И когда я понял, что все-таки выбрался на поверхность, когда ушла, пропала паника первых мгновений, вернулось все остальное.
Сначала боль. Меня основательно избило в бурю, в довершение ударило о скалу так, что не только больно дотронуться до бока, но и дышать больно. Наверно, сломало ребро. Или два ребра.
Что с воздухом? Я взглянул на указатель. Воздуха оставалось на час. Значит, с начала бури прошло три часа. И почему я не взял из вездехода запасной баллон? Их там штук пятьдесят, резервные. И каждый — на шесть часов. Положено иметь при себе как минимум два. Но лишний баллончик мешает работать в раскопе, и мы оставляли их в вездеходе. А как далеко я от корабля? И добрались ли до корабля остальные? И если добрались, догадались ли, в какую сторону унесло меня, где искать?
Я присел под скалу, переводя дыхание. Скала была единственным надежным местом в этом аду. Корабля не было видно. Даже если он и стоял совсем близко. В пыли ничего не разглядишь даже за пять метров. Ветер был не так яростен, как в начале бури. Хотя, может быть, я себя обманывал. Я ждал, пока очередной порыв ветра разгонит пыль, прижмет ее к земле. Тогда я осмотрюсь. Мне очень хотелось верить в то, что ветер прижмет пыль и тогда я увижу «Спартак».
В какую сторону смотреть? В какую сторону идти? Очевидно, так, чтобы скала оставалась за спиной. Ведь именно она остановила мой беспорядочный полет.
Я не дождался, пока ветер прижмет пыль. Я пошел навстречу буре. Воздуха оставалось на сорок четыре минуты (плюс-минус минута).
Потом его оставалось на тридцать минут. Потом я упал, и меня откатило ветром назад, и я потерял на этом еще пять минут. Потом оставалось пятнадцать минут. И потом я перестал смотреть на указатель.
Неожиданный штиль, передышка, случился уже тогда, когда, по моим расчетам, воздуха не оставалось вовсе. Я брел сквозь медленно опускающуюся пыль и старался не обращать внимания на боль в боку, потому что это уже не играло ровным счетом никакой роли. Я старался дышать ровно, но дыхание срывалось, и мне все время чудилось, что воздух уже кончился.
Он кончился, когда в оседающей пыли, далеко, на краю света, я увидел корабль. Я побежал к нему. И воздух кончился. Задыхаясь, я сорвал маску, хоть это не могло спасти меня, легкие обожгло горькой пылью и аммиаком...
Локатор увидел меня за несколько минут до этого.
Я очнулся в госпитале, маленьком белом госпитале на две койки, в котором каждый из нас побывал не раз эти годы. Залечивая раны, простуды или отлеживаясь в карантине. Я пришел в себя и сразу понял, что корабль готовится к старту.
— Молодец, — сказал мне доктор Грот. — Молодец. Ты отлично с этим справился.
— Мы стартуем? — спросил я.
— Да, — сказал доктор. — Тебе придется лечь в амортизатор. Твоим костям противопоказаны перегрузки. Три ребра сломал, и порвана плевра.
— Как остальные? — спросил я. — Как Марта? Джерасси? Долинский?
— Марта в порядке. Она успела забраться в вездеход. Тебя послушалась.
— Ты хочешь сказать...
— Джерасси погиб. Его нашли после бури. И представляешь, как грустно — в тридцати шагах от раскопа. Его швырнуло о вездеход и разбило маску. Мы думали, что ты тоже погиб.
— А Долинский?
— Он здесь...
И больше я ни о чем не спрашивал. Доктор ушел готовить мне амортизатор. А я лежал и снова по секундам переживал свои действия там, в раскопе, и думал: вот в этот момент я еще мог спасти Джерасси... и в этот момент тоже... и тут я должен был сказать: к черту пирамидку, капитан сказал: возвращаться, и мы возвращаемся... Наверное, наша беда в том, что мы очень много пережили за эти годы и видели, как гибли наши товарищи, и решили, что сам черт нам не брат. И все из-за этой пирамидки...
На третий день после старта «Спартак» набрал крейсерскую скорость и пошел к Земле. Перегрузки уменьшились, и я, выпущенный из амортизатора, доковылял до кают-компании.
— Я поменялся с тобой очередью на сон, — сказал Долинский. — Доктор говорит, тебе лучше с месяц пободрствовать.
— Знаю, — сказал я.
— Ты не возражаешь?
— Чего возражать? Через год увидимся.
— Я вам кричал, — сказал Долинский. — Чтобы вы бросали эту пирамидку и бежали к вездеходу.
— Мы не слышали. Впрочем, это не играло роли. Мы думали, что успеем.
— Я отдал шарик на анализ.
— Какой шарик?
— Ты его нашел. И передал мне, когда я пошел к вездеходу.
— А... Я совсем забыл. А где пирамидка?
— В грузовом отсеке. Она треснула. Ею Марта с Рано занимаются.
— Значит, моя вахта с капитаном?
— С капитаном, Мартой и Гротом. Нас теперь мало осталось.
— Лишняя вахта.
— Да, лишний год для каждого.
Вошел Грот. Он держал в руках листок.
— Чепуха получается, — сказал Грот. — Шарик совсем молодой. Добрый день, Долинский. Так я говорю, шарик слишком молод. Ему только пятнадцать лет.
— Нет, — сказал Долинский. — Мы же сколько дней просидели в том раскопе. Он древний как мир. И шарик тоже.
— Вы шарик обследовали?
— Да. Сплав мне неизвестен. Тверд невероятно. Элементы знакомые, а сплав неизвестен.
Капитан стоял в дверях кают-компании, слушал наш разговор.
— Вы не могли ошибиться, Грот? — спросил он.
— Мне бы сейчас самое время обидеться, — сказал доктор. — Мы с Мозгом четыре раза повторили анализ. Я сам сначала не поверил.
— Может, его Джерасси обронил? — спросил капитан, обернувшись ко мне.
— Долинский видел — я его выскоблил из породы.
— Тогда еще один вариант остается.
— Он маловероятен.
— Почему?
— Не могло же за пятнадцать лет все так разрушиться.
— На этой планете могло. Вспомни, как тебя несло бурей. И ядовитые пары в атмосфере.
— Значит, вы считаете, что нас кто-то опередил?
— Да. Я так думаю.
Капитан оказался прав. На следующий день, распилив пирамидку, Марта нашла в ней капсулу. Когда она положила ее на стол в лаборатории и мы столпились за ее спиной, Грот сказал:
— Шаль, что мы опоздали. Всего на пятнадцать лет. Сколько поколений на Земле мечтало о контакте. А мы опоздали.
— Несерьезно, Грот, — сказал капитан. — Контакт есть. Вот он, здесь, перед нами. Мы все равно встретились с ними.
— Многое зависит от того, что в этом цилиндре.
— Надеюсь, не вирусы? — сказал Долинский.
— Мы его вскроем в камере. Манипуляторами.
— А может, оставим до Земли?
— Терпеть пять лет? Нет уж, — сказал Рано.
И мы все знали, что любопытство сильнее нас — мы не будем ждать до Земли. Мы раскроем капсулу сейчас.
— Все-таки Джерасси не зря погиб, — сказала тихо Марта. Так, чтобы только я услышал.
И я кивнул. Я взял ее за руку. У Марты были холодные пальцы...
Щупальца манипулятора положили на стол половинки цилиндра и вытащили свернутый листок. Листок упруго развернулся. Через стекло всем нам было видно, что на нем написано.
«Галактический корабль «Сатурн». Позывные 36/14.
Вылет с Земли-14 — 12 марта 2167 г.
Посадка на планете — 6 мая 2167 г.»
Дальше шел текст — и никто из нас не прочел текста. Мы не смогли прочесть текста. Мы снова и снова перечитывали первые строчки: «Вылет с Земли 14—12 марта 2167 г.» — пятнадцать лет назад. «Посадка на планете — 6 мая 2167 г.» — тоже пятнадцать лет назад.
Сто лет назад по земному исчислению наш корабль ушел в Глубокий космос. Сто лет назад мы покинули Землю, уверенные в том, что никогда не увидим никого из наших друзей и родных. Мы уходили в добровольную ссылку, длиннее которой еще не было на Земле. Мы знали, что Земля отлично обойдется и без нас, но мы знали, что жертвы наши нужны ей, потому что кто-то должен был уйти в Глубокий космос, к мирам, которые можно было достигнуть, только пойдя на эти жертвы. Космический вихрь унес нас с курса, год за годом мы стремились к цели, мы теряли наши годы и отсчитывали годы, идущие на Земле.
«Вылет с Земли... посадка...» В тот же год.
И каждый из нас, как бы крепки ни были у него нервы, как бы рассудителен и разумен он ни был, пережил в этот момент свою неповторимую трагедию. Трагедию ненужности дела, которому посвящена жизнь, нелепости жертвы, которая никому не потребовалась.
«Знал бы Джерасси», — подумал я почему-то.
— Значит, они научились прыгать через пространство, — сказал, наконец, капитан.
И я заметил, что он сказал «они», а не «мы», хотя всегда, говоря о Земле, мы употребляли слово «мы».
— Это хорошо, — сказал капитан. — Это просто отлично. И они побывали здесь. До нас.
Остальное он не сказал. Остальное мы договорили каждый про себя. Они побывали здесь до нас. И отлично обошлись без нас. И через пять лет мы опустимся на земной космодром (если не погибнем в пути) и удивленный диспетчер будет говорить своему напарнику: «Погляди, откуда взялся этот бронтозавр? Он не знает, как положено садиться! Он нам разобьет оранжереи вокруг Земли и погнет зеркало космической обсерватории! Пускай роботы подхватят этих дикарей и до выяснения, кто такие, зачем прилетели на Землю, поместят в самый строгий изолятор...»
