— Знаете,— сказала Стефка Кушлева, немного смутившись,— еще недавно мы изучали народные религиозные праздники только теоретически. Теперь, когда отношение к ним стало более разумным, начали принимать в них участие. И первый был — колядование. Для ребят это было откровением, для нас — хорошей естественной методой познания фольклора...
За двадцать лет училища в Широка-Лыке и Котеле выпустили 1200 специалистов по музыкальному фольклору — в основном они идут в фольклорные ансамбли. Уже сложилась традиция подготовки таких специалистов. И произошло это благодаря тому, что восстановление исторической и культурной памяти народа рассматривается в стране как дело государственной важности. Скажем, училище в Широка-Лыке создавалось при горячей поддержке Людмилы Живковой, в то время председателя Комитета культуры. И вот еще что любопытно: ребята, как правило, приходят в училище из семей, в которых в прошлом кто-то увлекался музыкой: или бабка была певуньей, или дед играл на волынке... Потом семья переехала в город, музыкальные традиции стали забываться, и вот теперь внук или внучка, а может, и правнучка, возвращаются из интерната в семью и вместе с ними в дом снова входит народная музыка.
Кстати, и сама Стефка Кушлева тоже оказалась из музыкальной семьи (бабушка хорошо пела); две ее сестры стали знаменитыми певицами, дочь учится в консерватории, а она, кончив консерваторию, перебралась поближе к своему родному Смоляну, чтобы всегда звучали в Родопах гайда, тамбура, гадулка и кавал. Недаром говорят, что Родопские горы — это зал для песен.
После Широка-Лыки Смолян смотрится по-новому.
Мы идем по улицам города вместе с молодым архитектором Николаем Бечевым, и он, узнав о нашей поездке в село, говорит:
— Широка-Лыка — село живое, и мы, архитекторы, ратуем за то, чтобы оно таким оставалось. Не надо делать из него музей, не надо консервировать дома и ждать, пока люди доживут в них свой век... Если бы вы знали, сколько ценного находят для себя родопские градостроители в живом селе!
Думается, он имел в виду то, что предки смолян жили в близком соседстве друг к другу, к своей земле, к природе. Это было естественнее, человечнее, что ли. И архитекторы, создавая сегодня новые формы, ищут средства, чтобы и в современном городе жизнь не разобщала людей, не отделяла их от природы.
Скажем, чтобы сохранить естественную декорацию гор, окружающих город, и не закрывать их от взгляда человека, в Смоляне возводят дома не выше четырех-пяти этажей и придают крышам ломаный рисунок. (Действительно, горы, которые буквально стоят за спинами домов, видно с каждой точки, из каждого окна.) Архитекторы предполагали включить в черту города и Смолянские озера, что неподалеку, но там оказалась непрочная почва, возможны оползни. Потому решили делать озеро на речке Черной и разбить парк на другом ее берегу, перекинув мост из Центра.
Однако из-за того, что Смолян замкнут горами, в городе застаивается воздух. Сейчас готовится проект троллейбусного сообщения, кроме того, строится еще одна улица-магистраль под городом для грузового транспорта. Этим, конечно, здешние экологические проблемы не исчерпываются. Горные склоны сильно оголены, и поэтому сейчас ведется только санитарная рубка, ежегодно в общине высаживают 3200 гектаров новых лесов. Более естественная и чистая жизнь ждет в будущем и речку Черную: хотя очистные сооружения в городе и на предприятиях есть, а на некоторых даже замкнутый кругооборот воды, все равно нагрузка на реку велика, а потому строится коллектор, в перспективе же будет и очистная станция.
— Есть у нас поговорка: по воде идешь, а чувство жажды идет с тобой,— вспомнил Николай.— Это я к тому, что человек в городе часто более одинок, чем где-либо. Вот мы и стараемся делать много зеленых пространств-площадок, скверов, чтобы человек мог присесть, отдохнуть, пообщаться с людьми...
Мы свернули с главной магистрали на боковую улочку и стали подниматься по склону горы к белому длинному зданию. Это был культурный комплекс: здесь размещались исторический музей, художественная галерея и библиотека. Отсюда хорошо был виден город.
— Так с чего начнем? — улыбнулся Николай и сам ответил: — Пожалуй, с Центра. Он строился десять лет, с 1972 года. Вот спроси сейчас любого прохожего: хорош Центр или плох? И он не ответит, потому что сам его строил. Центр стал для нас так же дорог, как некогда дом для горца.
Николай показывал здания, которые входят в Центр: гостиница «Смолян», административный комплекс, здания суда и почтамта. Молодежный дом, театр, банк, торговый центр, больница. Все было рядом, все привязано к магистрали и составляет единую просторную композицию. Здесь в любой час дня многолюдно. Даже поздним вечером люди гуляли по Центру, стояли на мосту, перекинутом через улицу, и смотрели на горящий огнями город среди гор...
Жилые кварталы выглядели скромнее, чем Центр, но, пожалуй, больше напоминали родопское село.
Оставалось удивляться: как, строя сегодня из панелей, монолитных плит и кирпича (вместо традиционных камня, дерева, тикли), архитекторам Смоляна удалось — пусть не в полной мере, но все-таки удалось — придать национальный колорит городу и избежать удручающей монотонности, свойственной большинству новостроек? Ответ может быть прост: люди любят свой город и хотят, чтобы дети их всегда жили в этих горах.
Смолян скрылся за очередным поворотом дороги, скрылся разом, словно горы поглотили его. Я перебирала в памяти последние встречи, думала и об Агушевом замке в селе Могилице, который видела накануне...
Замок этот был построен в начале прошлого века неким Агушевым, владельцем тридцатитысячного поголовья овец. Все в доме говорило о достатке (одних комнат было более шестидесяти) и о тяжелом труде тех, кто работал на семью Агушевых. Ткацкие станки, чаны для окраски шерсти, многоцветные халишта — за каменными стенами обширного поместья изо дня в день трудилось множество людей. И вдруг в этот замкнутый, размеренный, приземленный мир ворвалось нечто необычное: сын владельца замка стал моряком. Вернувшись домой, он, еще молодой, но тяжело больной, построил башню-маяк, прилепив ее к стенам отцовского дома. Украсил стены барельефами с изображениями-кипарисов, маяков, таинственных замков и, сидя у маленького окошка, под самой крышей башни-маяка, писал свои труды. Из окошка он видел горы, по которым бродили его стада, но мысли моряка были далеки от забот отца...
Башня-маяк — явная нелепица в этом добротном доме,— как ни странно, прижилась. И стал дом замком, и что-то одухотворенное, значительное появилось в нем. Впрочем, это мое толкование, и родилось оно, возможно, потому, что здесь, в Родопах, я не раз наблюдала, как в характере людей, облике их домов, одежде, утвари сочетаются практичность с вдохновенностью, трезвый расчет с поэтичностью.
...Дорога по-прежнему кружит по Склонам, но горы уже потеряли свою суровость, стали более плавными, сглаженными, улыбчивыми, что ли. Потянулась цепь водохранилищ. От синевы воды, от общего мягкого рисунка пейзажа дохнуло успокоенностью, добротой, гостеприимством.
— Оглянись,— сказала Магда.
И я в последний раз увидела Родопы.
Лидия Пешкова, наш спец. корр.
г. Смолян
Голубая морфо с бумажным туловищем
В прошлом веке в доме каждого состоятельного англичанина непременным престижным украшением был кляссер с экзотическими бабочками, вывезенными самим хозяином из заморских колоний или приобретенными в Англии у специальных торговцев. Иностранцы смотрели на такое коллекционирование как на очередную забаву британцев, однако уже к концу викторианской эпохи радужные крылышки привлекли собирателей из многих стран. Столетие спустя положение стало просто критическим. Сегодня в природе практически уже нельзя увидеть многих изящных чешуекрылых. Их выловили.
Каких-нибудь десять-пятнадцать лет назад для воинов племени орангазли, живущего в джунглях Малайзии, слово «профессиях едва ли было наполнено каким-либо смыслом, потому как издавна они знали лишь одно занятие — охоту. Сейчас мужчины племени занимаются новым, хотя и незатейливым, но, по их мнению, весьма выгодным ремеслом — ловлей редких бабочек. Природная изобретательность, усердие, а главное, убедительный вид монет, предлагаемых вездесущими китайскими торговцами, сделали орангазли незаменимыми поставщиками черно-зеленого трогоноптера — князя экзотических бабочек, кстати сказать, символизирующего Малайзию.
Торговцы лукаво объясняют свое пристрастие к такому роду коммерции тем, что бабочка, севшая на плечо человека, будто бы приносит несчастье и избежать его можно лишь, сделав мотылька своей собственностью. Так или иначе, но ежегодный денежный оборот в торговле бабочками составляет несколько сотен миллионов долларов.
