ругаться и потребую начальника», — решил я твёрдо.
В памяти всплыли и события далёкой давности, когда в девяностых годах Украину покидали евреи — во время исхода после развала Союза. Я тогда несколько раз сопровождал своих родственников, отъезжавших в Израиль, до границы в Чопе, что на Западной Украине. Таможенники там выполняли роль рэкетиров: они заходили в купе с небольшими сумками и там наполняли их пачками гривень, долларов, рублей, французскими духами, дорогой косметикой, часами, ювелирными украшениями, — короче, всем, чем от них откупались или что они сами требовали от пассажиров. Для покидавших страну евреев такая таможня становилась последним плевком в лицо. Если у кого-то из них и оставались некоторые сожаления насчёт отъезда, то таможенники явно помогали такому человеку расстаться с подобными сожалениями и сомнениями и уезжать с лёгкой душой.
Это воспоминание побудило меня к действию. Усевшись поудобней, я направил тонкий луч телефонного фонарика на толстую пачку купюр, вынутых из своего портмоне. Отсчитал по тысяче долларов и рассовал три пачки по разным местам: одну — в карман походного рюкзака, другую — в карман джинсов, туда, где лежала шестиконечная звезда Давида на цепочке — талисман сына, а третью — во внутренний, «тайный» карман куртки. Понятно, что контрабандист из меня никакой. Но будем надеяться.
Мы подъехали к польско-украинской границе, когда уже была глубокая ночь. Перед нами перед шлагбаумом в сторону Украины стояло лишь несколько автобусов и легковых машин.
Приблизительно через полчаса в наш автобус зашёл польский таможенник. Взяв мой американский паспорт, спросил моё имя и вернул паспорт, даже не всматриваясь в моё лицо. Автобус проехал ещё с сотню метров, до украинской таможни. Мы снова остановились и ждали, наверное, ещё около часа.
Наконец в салон вошла женщина в военной форме, лет тридцати семи — сорока, невысокая, с раскрасневшимся от мороза лицом. Мне она почему-то показалась красивой, хотя была в военной шапке, надвинутой на лоб, и воротник её военной курки был высоко поднят, заслоняя часть её лица.
— В каком городе пан родился? — спросила она по-украински, взяв мой паспорт.
(В американском паспорте на первой странице, помимо имени, фамилии и даты рождения его обладателя, указывается ещё и страна его рождения. В моём паспорте, понятно, в этой графе было написано «Ukraine».)
— У Киеви, — ответил я тоже по-украински.
— Давно живэтэ в Амэрыци?
— Так. Давно. Дуже давно, — ответил я, усмехнувшись.
Она тоже усмехнулась в ответ. Затем засунула чистую страницу моего паспорта в висевшую на груди какую-то машинку, раздался лёгкий щелчок.
— Ось ваш паспорт, будь ласка, панэ, — протянула мне паспорт с поставленной печатью.
И мне вдруг стало тепло на сердце от этого её взгляда и её голоса. Почувствовал что-то родное, давно забытое родное. Я здесь был своим. Я это понял.
Вскоре мы миновали и второй поднятый шлагбаум и покатили уже по земле Украины. Я снова обустроил своё «автобусное логово» — разложил на сиденьях куртку и свитер, примостил рюкзак в качестве подушки, приготовившись спать.
Перед тем как лечь, взглянул в окно и неожиданно замер, удивлённый. Мы проезжали мимо вереницы легковых машин и автобусов, которые стояли на дороге в направлении польской таможни. Мы ехали пять, десять, пятнадцать минут, наш автобус подбрасывало на ямах, а на противоположной стороне дороги не заканчивалась эта многокилометровая колонна легковых машин и автобусов, ожидавших очереди на таможню, чтобы выехать из Украины в Польшу.
«Сколько же людей пытаются сейчас выехать из Украины? А наш автобус почти пустой».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Странная тошнота
Мы сидели в кухне в квартире моего университетского друга. За столом нас было пятеро: Тарас и Андрей были со своими жёнами — Наташей и Людой. Пили водку. Тарас — хозяин дома — добавлял в тарелки горячий борщ собственного приготовления.
Тарас стал кулинаром, в списке его талантов приготовление еды занимало явно не последнее место. Помню, он и раньше умел и любил готовить: когда мы отдыхали на дачах или ездили в палатки на Днепр, он тоже брал на себя полную ответственность за шашлыки, уху, запечённую рыбу и картошку, и всё это у него получалось отменно.
Но, как я сейчас узнал, его талант кулинара развернулся во всю мощь после того, как он перенёс обширный инфаркт пять лет назад. Его тогда еле спасли, восемьдесят процентов сердечной мышцы было смертельно поражено. После двух операций Тарас несколько лет восстанавливался, был на инвалидности, страдал тяжёлой депрессией, гипертонией, одышкой и прочими негативными последствиями, сопровождающими послеинфарктное состояние. Разумеется, потерял работу преподавателя в гимназии. Последние пару лет, восстановившись, жил «на малых скоростях», без больших физических и психологических нагрузок и в своё удовольствие: чаще отдыхал, ловил рыбу и собирал грибы. Тогда-то Тарас и развернул кулинарную деятельность на радость своей жене Наташе, которая охотно передала «папочке» (так она его называла) всю кулинарную часть их семейного быта. Их два взрослых сына жили за границей в Европе, один учился там в колледже, а другой уже работал.
Полтора года назад с Тараса сняли инвалидность, посчитав его здоровым. Вот как он прокомментировал это событие: «Собаки, захотели на вольного казака набросить ярмо». На работу «вольный казак» всё-таки вернулся, ярмо надел, правда, уже не учителя, а сторожа. Охранял по ночам ту же гимназию, где перед этим когда-то работал учителем. Сейчас, во время войны, подвал той гимназии превратили в бомбоубежище, поэтому «вольный казак» Тарас стал ещё и начальником бомбоубежища. Когда город бомбят и воют сирены воздушных тревог, Тарас «принимает гостей» и отвечает за порядок внутри помещения во время бомбёжек.
— Ну що, хлопци, ще по одной? За нашого, так сказать, американського козака Юрковича. За то, що вин прийихав на Неньку у такый важкый час. Хоч вин и жидовська морда, але я його люблю як самого щирого на свити козака, — Тарас дёрнул ноздрями, сурово взглянув на меня, и вдруг расплылся в мягкой широкой улыбке, отчего его мясистое лицо всё будто бы растаяло. — За тэбэ, друже, — повторил он, приподняв рюмку с водкой в руке, и с театральной почтительностью слегка наклонил голову в мою сторону.
— Дякую, батьку, — ответил я, опрокидывая свою рюмку.
Как и двадцать пять лет назад, мы сразу перешли с Тарасом на шутливо-иронический язык «Тараса Бульбы», где Тарасу всегда принадлежала роль «батьки», «отамана», «гетьмана», а всем остальным — обычных «рядовых казаков». Впрочем, в натуре Тараса, на первый взгляд, не было ничего грозного, строгого и сурового, в душе он был добрым человеком, можно даже сказать, чрезвычайно добрым и мягким. Однако в нём же сильно была выражена и национальная украинская широта чувств, и в то же время угадывалась глубинная стойкость, прочность и… даже какая-то странная древняя дикость.
Борщ у него получился отменный, не берусь описывать всю вкусовую гамму этого неповторимого красного борща с большой белой плямой сметаны, наполнявшего густым и пьянящим ароматом кухню, всю квартиру, весь дом и… всю Украину, от края до края. Не менее вкусны были и белые грибы, собственноручно
