Так было совсем недавно, когда на его заводе вспыхнула забастовка, спровоцированная экстремистами. Накануне он — в числе рабочих-коммунистов — доказывал, что стачка лишь на одном заводе ни к чему не приведет. Элисео обращал внимание рабочих на усиленные патрули, не покидавшие район завода. Слова «провокация» он тогда не произнес. И ему пришлось пожалеть об этом: на собрании его упрекнули в трусости. И вот неделю спустя он увидел окровавленные тела рабочих под копытами полицейских лошадей...
...Армандо был один в своем кабинете. Он не ответил на приветствие Элисео, лишь поднял на него усталые, красные от бессонницы глаза. Было уже около полуночи, но Армандо — теперь уже начинающий врач — был в белом халате, и его поза, горестная складка губ заставили Элисео содрогнуться. За спиной Армандо, в умывальнике, он увидел скомканные, намокшие от крови бинты.
У Элисео перехватило горло. Армандо сидел, опустив плечи. Не поднимая головы, сказал:
— Я понимаю, когда умирают за родину, за высокие идеалы, за правду. Это я понимаю. Но когда так... Ночью была перестрелка на нашей улице. Потом кто-то начал царапаться в дверь... Молодой солдатик из военизированной полиции — того корпуса, что борется с любыми «мятежами» и любыми «экстремистами». Ему и двадцати не было, он стонал: «Проклятье! Сволочи! Не оставляйте меня одного!» Но его оставили... Я уже ничем не мог ему помочь: он потерял слишком много крови. А вот только что... — Армандо кивнул головой в сторону умывальника.
Задребезжал звонок — пронзительно, властно.
Армандо сидел еще несколько секунд, потом поднялся, засунул руки в карманы халата. Спокойно, невозмутимо — и тон его более всего поразил Элисео — сказал:
— Пройди в кухню. Выйдешь, когда мы уйдем. Больше сюда не приходи — это опасно.
Повернувшись, Армандо ушел на зов властного, требовательного звонка.
...Человек лежал на полу. Неестественно подвернутая рука, застывший в последнем крике рот. Обнаженное, истерзанное тело. Труп. Вокруг сидели те, кто совершил это преступление, — четверка полицейских с засученными рукавами. Они еще не остыли от «работы» и жадно курили. Их глаза ничего не выражали, как ничего не говорят глаза человека, перетаскивающего кирпичи. Офицер стоял в стороне и смотрел на улицу сквозь маленькое зарешеченное окошко. Он увидел в стекле отражение Армандо и заговорил не оборачиваясь:
— Нужно подписать свидетельство, доктор. Это "был сумасшедший. Он повесился. Подпишите свидетельство, доктор!
Офицер отошел от окна и остановился в двух шагах от Гарсиа. Армандо скорее почувствовал, чем услышал, как за его спиной щелкнул дверной замок... С той октябрьской ночи 1976 года Армандо Гарсиа числится в списке пропавших без вести под номером 3611...
После разгрома забастовки и исчезновения Армандо Элисео почувствовал на себе особую «заботу» полиции. Шпики — «тирас» (в буквальном переводе на русский «тира» означает «клейкая лента») — вертелись вокруг него, и не раз Рольдан на улице и в трамвае ловил на себе «клейкие» взгляды филеров.
Пришлось менять места работы, квартиры. Устроился грузчиком на мучном складе. Полиция потеряла его из виду.
Все эти тревожные недели он думал о родных местах. Официальные источники без конца повторяли: «57 тысяч тонн!», «57 тысяч тонн!» Цифра была явно занижена: из недр его родной провинции нефти выкачивают в год значительно больше. «Патриотическая» шумиха вокруг открытых в Сальте месторождений была пустым звуком: и саму разведку, и добываемую нефть цепко держал в руках концерн ЭССО. Но эта нефть добывается руками земляков Элисео и должна принадлежать народу.
Игра на национальных чувствах — излюбленный прием аргентинской олигархии. Насаждая «ура-патриотизм», власть имущие убивают сразу двух зайцев: «ограждают» дешевую рабочую силу от «внешнего влияния», от «мирового коммунизма» и наживаются, эксплуатируя труд людей. Львиная доля прибылей уплывает в Северную Америку, но и того, что остается, вполне достаточно, чтобы горстка «патриотически настроенных» аргентинцев могла позволить себе роскошь есть бифштексы из быков-медалистов, платя по семьдесят долларов за порцию. С чанго и гаучо можно не считаться, ведь не зря было сказано в свое время одним из «отцов нации»: «Кровь гаучо — это единственное, что у нас имеется в избытке».
Элисео прошел достаточную закалку за последние годы, и немало бессонных ночей было затрачено на то, чтобы научиться понимать книги. Ведь Армандо подарил ему большую часть тех изданий, что они прятали когда-то под досками сарая.
Элисео стоял перед выбором: оставаться в Буэнос-Айресе, где под предлогом борьбы с экстремистами ударные силы реакции охотились не только за коммунистами, но и за активистами других прогрессивных организаций, или вернуться в родную провинцию, где непросвещенные, беспомощные люди подвергались жестокой эксплуатации. Это не был его личный выбор.
Он читал Ленина, помнил его слова о партийной дисциплине и поэтому не опасался, что его отъезд из столицы истолкуют как бегство: член партии должен быть там, где он нужнее. Особенно в такое тяжелое время. Металлист Педро сказал ему однажды твердо:
— Товарищи решили, Элисео: уезжай... В Сальте ты нужен. Ты много знаешь теперь. Помни Армандо. Когда он еще студентом-первокурсником стал «неблагонадежным», родной отец закрыл перед ним дверь. Армандо учился на деньги, которые для него собирали мы, рабочие...
...Раньше в Росарио-де-Лерма такого никогда не бывало: у прибывших пассажиров проверяли документы и содержимое чемоданов. К автобусу подошли двое жандармов, остальные стояли под навесом станции. Этого Элисео не ожидал. Видно, и здесь все сильно изменилось за десять лет. Он выходил последним. Мягкий кожаный чемодан — такие обычно носят коммивояжеры — небрежно болтался в руке. Быстрым взглядом Элисео проверил — нет, очертания книг не проглядываются. Выходя из автобуса, он зацепился за ступеньку и чуть не упал на руки жандармам. Документы вместе с деньгами рассыпались у их ног.
— Ке макана! — воскликнул с досадой Элисео. — Извините, ребята...
Он начал собирать содержимое бумажника.
— А старый плут Рейес еще там? — Элисео указал на ближайшую гостиницу. Этот жест помог ему «забыть» крупную купюру возле колеса.
— Хочу попробовать кое-что продать ему, — протягивая документы, он заговорщически подмигнул жандарму.
— Проходите, — сказал тот, а второй, как бы случайно, встал между Элисео и колесом. Рольдан отошел от них и не спеша направился к гостинице. У входа он заметил, что туфли его покрыты пылью. Это заметили и ребята-чистильщики.
— Сюда, сеньор!
— Сеньор! У меня импортный крем!
— У меня с воском, сеньор!..
Жандармов возле автобуса и под навесом уже не было.
— Как тебя зовут, чангито?
— Руперто, сеньор.
— А в школу ты ходишь?
— Ходил, сеньор. А потом бросил...
— Но читать-то умеешь?
Мальчишка замотал лохматой, давно не стриженной головой.
— Вот что, чангито. Будешь приходить ко мне в гостиницу. У меня есть кое-какие книги и учебники. Начнем заниматься вместе...
Элисео вложил деньги в протянутую ладошку, черную от ваксы, и стал подниматься по ступенькам гостиницы.
В. Ляховчук
Кунсентмартонские кругосветчики
В последние дни декабря прошлого года в Венгрии был сильный снегопад, непривычный для наших краев. Выездной путь из Будапешта по ведущему на юг шоссе № 6 завалило настолько, что «Лада» не в силах была пробиться.
Мне нужно было попасть в Пакш — большой поселок, выросший в последние годы вокруг первой в стране атомной электростанции. Эту электростанцию — нововоронежского типа — строят по советскому проекту. На стройке работают, кроме наших строителей, советские специалисты и шкодовцы — чехословацкие монтажники.
Меня больше всего интересовала работа молодежной бригады имени Ленина — бетонщиков из городка Кунсентмартон, и я договорился о встрече.
Отчаявшись выехать из столицы, я вернулся в редакцию, чтобы позвонить оттуда в Пакш, в общежитие. При такой погоде, рассуждал я, работы, несомненно, приостановлены, переговорю по телефону об основном. А потом, когда погода утихомирится, договоримся о новой встрече.
— Прошу товарища Имреи Лайоша.
— Имреи на объекте, — отвечали в трубке, — будет к вечеру.
— А кого-нибудь из бригады нельзя?
— Да вы что? — возмутились в Пакше. — Кого вы сейчас найдете в разгар рабочего дня?
— Не так уж далеко Пакш от Будапешта, чтобы там погода была совсем другая.
— Они сказали, что в Монголии и не такое было, — рассмеялись на другом конце провода.
Комендантша оказалась словоохотливой. От нее я узнал, что бригада уезжает к себе в Кунсентмартон. В Пакше они дела закончили — дальше дело строителей. Их работа — создавать уникальные бетонные блоки на своем предприятии. А на стройку они приезжают, чтобы на месте уточнить детали, посмотреть, как ведут себя их блоки в деле. Да, да, все девятеро приезжают. Послезавтра звоните в Кунсентмартон, прямо на завод: они уже там будут.
