впоследствии прославившегося под именем Надар в двух разных ипостасях: фотографа и пионера воздухоплавания. Он был одним из самых многогранных и притягательных мужчин, каких мне доводилось знать, решительно не способным довольствоваться одной женщиной. Если не считать этого причудливого порока, был он неизменно обаятелен и почтителен. Впрочем, минуло лишь несколько кратких месяцев, а он уже начал от меня уставать. Готовясь к переменам, я приступила к поискам следующего покровителя.
Я играла в драматической труппе театра, находившегося у ворот Сан-Антуан, сценическое имя себе взяла Берта в часть бедной моей матушки, которая так и не оправилась от переезда и зачахла от тоски. Я играла молодую рабыню в фарсе, — призванный позабавить публику, он забывался сразу после падения занавеса. После спектакля Гаспар пришел ко мне за кулисы, а Шарль грозовой тучей тащился следом. Мы все втроем отправились в таверну на улицу Огней. Говорила я мало, вполуха прислушиваясь к разговору мужчин. Заметила, что Шарль ищет способ произвести на меня впечатление. У него был высокий лоб, слабый подбородок и глаза будто две капли кофе. То немногое, что в нем было красивого, портила ранимость, читавшаяся в глазах и очерке рта. Лицо постоянно складывалось в гримасы, походка отличалась неровностью. Он безудержно тратил деньги на самую что ни на есть добротную одежду: лакированные ботинки, черные брюки, синяя рабочая блуза, как раз вошедшая в моду, белоснежное накрахмаленное белье, красный шейный платок, розовые перчатки и длинное алое боа из шенили — такие любили носить простолюдинки. Надевать шляпу он отказывался, притом что мужчины тогда без шляпы не выходили, темные волосы опускал подлиннее, под носом виднелись усики, на подбородке — редкая борода. Целил он на то, чтобы выглядеть красиво и вызывающе — как и всякий денди, а Шарль был одним из самых изысканных и самых вызывающих денди Парижа.
Я заметила, что он поглядывает на меня с восхищением, слегка переходящим рамки приличия. В конце концов, побеседовав некоторое время с Гаспаром, он спросил, откуда я родом.
— Спрашивать бессмысленно, — заявил Гаспар, — она вам не признается. Никогда ничего не рассказывает о себе.
— Женщина-интрига, — произнес Шарль, и на губах его заиграла улыбка. Луч его взгляда сфокусировался на мне. Я почувствовала это в самом желудке. — Но вы ведь нездешняя, верно? Я это слышу по вашему выговору.
— Да, — согласилась я. — Я нездешняя.
— Так откуда вы? — не отставал он.
Я никогда ни единой душе не рассказывала о том, кто я такая и откуда родом. Пусть лучше строят самые дикие догадки.
— Ну, полно, — увещевал он меня, — зачем такая скрытность? Или, может, хотите, чтобы я сам догадался? Я мастер разгадывать такие загадки. И никогда не ошибаюсь.
— Да что вы! — ответила я, прикидываясь заинтересованной. — Так будьте любезны, попробуйте.
— Поаккуратнее со своими желаниями, — вставил Гаспар. — Шарль у нас немало постранствовал.
— Неужели? — откликнулась я.
— Вот именно, — подтвердил Гаспар, поворачиваясь к Шарлю. — Расскажите ей одну из ваших изумительных историй.
Шарль не слушал. Внимание его полностью сосредоточилось на мне.
— Позвольте угадать.
— Разумеется, — ответила я.
— Но если я угадаю верно, вы должны будете это подтвердить.
Я улыбнулась, кивнула. Он сощурился и некоторое время меня рассматривал.
— У меня несколько вариантов: Аравия, Суматра, Гаити, Пондишери, даже Мексика, если навскидку, хотя для мексиканки у вас волосы слишком волнистые.
— Видал я мексиканок с волнистыми волосами, — вставил Гаспар.
— Такое бывает, — подтвердил Шарль, — но как мне кажется, полностью ни одна догадка не верна. Кажется, я понял, откуда вы родом.
— Ну, говорите, — обронила я.
— Вы с Маврикия.
— Это где?
— Это такой остров у восточного побережья Африки. До последнего времени назывался Иль-де-Франс.
Я печально улыбнулась — ведь именно там я видела тебя в последний раз. Не знала, что остров сменил имя.
— Вот вы себя и выдали! — воскликнул он. — Я вас впечатлил?
— Впечатлили — не то слово. Как вы догадались?
— Я там был недавно, — ответил он, — и, едва вас увидев, вспомнил о тамошних туземцах. Долго вы там прожили?
— Уехала совсем молодой. Почти ничего не помню.
— Расскажите ей историю, которую рассказывали в «Клубе гашишистов» в «Пимодане», — подначил Гаспар.
Повернулся ко мне и подмигнул, мол, услышать этот рассказ — великая привилегия.
— История довольно длинная, — заметил Шарль.
— Рассказывайте, — попросила я, испытывая облегчение оттого, что не нахожусь больше в центре внимания. — Если история действительно так хороша, как говорит Гаспар, я ее с радостью послушаю.
— Ну что же. Мой отчим, военный, настаивал, чтобы я либо стал юристом, либо вслед за ним пошел служить в армию за границей, — начал Шарль. — Но я был ребенком несчастливым, склонным к уединению и сильно ревновал к нему свою мать. Читал ненасытно, поглощая все попадавшиеся мне книги, в особенности художественные: романы, рассказы, стихи, эссе, все подряд. Лет в двенадцать мне попалась книга Гюго — одолжил одноклассник. Кажется, это был «Последний день приговоренного к смерти», после чего я стремительно проглотил все его книги, какие сумел заполучить: «Восточные мотивы», «Собор Парижской Богоматери», «Лукрецию Борджа». Я прочитывал все написанное Гюго, что мне удавалось найти. Потом внезапно понял, что в жизни этой хочу одного: писать. При этом что именно я хочу писать, от меня пока ускользало.
Уверен, что любимый мой отец, будь он жив, гордился бы моим решением, отчим же выступил против. Тебя ждут нищета, невзгоды и сумасшествие, предрекал он. Дабы я изжил эту прихоть, он решил отправить меня в Индию. Для себя видел он в этом двойную выгоду: избавившись от меня, он обеспечил бы себе безраздельное внимание моей любимой матушки, а я бы закалился и стал настоящим мужчиной — это он так полагал. Он купил мне билет до Пондишери на судно, где капитаном был его друг, и договорился о том, чтобы по приезде меня ждало место писаря в колониальной администрации, несмотря на отсутствие у меня и подготовки, и способностей к подобной работе. Мне, по молодости лет, хотелось выполнять желания отчима, поэтому я согласился на его план.
Всю дорогу я промучился от морской болезни. По ходу одного шторма — мы как раз огибали мыс Доброй Надежды — меня так мутило и физически, и духовно, что я едва не прыгнул за борт в ревущие морские волны. Но тут я вспомнил про отчима и подумал, что его, безусловно, обрадует моя гибель. После чего крепче схватился за борт и пережил этот шторм.
В Порт-Луи мы прибыли в сезон дождей. Судно, потрепанное штормами, требовало ремонта; мне сказали, что на Маврикии мы, возможно, задержимся на две-три недели. На первое время я
