Смотрел я на Николая Ивановича, на его грустное лицо, на глаза, в которых погас огонек, все заволокла тоска зеленая и безразличие стороннего наблюдателя. Допекли человека: безразличие просто так не появляется. От безрезультатной борьбы, длящейся много лет, у любого руки опустятся.
— Катастрофы пока нет, но вода в Тынде упала на полтора метра. Река теперь промерзает до дна,— продолжал Николай Иванович.— А промерзает река — гибнут рыба и водная растительность. Многое меняется... Беда и в том, что лес рубить начали. В первую очередь там, где он гуще — в водоохранной зоне. Пойменные леса под топор пошли! Теперь сохнут болота, исчезают ручьи, подпитывающие реки... Вот это уже очень опасно. А то, что не вырубают, сгорает. Вдоль полотна БАМа пожары каждое лето. До осени горит тайга, тлеют мхи. Кругом пустыня.
Николай Иванович помолчал, а потом с горечью добавил:
— И все-таки даже не порубки и не пожары так навредили природе, как сам БАМ.
— Почему?
— Видите ли, трассу дороги проложили крайне неумело. Выбрали самый легкий путь, подешевле. А потом хоть трава не расти. Насыпь БАМа почти всюду идет по долинам рек. А что такое насыпь для реки? Это же дамба вдоль берега. Вот и вышло, что от реки как бы один берег отрезали: сток с «отрезанного» берега совсем другой — он заметно уменьшился. И нет прежней реки. Уровень ее обязательно понизится...
—...зато повысятся затраты на содержание дороги,— продолжил я мысль собеседника, придав ей экономический оттенок.
Действительно, как же поразительно все в жизни (в природе и в хозяйстве) взаимосвязано. Вроде бы сэкономили на малом, а разоряемся теперь и долго еще будем разоряться на большем.
С детства помню такой каламбур: из ничего бывает ничто, а из того, что чем-то было, будет нечто. Так вот. Наше «нечто» — вода, которая теперь благодаря дамбе-БАМу не доходит до реки, но куда-то втекает. Куда? Сколько-то ее застаивается ныне в новых болотцах вдоль трассы. Сколько-то испаряется. А сколько-то уходит в саму насыпь.
Эти места зимой сразу видны. Здесь идет вспучивание — на дороге вырастает бугор. И рельсы расходятся. Вода ведь, как известно, при замерзании расширяется. Значит, ремонтным работам быть здесь вечно.
Пока эти «запланированные» в общем-то бугры железнодорожники объясняют необустройством линии. Мол, десятилетиями должна мерзлота вылежаться под дорогой. Убийственное своим невежеством объяснение. Зачем собственные просчеты, собственное незнание валить на мерзлоту?
Железные дороги в Сибири начали строить не сегодня и не вчера. Почти сто лет назад появился Транссиб, значительная часть которого тоже проходила в очень суровых условиях. И именно тогда строители впервые (!) узнали про вечную мерзлоту, это чудо природы, но инженеры сразу же нашли приемы сооружения дороги на мерзлоте. У строителей появились две заповеди. Первая — мерзлоту нельзя разрушать. Вторая — обязательный дренаж, чтобы не было подпитки грунтовыми водами. Как видим, все поразительно просто, ничего мудреного, все доступно для восприятия даже человека необразованного.
Тачками, кирками да лопатами строили Транссиб, а таких темпов строительства на механизированном «до зубов» БАМе и не знали. 687 верст — в худший год! — имели наши предки на Транссибе. А сколько в лучшие годы делали на БАМе? Около половины того... Транссиб сразу же после постройки пропускал грузы, а БАМ до сих пор не работает. Да что сравнивать? Очень уж не в нашу пользу сравнения.
Выходит, утрачены, порастеряны традиции лучшей в мире школы железнодорожных изыскателей и строителей? Российской школы, которая вывела Транссиб в число памятников инженерной мысли человечества!
Воду в город Тында подают по водоводу. За 16 километров! Вьется теперь по сопкам труба из источника, который нашли гидрогеологи. 16 километров позора. Во что обходится водичка городу, стоящему на берегу реки Тында, узнать не пришлось. Никто не считал. Но чтобы не перемерзал водовод в пятидесятиградусный мороз, думаю, кое-какие затраты необходимы. И немалые.
Так что работать гидрологической экспедиции в Тынде целую вечность. Тем более что лесозаготовители уже подбираются и к соседним рекам.
Неподалеку от тындинского хлебозавода стоит барак, а в нем конторы, конторы. Одна из них — территориальная гидрохимическая лаборатория. Не контора — вулкан. Начальники в этой лаборатории не удерживаются, вакансии постоянны.
Экологическая лаборатория — на уровне каменного века. Ни приборов, ни техники — ничего. Только стол и стулья. С каждым анализом, с каждой пробиркой — в Благовещенск. На месте — ничего.
Поэтому все, что говорила мне поначалу Ольга Игнатьевна Яковлева, постоянно, как здесь шутят, исполняющая обязанности очередного сменившегося начальника, я слушал с сомнением: и как осуществляется контроль за водопользованием, и как экологи участвуют в госкомиссиях по приемке построенных в Тынде объектов, и даже как занимаются наладкой оборудования очистных сооружений — обо всем этом здесь можно не писать. Развесистая клюква.
Что может лаборатория без приборов? Без должного штата? Что могут предприятия, на которых либо вовсе нет очистных сооружений, либо есть, но очень малой производительности и ненадежные в работе.
Почти во всех котельных промышленных предприятий Тынды нет шлакоочистки, шлак поступает в водные отходы. И — появился спасительный для бюрократов термин «недостаточно очищенные стоки».
— Что значит «недостаточно»? — взорвался я.— Да они же вообще не очищены. Им негде было очищаться!
Лишь то, что в трубах застревает, только то не сбрасывается в реку.
13 тысяч кубометров в сутки неочищенных-«очищенных» стоков дает Тында... Делюсь своими познаниями с Ольгой Игнатьевной. На ее лице легкое смятение. И потом пошел у нас нормальный, деловой разговор. Без клюквы.
Собственно, в тындинскую гидрохимлабораторию я попал отчасти случайно — обстановка привела. Думал, что кто-то же должен за экологический порядок в городе отвечать, спрашивать с нарушителей. Горисполкому не до того.
Воздух в Тынде отдан метеорологам, вода — гидрохимикам. А что они могут? Ровным счетом ничего. Прав у них нет, одни обязанности. Получается, что службы контроля — тоже наследие прошлых времен, они фактически созданы для галочки, мол, смотрите, в Тынде тоже экологию почитают. А в то же самое время банно-прачечный комбинат, например, у всех на виду прямо в реку, на лед сбрасывает пенные грязные стоки. Сам видел! Городская свалка долгое время тоже прямо на льду реки была, паводок как бы «служил» в горисполкоме, отвечал за уборку свалки. И по сей день ему не дали отставки, работает сезонный труженик. Железнодорожники тоже не стесняются, и они ему работу подкидывают...
С тяжелым сердцем уезжал я из Тынды, из города моей научной юности. Конечно, я был тогда малюсеньким винтиком в большой машине, но все равно и я виноват, что так все вышло. Не воспротивился, не поднялся против, подчинился произволу, значит, тоже виноват. А были же и в годы застоя силы сопротивления. Были! Им не давали трибуну, отказывали в публикации, всячески третировали, но они все равно стояли за правду.
Не сразу я понял доктора экономических наук Василия Федотовича Бурханова, ныне покойного, но не побежденного бюрократами. Он предлагал строить дорогу на восток не с выходом у Амура, а севернее, через Мирный на Якутск к Магадану. Трасса эта стоила бы дешевле, пропускная способность у нее была бы в три раза больше, чем у БАМа из-за благоприятного рельефа местности. И экономический смысл у этой дороги был: в Якутии, на Колыме есть грузы!
...Я уезжал. Город снова превратился в белокаменный остров и скрылся за сопкой.
Нет, у живущих ныне на БАМе должна появиться уверенность в завтрашнем дне. Перестройка не пройдет мимо. Ошибки надо исправлять: люди имеют право надеяться, что эта земля станет их родным домом. Мгла над Тындой обязательно рассеется.
Тында
Мурад Аджиев, кандидат экономических наук
Уровень жизни кувейтцев довольно высок. Они живут в больших благоустроенных квартирах или в собственных домах. Однако в выходные и праздничные дни многие стремятся за город, в пустыню — «пожить так, как жили предки». Не остается в стороне и сфера бизнеса. Проезжая мимо настоящих бедуинских палаток, раскинувшихся среди песков, можно заметить приютившиеся возле них «мерседес» или «тойоту». Это раскинули свои лавочки-палатки предприимчивые хозяева. Палатки убраны бедуинскими коврами, в них расставлена утварь. Здесь же варят и подают традиционные чай и кофе с кардамоном — заходи, отведай. Рядом — неизменный верблюд. Демонстрируется упряжь. На верблюдах красочные попоны, их шеи украшены помпонами из красной шерсти, на спинах нескольких из них — сооружения типа паланкина, которыми пользуются для длительных переездов бедуинские женщины. В такие дни устраиваются скачки на лошадях и на верблюдах.
