сидит. Там… ей куртку порвали, кажется… и она вроде без юбки… Блин, что делать?
– А кто там еще?
– Комар, и четверо этих… новых… – Ян чувствовал, что у него почему-то стало бешено колотиться сердце. Всё быстрее и быстрее, словно он только что очень-очень быстро бежал; дыхание тоже участилось, а темнота вокруг стала превращаться в слабый сумрак, словно медленно разгорались в ней незримые лампы. – Они её… кажется… Пол, стой тут, я сам!
Дальнейшее ни Пол, ни Ян толком даже не запомнили – только какие-то куски, эпизоды, обрывки. Вот Ян врывается в комнату, где сидит в углу Лёка, пытающаяся запахнуть на груди расстегнутую куртку; вот он бьёт кого-то, бьёт со спины, не дав времени обернуться, даже не понимая, кого именно бьёт; вот рядом, совсем рядом, раздается чей-то испуганный вскрик, и Ян боковым зрением улавливает движение, потому что это уже Пол бьёт кого-то, а его самого бьют в ответ; вот они вылетают следом за убегающей фигурой на улицу, и с размаха врезаются в Комара, только сейчас почему-то и Комар не страшен, Комар, который при их появлении выскочил из той комнаты первым, и по неведомой причине решил вернуться, и дальше снова получается короткая драка, совсем короткая, потому что Комар один, а братьев двое, и они нападают на Комара с двух сторон, и потом на них бросается кто-то, вооруженный то ли палкой, то ли арматуриной, но это бесполезно, потому что сейчас братья сильнее и быстрее, гораздо быстрее, и где-то, на периферии сознания кричит Лёка, кричит от ужаса, и кто-то еще пытается убежать, но Ян быстро догоняет, потому что осенние обнаженные кусты плохое укрытие, и Ян тащит убегавшего к воняющему резиной костру, и швыряет на землю, и кто-то бьет его палкой, сбоку, но Ян не ощущает боли, он разворачивается, и кидается на нападавшего, и снова кричат, потому что напали на Пола, и зря, потому что… потому что…
* * *
Темнота. Не абсолютная, не полная, но всё же темнота, и ужасная боль, и вонь прогоревшей резины, и чьи-то голоса, и холод, и мокро, и абсолютно ничего непонятно. Кто-то трясет за плечо, и знакомый голос произносит:
– Ян! Ян, очнись! Ян, ты слышишь меня? Ян!!! Да очнись ты! Что случилось? На вас напали?
– Итгар… Вааганович… – говорить больно и трудно, потому что, оказывается, разбиты губы, и, кажется, подбит глаз, правый, левый видит, правый нет. – Мы… это… напали, да… они… мы…
– Стоп, – приказывает док. – Стоп, не надо сейчас. Потом расскажешь, ты двух слов связать не можешь. Одно только скажи, здесь была девочка?
– Д-д-да… – слишком холодно, и начинает трясти. – Лё… Лёка… Из города…
– Хорошо. Всё, тихо, – приказывает док. – Потом поговорим.
– Пол…
– Уже в Масловке, мы тебя не могли найти, видимо, тебя затащили в кусты эти уроды, – произносит док. – Лежи, лежи, мы отнесем.
* * *
Ночь запомнилась Яну смутно, нечетко, не полностью. Она была как разбитая чашка, эта ночь, и он пытался собрать осколки, сложить эту чашку обратно, как она была, но ничего не получалось, чашка рассыпалась и разваливалась, снова и снова. Вот он лежит вроде бы на доковском диванчике, и док что-то делает с его руками, кажется, чем-то смазывает пальцы – потому что пальцы приятно холодит, и боль в них проходит совершенно, и это приятно. Вот док сидит рядом со спящим Полом, и, кажется, тоже чем-то мажет ему руки – и Ян удивляется, потому что обычно мази у дока чем-то пахнут, и не всегда приятно, а тут запаха нет, совсем нет, и, может быть, это и не мазь, а что-то другое? Вода?.. Еще один осколок – док сидит за своим столом, и что-то быстро записывает в объемную тетрадь в синей обложке, а перед ним на столе еще стопка таких же синих тетрадей – толстенных, истрёпанных, со смятыми уголками. Ещё фрагмент – док сидит на стуле у подоконника, на который он переставил настольную лампу, и читает книгу, тоже толстую, старую толстую книгу, а за окном уже нет ночной тьмы, там постепенно просыпается сейчас холодный октябрьский рассвет…
С каждым разом осколки чашки становились всё больше, Ян соображал всё лучше, и в какой-то момент сознание прояснилось, и перестало пытаться свалиться в забытье. Ян сел на диванчике (оказывается, он и впрямь спал на доковском маленьком диванчике), и спросил:
– Итгар Вааганович, а сколько времени?
Учебный день, Фрол, если они не придут вовремя на первый урок, вломит так, что мало не покажется.
– Пять утра, – ответил док. Ответил, и тяжело вздохнул. – Ян, ты помнишь, что произошло?
Ян с недоумением посмотрел на дока.
– Ну, там эти были… – неуверенно начал он. – И вроде бы девчонка из города… и… кажется, напали, вроде мы на них, или нет… да я не помню, – вдруг с удивлением сказал он. – Я забыл…
– Да, напали, – кивнул док. – Запоминай. На вас напали. И ты не видел, кто. И Пол не видел. Не вы напали, а на вас.
– Да? – растерянно спросил Ян.
– Пусть будет, что да. Ян, всё очень серьезно. Комар, Зот, и Коврига в Морозново, в больнице, кто с чем. Ушибы, переломы ребер. Они сказали милиции, что это сделали вы. Я постараюсь доказать, что это не так. Ты понял?
Ян неуверенно кивнул. Ему вдруг стало страшно. Милиция? Почему?
– И один важный момент, – продолжил док. – Ян, там ведь была
