семейного утра.
– Проснулась? – исподлобья смотрит на меня отец. Взгляд замученный, уставший, но незлой. – Вот и хорошо. Сейчас поедем.
– К Ветрову? – босыми ногами неуклюже шлёпаю в столовую. Голова гудит, тело ломит, но всё это мелочи по сравнению с едкой солью воспоминаний.
– Нет, – качает головой папа и отпивает из чашки кофе. – В больницу.
– Зачем? – сажусь напротив и тянусь за кусочком сыра.
– Положи на место! – грозно рыкает папа, а потом чуть мягче добавляет: – Сначала сдашь анализы.
– Какие анализы?
– Савелий сказал, что щенок губернаторский подмешал тебе в напиток какую-то дрянь, – отец сжимает чашку так, костяшки пальцев на его руке белеют на глазах. – По уму сразу нужно было к медикам, но Ирина уговорила меня, дать тебе выспаться.
Перевожу взгляд на маму. Она всё так же режет ветчину: господи, куда нам столько?
– А что с Ветровым?
– Адвокат работает, – отец снова концентрирует внимание на смартфоне. – Савелий перестарался. Избежать наказания не получится.
– Как же так? – в уголках глаз моментально собираются слёзы, а нарезанной ветчины становится всё больше и больше. – Он же меня спасал, папа!
– У Булатова сотрясение, переломаны рёбра и нос, множественные ушибы и ссадины – парень похож на отбивную, – вздыхает папа. – А Ветрову грозит срок, Марьяна. Реальный срок.
– И что? Ничего нельзя сделать? – нервно натягиваю рукава Савиной толстовки до упора, не желая верить словам отца.
– Не знаю, дочка! – отодвинув от себя чашку, папа ставит локти на стол и подбородком упирается в сложенные в замок ладони. – Адвокат попытается доказать, что у Савелия были мотивы, что иначе в той ситуации он поступить не мог, но всё это займёт много времени, а результат нам никто гарантировать не может.
Мама наконец перестаёт кромсать ветчину и, составив сковороду с пригоревшим беконом в раковину, поспешно уходит.
– Неужели всё настолько безнадёжно, папа?
– У нас только один выход, Марьяна, – заставить Булатова забрать заявление.
– Антон не заберёт, – обречённо качаю головой. – Ты его плохо знаешь! Этот урод сделает всё, чтобы отомстить Саве.
– А при чём здесь Антон, Марьяна? – расплывается в усталой улыбке папа. – Я говорил о его отце.
– И как мы заставим губернатора это сделать?
– Не мы – ты.
– Я ничего не понимаю, папа.
– Прямо сейчас мы поедем в больницу и попытаемся найти в твоей крови что-нибудь запрещённое, а за одним засвидетельствуем побои. Ну а потом, если всё ещё не раздумаешь спасать Ветрова, тебе придётся написать встречное заявление в полицию и пообщаться с прессой.
– С прессой? – чуть не падаю со стула. – Это обязательно?
– Иначе твоё заявление затеряется где-нибудь в архиве, дочка.
Лучше бы отец снова терзал взглядом смартфон, а не пристально следил за моим смятением.
– Но тогда каждая собака в городе будет знать о пережитом позоре. Разве не этого ты всегда боялся?
– А ты? Ты не боишься?
К горлу подкатывает противная тошнота то ли от голода, то ли от пугающей перспективы стать посмешищем не только в классе, но и во всём городе.
– Боюсь, – отвечаю честно и, шмыгая носом, разрываю зрительный контакт с отцом. Чёрт, я стала его точной копией: такая же жалкая и трусливая.
– Что ж, Марьяна, это твой выбор, – усмехается папа и встаёт из-за стола. – Тогда остаётся надеяться на адвоката.
Глава 22. Жестокая правда
Марьяна.
Тяжёлые шаги отца назойливым гулом отдаются в ушах. Понурый и растерянный папа бессмысленно ходит по кухне, то и дело поглядывая на смартфон. Смотрит ли он на время или ждёт звонка – не знаю, но точно так же не нахожу себе места.
– Папа, – осторожно зову его, устремляя взгляд к приоткрытому окну.
Золотая осень во дворе играет яркими красками. Солнечными, тёплыми, радостными. Только на душе беспробудная слякоть.
– Нам в любом случае нужно в больницу, дочь, – суетливо отзывается отец и хватает с подоконника наполовину пустую пачку сигарет. А потом оборачивается. Смотрит на меня как-то странно, с толикой разочарования, что ли. Нет, я привыкла! Никогда раньше в глазах отца я не видела гордости или одобрения, но сейчас от его немого взгляда по коже бежит холодок.
– Конечно, – отвечаю с готовностью. Спасти Саву – единственное, что сейчас хочу, и цена не имеет значения. Но под пристальным вниманием отца теряюсь, никак не могу подобрать нужных слов.
– Не знала, что ты куришь, – ляпаю первое, что приходит на ум. Говорить на отвлечённые темы всегда проще, чем открывать душу. С последним, надо сказать, у меня всегда были проблемы.
Впрочем, отец тоже не спешит к откровениям, хотя вижу: его что-то гложет. Волнение за Саву, осознание, что едва не потерял меня, шаткое положение собственного имени – неважно! Таким подавленным и беспомощным я раньше никогда его не видела. Или видела?
В памяти рваными фрагментами всплывают картинки из прошлого: та проклятая ночь, салон отцовского авто, привкус дыма в воздухе и папа, отрешённый, потерянный, напряжённый. Гоню ненужные воспоминания прочь: сейчас главное – это Сава!
Со скрипом отодвигаю стул и робко подхожу ближе к поблёкнувшей фигуре отца. Выворачиваю пальцы на руках. Не чувствуя боли, кусаю губы и мысленно умоляю папу со мной поговорить.
– Закуришь тут, – заметив моё приближение, он отрешённо ведёт плечом, продолжая стоять ко мне вполоборота. Голова опущена, спина колесом. Отец напоминает сейчас побитого пса. Впрочем, я не лучше.
– Во всём, что случилось, моя вина́, папа, – не знаю, с чего начать, как объяснить, что несмотря на страх, я выбираю Саву. Старик лишь хмыкает, давая понять, что не воспринимает меня всерьёз.
– Всё было бы сейчас по-другому, – не оставляю попыток достучаться. – Ветров наспех позавтракав, убежал бы на тренировку. Мама снова завела бы разговор о моём возвращении на лёд. А ты… ты бы строго на меня посмотрел, улыбнулся и поспешил отправиться по своим делам.
Глупые слёзы щекочут горло, сбивают в пену и без того спутанные мысли.
– Папа, – шмыгаю носом, но отец продолжает смотреть мимо меня. Пускай! Закрываю глаза и
