— Неужели до вас не доходит, что небеса посылают нам неслыханное оружие? — раздраженно говорил Фьетур. — Мало того, что она может прогнать любое морское чудовище! А вот представить себе, как направляешь ее вместе с парламентерами к адмиралу вражеской флотилии, никому не приходило в голову? Мы сможем выигрывать сражения, не утруждая себя прикосновением к оружию — и никаких расходов, кроме воды, хлеба и угла для ночлега! Было бы грехом не воспользоваться этим!
— Но ей нужно попасть в священный город Нимр… — послышался голос капитана.
— Кто это говорит? Ах, она? Но разве вы не видите, что девка слабоумная и делает лишь то, что велит ей этот гернийский выродок? Так вот, теперь она будет делать то, что велим ей мы!
— Значит, ваша светлость желает, чтобы женщину не высаживали в Наннах, а оставили на корабле?
— Именно так, сколько можно повторять!
— Но ведь она зачарует Взглядом Нимра каждого, кто попытается ее задержать…
— Глупцы! Вам не потребуется подходить к ней. Вы просто запрете снаружи ее каюту при подходе к Наннам и поставите у дверей охрану.
— А герниец?
— Он больше не нужен.
Дальше Тиугдал слушать не стал, а тихонько отполз в сторону. Вот, значит, каковы здесь обещания! Злоба и презрение душили его. Даже не потому, что его здесь замыслили убить. Нет, что за дикие дураки! И Фьетур, и вся свора его. Одно слово — Димн. Они, значит, собираются сделать из нее оружие. Предположим, он и сам на это рассчитывал. Но при том он и в мыслях не имел ей мешать и тем более заточать. А эти болваны, считающие себя мудрецами и хитрецами, неужели они не понимают, что если она не попадет в Нимр, произойдет нечто страшное?
Каюта, в которой поместили одержимую, не охранялась. Пока. А запираться изнутри ей не приходило в голову. Кто посмеет напасть на ту, что владеет Взглядом Нимра? Тиугдал приоткрыл дверь и проскользнул внутрь, пробормотав с порога: «Спокойно, это я».
Женщина сидела на постели, положив руки на колени, низко опустив голову, но Тиугдал догадывался, что она не спит.
— Это я, — повторил он. Подошел к ней, заговорил тихо и отчетливо: — Слушай меня. Это важно. Тебя хотят оставить на этом корабле. Запереть здесь в каюте. Чтобы ты никогда не попала в Нимр. Нам нужно бежать отсюда. Ты меня поняла?
Не произнеся ни слова, она поднялась на ноги.
— Вот и прекрасно. — Глаза его привыкли к полумраку, и он видел, что на столе — почти нетронутый ужин, поданный по приказу Фьетура, и бутылка вина. Он прихватил первым делом бутылку, потом начал сгребать все, что мог, с тарелок и распихивать по карманам и за пазуху. — Займись часовыми, пока я буду спускать шлюпку. Мы дойдем до Ируата на веслах. Ты меня поняла?
Она его поняла. Возле шлюпок, закрепленных за бортом «Кракена», было двое часовых. Виден же только один. В густом тумане он не сразу понял, кто именно подошел к нему, а когда понял, было поздно. Он сполз вдоль борта на палубу, и Тиугдал оказался рядом с ручной лебедкой. Он даже не обернулся посмотреть, как там со вторым часовым. Он благословлял туман, заглушавший скрип лебедки, и плеск воды о днище шлюпки. Затем он сбросил за борт закрепленный трос и без труда спустился вниз. Взялся за весло, удерживая шлюпку, пока одержимая не съехала вслед за ним. Тиугдал глубоко вздохнул.
— Поджечь бы не мешало это корыто, — заметил он, — но некогда.
Женщина села к рулевому веслу. Тиугдал поместился на месте гребца. Теперь туман его уже не радовал.
— Если бы знать, в какой стороне Ируат…
— Там, — она уверенно протянула руку.
— Будем надеяться, ты знаешь, что говоришь, — пробурчал он, налегая на весла.
Всю ночь они продвигались вслепую, а поутру повеял легкий ветерок, и туман рассеялся. Оставалась надежда, что они достаточно удалились от герцогского корабля, и тот ради них не станет менять курс. И все же следующие сутки они сменяли друг друга на веслах, спали и ели по очереди, не останавливаясь, покуда на рассвете второго дня перед ними не показались скалистые берега Северного Ируата.
* * *
Это был край суровый, пустынный и бесплодный. Умершие вулканы, окаменевшие скалистые рифы ничем не напоминали южную часть острова с ее обильными нивами и зелеными пастбищами, фруктовыми садами и виноградниками.
Тиугдал чувствовал некоторое разочарование перед открывшимся ему зрелищем. Но что он, в самом деле, чуда ждал от двух суток пути? Ничего. Следуя вдоль береговой линии, можно добраться до южных деревень, где народ, как ему было известно, гостеприимен.
Море было спокойно, и уже начинало припекать. Тиугдал знал, что днем здесь стоит страшная жара. Но передохнуть, перед тем как свернуть на юг, было необходимо. Тиугдал обнаружил небольшую бухту, где между прибоем и скальной стеной располагалась полоса гальки, и причалил к берегу. Вытянув шлюпку из прибоя, осмотрелся. Место было мрачное. С трех сторон их окружали рыжие камни. Небо, еще по-утреннему голубое и прозрачное, постепенно наливалось синевой и раскалялось. Неожиданно Тиугдал обнаружил, что усталость мучает его меньше, чем жажда и голод. От припасов, захваченных с «Кракена», не осталось ничего. К счастью, в бухте между камнями нашелся источник. Тиугдал напился и наполнил опустевшую бутылку. Голод от этого еще усилился. Он облазил прибрежные камни, ножом наковырял с них мидий, которых оказалось довольно много. Набрал плавника и высохших водорослей, разложил костер, чтоб испечь ракушки. Женщина не помогала ему и не отдыхала. Бродила по берегу, будто что-то искала. Тиугдал окликнул ее, приглашая поесть. Здесь, под ярким солнцем и пахнувшим йодом ветром, вдали от туманов и заговоров «Кракена», он был настроен благодушно. И даже позволил себе пошутить, хотя знал, что его спутница шуток не понимает.
— Жрать хочется, — сказал он, принимаясь за содержимое обуглившихся раковин, — что угодно слопал бы, хоть жареных гвоздей.
Она, как и следовало ожидать, промолчала. За все время, что они провели в лодке, она не проронила ни слова. Всю жизнь Тиугдала злила бабья болтовня, и он представить не мог, что его когда-нибудь будет раздражать женское молчание. Но теперь он был слишком доволен, чтобы обращать на это внимание.
— Хорошо, — подкрепившись, принялся размышлять он вслух. — Сейчас передохнем, потом опять в шлюпку, — и вдоль берега, потихонечку, полегонечку до южного Ируата, а там и в Нимр попадем…
— Нет, — монотонно сказала она. — Прямо. Через горы. В Нимр.
— Ты в своем уме? — он не сразу сообразил, насколько нелеп этот вопрос. — Там же дорог никаких нет! А у нас есть шлюпка!
— Напрямик, — повторила она. После чего встала и пошла к скалам.
— Ну давай, сверни себе шею! А нет, так с голоду сдохнешь!
Она не обернулась.
— Ладно, я тебе не присягал…
И правда. Раньше он шел за ней, потому что у него не оставалось выбора. Теперь выбор у него был. И в самом деле, кто она ему? Не жена, не подруга, не любовница. Он не любил ее и не чувствовал к ней никакой благодарности, сполна уплатив ей за свое спасение, когда доставил с корабля на Ируат.
Может быть, одержимость заразна?
Он с тоской посмотрел на шлюпку, вытащенную на берег. Потом поискал взглядом женщину. Она поднималась наверх. В скалах, спервоначалу казавшихся отвесными, обнаружилась тропинка, вероятно, проложенная случайно забредавшими сюда козопасами. Она начиналась прямо за родником. Но Тиугдал ее сразу не заметил.
— Эй, — крикнул он. — Погоди! Я с тобой!
* * *Переход был ужасен. Тиугдал и по торной-то дороге не привык много ходить, а уж здесь… Дневной жар убивал, а ночи были пронизывающе холодны, и только ради них он не выбросил пропотевшую куртку. Днем он снимал ее и наматывал на голову, как тюрбан.
Женщина шла с непокрытой головой, видимо, солнечный удар ее не страшил, хотя кожа на ее лице, и без того обветренная, от солнца трескалась и шелушилась. Впрочем, с Тиугдалом происходило то же самое.
Пару раз попадались родники. Вода в них была какая-то горькая, но он был рад и такой. С едой обстояло хуже. Тиугдал убивал разомлевших на солнце ящериц. Однажды видел на склоне горную козу, но добраться до нее не было никакой возможности. В другой раз случился праздник — нашел какую-то птицу на гнезде и свернул ей шею. Птицу Тиугдал оставил до ночевки, а яйца выпил тут же. Он и с женщиной пытался поделиться добычей, но она, подержав пестрое яйцо в руках, положила его на камень. Видимо, забыла, что надо делать с едой.
С женщиной произошла какая-то перемена. Если раньше она хоть иногда замечала присутствие Тиугдала, во всяком случае, вспоминала о нем, теперь этого не было. Она совсем перестала говорить: может быть, слова она тоже забыла. Силы постепенно вытесняли все, что в ней оставалось человеческого. Тиугдал понял, что этот процесс шел постепенно, а начался, надо думать, еще раньше, как только она услышала Зов. Но заметно стало только сейчас.
