...Лето окончательно вступило в свои права, и в моем «кабинете» с наглухо закрытыми окнами было буквально нечем дышать. Я снял рубашку и, усевшись за стол, занялся составлением сводки новостей: «Давид Сильберман, инженер и коммунист, был увезен из тюрьмы агентами ДИНА. Его нынешнее местонахождение неизвестно... Морские пехотинцы жестоко пытают пленных концлагеря Пучункави. Правительство Альенде построило там курорт для детей рабочих, а хунта превратила его в концлагерь... На территории военного городка в Пельдеуэ, в 15 километрах от столицы, находится гигантская братская могила, куда были свезены и тайно захоронены сотни чилийцев. Могилу присыпали известью, чтобы растворить трупы, а затем бульдозерами сровняли с землей...»
Внезапно послышались торопливые шаги доньи Марии и прерывистый шепот: «Господи, мы попались... Полиция!» Спина покрылась липкой холодной испариной: на столе лежали «Информационный бюллетень» с проставленной на нем датой, небольшая картотека заявлений компартии начиная с октября 1973 года, подготовленное к печати обращение к вооруженным силам, а главное — машинка, на которой были перепечатаны многие материалы. Положение было безвыходным.
Я огляделся. Можно вылезти в окно, выходящее во внутренний двор, и сверху прыгнуть на полицейских. Конечно, это равносильно самоубийству. Но лучше такая смерть, чем пытки на вилле Гримальди. А имею ли я право думать только о себе? Ведь есть еще мой народ и моя партия. Даже в тюрьме можно продолжать борьбу.
Так пришло решение: не сдаваться, пока есть хоть какой-то шанс.
От волнения донья Мария никак не могла справиться с замком. Я мягко отстранил ее и открыл дверь. У порога стоял толстый черноволосый сержант карабинеров. Самым запоминающимся на его невыразительном, красном лице были обвислые усы. Рядом с ноги на ногу переминался молодой карабинер, который все время нервно оглядывался, держа палец на спусковом крючке автомата. Оба взмокли от пота. Когда дверь распахнулась пошире, молодой направил дуло автомата прямо в мою обнаженную грудь. Сержант привычно прижал дверь ногой, чтобы я не смог захлопнуть ее, и прорычал, устрашающе шевеля усами:
— Нам нужен Карлос Гальвес.
Я поздоровался как можно любезнее и даже улыбнулся, хотя, наверное, моя улыбка больше походила на гримасу.
— Проходите, сержант. Но того, кого вы ищете, здесь нет. Тут живет моя тетя и двое ее детей. Их фамилия Парра.
Уверенность, с которой я произнес эти слова, заставила полицейского смягчиться. Его молодой спутник, похоже, был обрадован этой информацией и со вздохом облегчения опустил дуло автомата. Я понял, что опасность отступила, и, чтобы окончательно рассеять подозрения, с деланным любопытством спросил:
— А что натворил этот Гальвес? Он что, экстремист?
Сержант вдруг разоткровенничался:
— Никакой он не экстремист. Нам приказано арестовать его за вооруженный грабеж.
Сержант обошел все комнаты; но, к счастью, не обратил внимания на пишущую машинку, стоявшую среди коробок, в которые я успел сунуть редакционные материалы.
— Не хотите ли выпить стаканчик вина? В такую жару освежает, — тоном гостеприимного хозяина предложил я. К счастью, карабинеры торопились. Буркнув что-то нечленораздельное, они затопали к выходу.
Моя новоиспеченная «тетя» понемногу оправилась от испуга, и только теперь до моего сознания стало доходить, какому риску мы подверглись. Ноги сделались ватными, а спина одеревенела. Донья Мария поняла мое состояние. Достав бутылку вина, она налила мне полный бокал и сказала с какой-то щемящей нежностью:
— Выпей, сынок... И принимайся за дело. Да-да, не теряй времени зря. Тебя ждут... Позже я подам чай.
Вечером я закончил работу и стал ликвидировать следы моего пребывания. Потом сложил в пакет отпечатанные на машинке материалы и сердечно простился с моей доброй «тетей» Марией, поцеловав ее в щеку, незнакомую с кремами и косметикой. После визита полиции по непреложным законам конспирации «редакция» должна была переехать.
— Береги себя, Гонсалито, — сказала на прощанье донья Мария. Я ушел. А она смотрела мне вслед. Маленькая фигура в светлом проеме двери...
Любезный карабинер
— ...На сегодняшнем совещании нам предстоит наметить задачи на новом этапе работы. Партийное руководство считает необходимым добиться, чтобы нашу газету читало как можно больше людей во всех концах страны. Нужно давать больше фактического материала, а главное — она должна вселять веру в нашу победу — так начал товарищ Карлос, наш подпольный руководитель, очередное заседание редколлегии.
Этот человек, о котором обязательно когда-нибудь напишут историки, был по профессии строительным рабочим. Его руки привыкли иметь дело с кирпичом, цементом, песком, а не с пишущей машинкой и гранками. Мы познакомились еще до 11 сентября, когда я приехал в коммуну Сан-Мигель и пришел в районный комитет, старый двухэтажный дом рядом с парком Льяно-Суберкасеус. В те времена у Карлоса было другое имя, к которому неизменно добавляли слово «мастер». Он ничем не выделялся, этот простой и молчаливый рабочий, аккуратно выполнявший все партийные поручения.
А 11 сентября 1973 года я увидел его в здании ЦК Компартии Чили, в доме № 416 по улице Театинос, неподалеку от президентского дворца Л а Монеда. Было 10 часов утра. Наши окна и крышу обстреливали из помещений радиостанции «Агрикультура». Группа товарищей торопилась вывезти партийные архивы и документы. Все находившиеся в ЦК прекрасно знали об опасности: здание было окружено войсками, осадившими Ла Монеду. Тем не менее многие добровольно вызвались прикрывать отход товарищей. В их числе остался и Карлос.
Теперь, по прошествии шести лет, я вновь встретился с ним. Мы не вспоминали прошлое, говорили лишь о сегодняшних первоочередных задачах. Заседание редколлегии — хотя нас было только трое, приходилось выполнять все ее функции — длилось целый день. В заключение мы приняли ряд решений, важнейшим из которых было обеспечить техническую базу для возобновления выпуска «Эль Сигло» к 58-летию со дня основания партии.
— Никто не должен знать об этом. Даже ваши жены, — еще раз предупредил Карлос.
Перед расставанием он передал привет моей жене, которую не знал и которой я никогда не обмолвился ни словом о его существовании, и пожелал удачи. На этот раз она была нужна больше, чем когда-либо: предстояло доставить пакет с «Унидад антифасиста» в Вальпараисо — главный порт Чили.
Хотя это и не входило в мои обязанности, я не мог упустить случая съездить туда. Слишком многое связывало меня с узкими улочками этого города, о коммунистах которого рассказывалось в первом в моей жизни репортаже, напечатанном в газете. Я даже не спросил, почему пакет не был доставлен обычным способом.
На следующий день чуть свет я выехал в Вальпараисо. Автобус был набит битком, а ждать следующего не позволяло время. Хорошо, хоть удалось протиснуться в проход подальше от двери. Конечно, не очень-то приятно будет трястись, стоя два часа в переполненном салоне, но...
— Давайте, подержу ваш пакет,— услышал я бархатистый голос.
С облегчением отдав тяжелую ношу, я признательно улыбнулся любезному пассажиру. Теперь можно будет спокойно любоваться красивыми видами за окнами автобуса, не думая, что делать с пакетом, если по дороге нас остановит полиция для проверки документов. Любезный обладатель приятного голоса был капралом карабинеров. Удобно устроившись на сиденье, он увидел, что я мучаюсь с объемистым свертком, и, как воспитанный человек, решил оказать услугу, о значении которой и сам не подозревал. Теперь я могу с полным правом сказать, что в качестве доставщиков мы использовали даже карабинеров.
Автобус прибыл в порт, и я, рассыпавшись в благодарностях, принял назад свой сверток в целости и сохранности. Чтобы показать карабинеру мою признательность, я пригласил его в кафе освежиться с дороги кока-колой — лишняя гарантия, что за мной не увяжется какой-нибудь шпик, которые обычно околачиваются на автовокзалах.
Сверток я передал в условленном месте точно в назначенное время.
Когда потом я гулял по набережной, полной грудью вдыхая морской воздух, то со стороны выглядел, наверное, довольно странно: немолодой, прилично одетый господин смотрит вдаль отсутствующим взглядом и все время глупо улыбается. В тот момент я действительно не замечал ни горланящих чаек и пеликанов, ни теснившихся на рейде щеголеватых военных кораблей и обшарпанных купцов. Океан... Когда я всматривался в его волнующуюся бесконечную даль, в памяти вдруг всплыли рассказы о пиратах, прочитанные в далеком детстве, когда все мы мечтали быть корсарами на лихом паруснике с черным флагом. Все это ушло безвозвратно. Как и вот этот белый лайнер, уплывающий за горизонт. Прежде чем окончательно исчезнуть, он дал прощальный гудок, протяжный и жалобный.
