Что, маленькая? Не нравится? Я тоже могу зубы заговаривать, да... Сердце рвется. Хочется подойти к ней и пожалеть. Но это же, блин, Эмилия. С ней по-другому надо.
– Ты зачем так… – лижет дрожащие губы.
– Как?
– Мягко стелешь! – рявкает. – Чего тебе надо, Роб? Ну, вот чего, а? – скулит, ломаясь.
– А ты как думаешь, я зачем жду, когда ты набегаешься? Сижу, блядь, у двери как пес и жду…
– Не знаю!
– Предположи!
– Я боюсь! Боюсь, ты что, мать твою, не понимаешь?! Да я уезжаю, лишь бы только не возвращаться, каждый божий день не возвращаться, замирая от ужаса, что тебя нет! Что ты ушел…
– Куда ушел? К кому ушел, девочка?
– Н-не знаю. К кому-то… б-более достойному, н-наверное.
– Боже мой! Ты себя слышишь? – подлетаю к рыжей, обхватываю мокрые щеки, стирая большими пальцами слезы. – Ну, что за глупости ты несешь? Я же люблю тебя, дурочка. Ты что, вообще меня не слушаешь? Я же сказал – люблю.
– Один раз!
– Один?! А сама-то? Сама! Ты хоть раз мне… Хоть, блядь, намеком…
Мотает головой из стороны в сторону. И плачет… Захлебывается просто.
– Н-нет!
– А почему?! Ну, скажи, почему? Я тебе зачем? В качестве кошелька?
Эмилия что-то шепчет, но я уже так распалился, что ни черта не слышу!
– Не знала, что тебе это нужно… – наконец, доходит до меня. И все. Просто все…
– Очень нужно. – Сжимаю девчонку так, что кости трещат, губами по волосам вожу…
– А зачем тогда отпускал?! – всхлипывает эта дурочка.
– Затем, что ты не от меня, а от себя бежала.
Отводит недоверчиво глаза, хмурится, изо всех сил противясь желанию сдаться.
– Значит, ты правда меня любишь?
– Очень.
– Но так ведь не бывает, Роберт.
– Кому это решать?
– Не знаю…
– Нам! Ты хочешь быть со мной? Это может быть сложно. Я старше, у меня тяжелый характер, и…
– Хочу! – ревет и для пущей уверенности встряхивает волосами.
– … и я буду настаивать на том, чтобы ты родила. – Эмилия замирает. – Да, буду, – продавливаю я, понимая, что ей это будет гораздо нужнее, чем мне. Просто она пока этого не понимает. – Не сейчас, но через пару лет… Я очень пожалел, что не уберег ту твою беременность, Эмилия. Это целиком моя вина. Ты бы смогла однажды меня простить? Как думаешь?
Лицо Эмилии искажает болезненная гримаса. Она всхлипывает, комкая в руках мою футболку, кивает и утыкается мне в грудь, растапливая горячими слезами что-то потаенное, давно заиндевевшее внутри.
– Поплачь. Нужно это выпустить… – хриплю. – У тебя есть еще целый час на истерику.
– А п-потом ч-что?
– А потом будет вечеринка по случаю моего дня рождения, на которой я планирую представить тебя как свою женщину.
- С ума сошел?! У меня глаза красные, как у кролика. И нос распух!
Отмахиваюсь и, вспомнив, что забыл самое главное, иду в спальню:
– Все никак не было повода тебе отдать. – Надеваю на тонкий пальчик Эмилии колечко. – Ты какую свадьбу хочешь?
– Вообще не хочу свадьбы!
– Мы ведь уже решили, – невольно напрягаюсь я.
– В смысле – торжества. Давай распишемся, и все. Мне никто кроме тебя не нужен.
– Ладно. Из твоих уст это звучит почти как «я люблю тебя», – шучу беззлобно.
– Не обижайся. Я просто совсем не приучена к этим словам… Да и к любви не приучена.
– Я приучу, девочка. Обещаю. Веришь?
Кивает.
– Верю. И…
– М-м-м?
– И люблю.
Улыбаюсь и, чтобы хоть немножко выпустить пар, шучу:
– Эту фразу тоже нужно будет как следует отрепетировать. Давай-ка еще раз: я люблю тебя, Роберт.
– Может, я это лучше наглядно продемонстрирую?
С удовольствием наблюдаю за тем, как Эмилия, обретя под ногами опору, возвращается к себе прежней – немного дерзкой, немного пугливой, немного провокационной.
– Ни в чем себе не отказывай…
ЭПИЛОГ
– Тщ-щ-щ. Макс, замри.
– Агу-у-уа.
– Сейчас мама сделает один снимок, и все…
– Ма-ма-ма.
Поднимаю взгляд к небу, солнце кренится к реке быстро. Отвлекусь – похерю всю работу. Еще чуть-чуть. Сосредоточенно закусываю кончик языка. Щелк – р-р-раз. Щелк – два. И сразу после…
– Ай! – возмущенно гляжу на сына, благодаря которому, клянусь вам, рискую остаться лысой. – Ты зачем меня за волосы дергаешь, хулиган?
Макс хмурит темные бровки и картинно кривит маленький ротик. Мое притворное возмущение слизывает сгущающийся туман. Места здесь уникальной красоты. Леса, река, озера, между которыми раскиданы скелеты умерших деревень, которые я и фотографирую в рамках большого социального проекта, призванного привлечь внимание к проблемам вымирания села.
– Ну, не плачь. – Звонко чмокаю сына в сахарную сладкую щечку. – Правда, чуть-чуть осталось. Я только оборудование соберу. И вся твоя. Проголодался?
Макс переворачивается на расстеленном на земле одеялке и припускает ползком только в путь. Свет все еще чертовски хорош. Машинально беру пацана в фокус.
– Замри, Макс! – тот и бровью не ведет, прокладывая себе дорогу среди сочной, вскормленной черноземом травы. – М-а-акс, посмотри, кто здесь со мной? Папа?
Да, я та еще обманщица. Но мне нужен этот кадр. А что может привлечь внимание моего упрямого сына, как не упоминание его отца?
– Па-па-па!
– Да, папа, – щелк!
– Неть.
– Нет папы? – щелк. – Пойдем его поищем? Давай, Макс, поднимайся на ножки.
Не знаю, как я родила и выкормила такого богатыря. Вот правда. С бедным Воиновым чуть инфаркт не случился, когда он узнал, что Макс к родам набрал под пять килограммов. А мне ничего, родила без единого осложнения. Хотя, признаться, готова я была ко всему. Не получалось у меня отделаться от страха, что небо непременно выставит счет за нашего не случившегося первенца. Обошлось…
Догоняю сынишку. Подхватываю на руки. Я так сильно его люблю, что порой приходится себя притормаживать, чтобы не затискать, не зацеловать, не задушить пацана своими чувствами.
Макс,
