Олег Кулагин все же предлагает выход, но весьма узкий: крепить сопротивление, строить русские анклавы. Там еще возможны какая-то жизнь, какая-то свобода.
Очень хорошо видно, что автор оставил минимальный зазор между реальностью своего фантастического мира и реальностью современной России.
Как ни странно, об этом же «Мы, народ» Андрея Столярова (2011). Хотя вещь, по большому счету, плод совсем другого мировидения.
Шторм сметет весь мир. Чудо, мистика позволят маленькому анклаву чистой, незамутненной России пересоздать страну, а то и все человечество. Но это потом. А стартует сюжет с общего состояния России «всё очень плохо» и «кажется, вот он, локальный апокалипсис». Мистическая «революция» становится возможной лишь к концу книги. Если взять вошедший сюда же одноименный рассказ, то там смысл проще: та Россия, которую мы все знали, исчезает на глазах, ее точно не будет, и очень скоро.
Рассказ Дмитрия Куренкова «Счастливый человек» (2012) повествует о том, как Россия стала нищей колонией евроатлантического мира. Тут просто нечему возрождаться. Отсутствует даже память, что была какая-то доколониальная реальность, которую можно реставрировать. Народ деградировал окончательно и бесповоротно.
На страницах романа «S.N.U.F.F.» Виктора Пелевина (2012) действие перенесено в далекое будущее. Во всем мире осталось два государства: вонючий, примитивный, угнетаемый Уркаганат (обобщенный образ Украины и России), а также свихнувшийся на деньгах, новостях и гламуре угнетатель Бизантиум (обобщенный образ евроатлантической цивилизации). Ни у первого, ни у второго нет будущего. Криминальный Уркаганат так и будет барахтаться в дерьме, а либеральный Бизантиум рухнет под тяжестью собственного идиотизма да еще гнева, идущего снизу. В романе разворачивается предпоследняя стадия всеобщего апокалипсиса.
Выход для несчастных жителей Уркаганата и Бизантиума есть, но тоже до крайности «узкий». Это руссоистская цивилизация без электричества, зато на природе и со всяческой простотой отношений. Люди будут любиться на полянах…
И, наконец, «Шестой моряк» Евгения Филенко (2011) — внешне последняя часть романа с тем же названием, а на самом деле самостоятельная повесть, вернее — эссе.
Предложенный пермским фантастом формат конца света, пожалуй, самый безнадежный, но и самый оригинальный из всех перечисленных: «Этот мир угасал… Никаких приблудных астероидов из космоса. Никаких разломов планетарной коры, фонтанов лавы, сорвавшихся с цепи волн-убийц. Никаких Годзилл — все, что могло сойти за гигантскую тварь, мирно дремало на океанском дне и восставать в полный рост явно не собиралось… Просто время этого мира заканчивалось, и он засыпал как смертельно больное животное. Но засыпал он медленно, и поэтому ходили поезда, кое-где горел свет, и можно было раздобыть провизию без риска для жизни».
Засыпание, непобедимая усталость, бесконечная печаль… Выражаясь языком Шопенгауэра, утрата воли к жизни. «Смертная тоска охватит каждого человека, и в печали своей предастся он мыслям о собственной никчемности и незначительности перед высшими промыслами». А смертная тоска накладывается на глубоко скрытую в человечестве тягу к самоубийству.
Не столь важно, что в основе всего этого — волновое угнетение психики, охватившее мир в результате научного эксперимента одной богатой секты. Отнюдь не черным чудесам науки посвящена книга. Автор, скорее, настроен всерьез поговорить о том, что мир постарел, посерел и обрюзг. А значит, пора ему уходить. Даже как-то задержались… Техногенная катастрофа — всего лишь предлог для последней точки в конце последней фразы.
Ну да, тихий неотвратимый апокалипсис, словно говорит читателям автор, а что тут особенно переживать? Человеческая цивилизация ничего выдающегося не создала. Жизнь скучна. Без бухла она вообще не жизнь. Кругом хаос, свинство, позор. Отдельные островки смысла и творчества тонут во всеобщем раздолбайстве. Чего жалеть? Так что уж лучше все под корень. И Россию, а с ней и весь мир.
Но для начала Филенко, книгу коего напечатали чуть раньше «S.N.U.FR», предложил: может, попробуем руссоистскую цивилизацию без электричества, зато к природе поближе? И устами одного из персонажей решительно ответил на это предложение: вот уж дудки! Без интернета — лучше сразу в гроб.
Это далеко не все авторы, за последние два-три года взявшиеся нешуточно размышлять о конце света. Целый залп таких романов и рассказов оставляет тяжелое впечатление. Всё в гроб да в гроб. Или, в крайнем случае, предлагается столь узкий лаз наружу, что, пробираясь по нему, страна обдерет себе ребра до крови.
* * *
Чем можно объяснить необычайную популярность темы «Апокалипсис всерьез»? Это ведь не мода, а нечто более глубинное.
Конечно, можно было бы списать на «кризис среднего возраста». Должно быть, он разом наступил у целого поколения. Еще три-четыре года назад оно держалось молодцом и строило планы на вечность, а теперь сдулось, устало. И, притомившись на своем маленьком островке, приписывает, навязывает депрессию всему миру, по крайней мере России. А у авторов просто фатальная проблема невостребованности.
Но перечисленные писатели относятся не к одному, а к разным поколениям. Андрей Филенко и Андрей Столяров родились в первой половине 1950-х, а Прилепин и Кулагин — в 1970-х. Разница между младшим и старшим составляет четверть века. К тому же о какой невостребованности можно говорить в отношении Пелевина или Прилепина? Да и Столярова, постоянно фигурирующего в кругах, связанных с политическим моделированием.
Тогда, возможно, все дело в кризисе традиционной книги и, может быть, шире — кризисе традиционной литературы с ее обязательным стремлением не только развлечь, но и научить, завести разговор на вечные темы? Вот уж вряд ли. На дворе у нас то ли десятый, то ли сотый кризис литературы, но в стране, по неполным данным, 20 000 писателей, поэтов, критиков и литературных публицистов. Многие ли из них громогласно сообщают городу и миру о нежелании творить, раз кругом такой кризис?
Возможно, ощущение тупика создалось из-за предчувствий новой волны Большого Кризиса? Там и сям пишут о необходимости обзаводиться «буржуйками», запасаться крупой и макаронами, закупать консервы, делать «схроны» в лесу. Дескать, скоро грянет! Обязательно, не сегодня, так завтра: готовьтесь! Экономисты говорят: «От старого мира ничего не останется». Политики комментируют: «Мы даже представить себе не можем, как будет выглядеть новый мир».
Вот тут уже теплее.
Русский писатель, особенно писатель-фантаст — невероятно чуткий барометр, откликающийся на те страхи, надежды и мечтания, коими полнится общество. Хороший литератор — настоящий человек-измеритель, питающийся лучами коллективного бессознательного. Этот ходячий прибор чувствует «зашкаливание» задолго до того, как градус беспокойства поднимется до критических величин. И зачастую не ошибается… к сожалению. Потому что радужные эмоции он ловит до крайности редко, а в скверных предчувствиях оказывается прав до крайности часто.
То, что уловили перечисленные писатели, очень трудно определить в четких формулировках, рационально. Скорее, речь может идти о весьма сильном ощущении — расплывчатом, но устрашающем.
В двух словах его можно описать следующим образом: мелко и холодно.
* * *
Второе, допустим, понятно. Из-под двери будущего сквозит холодом. Мороз еще не сбывшегося пробирает до костей. Отчего? Да слишком много думают и говорят о том, что там, в грядущем, сохранится лишь ничтожная толика человеческого — того, чем жил мир на протяжении нескольких тысячелетий городской цивилизации.
Нынче непрестанно борются между собой два мировидения — либерально-прогрессистское и консервативно-почвенническое. Но, видимо, ни одно из них не возобладает, а будет нечто третье, вообще слабо связанное с возможностью сохранить суть человека и его полноценную культуру. Наше «послезавтра», кажется, не очень заинтересовано в людях — если прикладывать к человеку традиционное понимание этого слова, а не что-нибудь невозвратно стирающее нас и на нашем месте рисующее принципиально новую сущность.
Кризис когда-нибудь кончится. Не он страшен: как-нибудь перетерпим! Однако не обернутся ли его конечные стадии начальными фазами этой ужасающей трансформации в нечто нечеловеческое? Мета-, супер-, транс-… но прежде всего именно не-человеческое.
Оттого-то и холодно. Оттого-то и зябко. Словно стоишь на отмели, и в ботинки льется ледяная вода, а за воротник непрошеным гостем пролезает ледяной ветер.
Но почему еще и мелко?
Да из-за того, что новый мир, кажется, не хочет принимать интеллектуальную жизнь мира прежнего во всей ее пестроте и сложности. Происходит стремительное упрощение и уплощение всего и вся. Все строится в ровные ряды, все пакуется в брикеты со стандартизированными наклейками, все загоняется в рамки «конфекции». Высокие смыслы убавляют в росте, сгибаются, мельчают. Глубины обращаются в ровные места, омуты заиливаются.
