— Почему?
— Во-первых, Анри не подпустит. Он же за ней следит. Как и мы. У него там целая служба с прослушиваниями, подглядываниями и прощупываниями. У нее — представляешь? — в постели датчик сердцебиения за двести тысяч евро. Анри ее сердце слушает. Он чуть ли не за снами ее следит. Там тоже какой-то аппарат, но мы пока не выяснили какой. Какие тут мужчины. Если к ней какой-нибудь в кафе подойдет — он через час скоропостижно утонет. А во-вторых, она влюбиться уже не способна… Нет. Тут нужно другое. Ей нужна случайная подруга. Из другого мира. С другой планеты. Из другого теста. И этой ее подругой будешь ты.
— Ничего себе! — я даже закашлялась.
— Ничего не ничего себе, — сказала Алла. — Опять же — во-первых: получится — хорошо, не получится — и ладно. Смотри, Илона Зулич через неделю поселится в очень маленьком итальянском городке, в Тоскане. На вилле, которую приобрел Анри. Она будет жить одна, замкнуто. Но каждый день — гулять на берегу, ходить обедать в кафе. Все очень просто. Мы тебя селим в отеле рядом. Отель отличный. Кстати, кафе, в которое будет ходить Илона, — в этом самом отеле. И ты тоже живешь одна, замкнуто. Но каждый день гуляешь по берегу, ходишь обедать в кафе…
— А как же я с ней заговорю?
— Придумаем. Можешь для начала прочитать ее романы. А заодно и современную, извини за выражение, литературу. Илона — умная женщина, но с адским тщеславием. Подойдешь к ней, скажешь, что узнала (ее портреты по всем журналам шли сотнями), что какое, мол, счастье, что встретилась с самой Зулич. И скажешь ей что-нибудь приятное и умное. Обязательно — умное. И душевное. Ведь все, что писалось положительного о творчестве Зулич, было проплачено. И она это прекрасно понимает. А тут — искренняя поклонница из рядовых читательниц. Умная, по достоинству оценившая и все такое… Придумаешь какую-нибудь легенду своей жизни. Как ее романы тебе, например, помогают обрести себя… Тут любой растает. Разговоритесь. Может и подружитесь. Твой, Дусь, психотип хорошо проанализирован нашими спецами. Психотип Зулич — тоже. Ей очень нужна такая, как ты. Это факт. А такая, как она, может быть интересна тебе. Это тоже факт.
— Ну, предположим, — вздохнула я, — что все это так и получится. Вряд ли, конечно, но — предположим. И что дальше?
— Дальше — посмотрим. По обстоятельствам. Сейчас твоя задача — почитать Зулич, перелететь в бизнес-классе в Италию и пожить там неделю-другую в отличном отеле. Вот и все. И в интерес, а не «в падлу», как сказал бы Храп, пообщаться с забавной женщиной. Очень забавной… вот, опять же, и все. Если соскучишься — пришлем тебе Аладдина или Ленку Баш. Или маму. Могу я навестить.
Я помолчала.
— Слушай, Ал, апочему все это — я? А? У вас же целая агентура. Школа ФСБ. Профессиональные вербовщицы. Я никак не могу понять… Почему — я?
Алла щелкнула ногтем по пепельнице и сказала шепотом:
— Так показали карты.
Алла незаметно вынула откуда-то из-за спины колоду карт, внимательно, неотрывно и очень серьезно глядя мне в глаза, стала медленно тасовать. Перетасовав, положила на столик.
— Сними.
Я сняла.
— Это ты, — сказала Алла. Я посмотрела на карту. Дама червей.
— А теперь потасуй сама и возьми любую.
Алла продолжала глядеть мне в глаза своими неподвижными изумрудинами. Я потасовала и положила карту, не поворачивая, на стол:
— Это она? — мне стало как-то весело и в то же время не по себе.
— Она.
Я перевернула. Дама пик.
— Вот видишь, — улыбнулась Алла. — А ты все спрашиваешь, почему — ты. Это еще не всё. Возьми еще одну. Любую.
Я взяла из середины наугад.
Червовый король. Алла тяжело вздохнула, как будто после тяжелой работы, закурила:
— Это тебе на десерт с хэппи-эндом…
В следующие несколько дней в Москве установился легкий ровный мороз. Как-то дынно пах по утрам снежок на палой листве в Парке Культуры.
Приехала Ленка, вся свежая, веселая и сладко пахнущая, как этот самый новый снежок. Мы просидели в «Шоколаднице» четыре часа. Уболтались до головокружения. Потом Ленку прибрала Алла.
Мелькал благостный реснично-лоснящийся Аладдин. Мурлыкал, как кот. Вообще все было как-то тихо, уютно, словно приглушенно-замедленно, как бывает утром 1 января в детстве.
Около двух недель подряд я сидела дома (в офис мне было разрешено не ходить) и читала романы Илоны Зулич. Перед этим я решила ознакомиться с новейшей российской словесностью в целом. Лет семь-восемь я почти ничего не читала. И вот решила наверстать упущенное.
Поступила я тупо, обстоятельно и честно. В моем пионерском стиле. Сначала обошла всех своих соофисников и опросила их на предмет того, что стоит почитать. Аккуратно составила список.
Надо сказать, что все мои коллеги на вопрос «Что ты посоветуешь почитать из современной русской литературы?» отвечали одинаково. Вернее так: вариантов было два. Вариант первый: «информант» сразу и весело говорил: «Ничего». Вариант второй: информант корчил такое лицо, как будто он после амстердамского аэропорта заходит в привокзальный урюпинский сортир, потом делал глубокий вдох (носом), затем — выдох (ртом) и наконец, выпятив нижнюю губу, решительно объявлял: «Ничего». Тем не менее, какой-то список того, что «ну попробуй это, хотя…», я все-таки составила.
Потом я купила газету «Мир книг», очень пахнувшую клопами, и прочитала ее от корки до корки, включая рейтинги продаж.
Во-первых, я ужаснулась тому, что я совершенно ничего и никого не знаю и плохо понимаю, о чем там, в газете, написано. Создавалось ощущение, что десяток человек обсуждают что-то только им понятное и только им интересное на только им понятном языке.
Во-вторых, я удостоверилась, что все здесь вращается вокруг тех же самых авторов, которых столь неохотно морщась, называли мои офисные коллеги.
Об Илоне Зулич несколько раз говорилось в «Мире» вскользь, как о чем-то само собой разумеющемся. Как о Кобзоне, что ли. Или — о глобальном потеплении. Или — о мировом финансовом кризисе. То есть подразумевалось, что а) Зулич есть, б) все знают, что такое Зулич, и в) о Зулич все уже сказано. В одной из чудовищно-заумных статей «Мира» Зулич в каком-то немыслимом «шизоинтеллектуальном» (термин из статьи) контексте была поставлена в один ряд с Сапфо, Улицкой, Кафкой, Умберто Эко и сериалом «Моя прекрасная няня». Налегал автор на Кафку. Мне почему-то вспомнилось, как однажды совершенно пьяный Сеня Вайзеншток (я его все чаще вспоминала в последнее время), когда все стали говорить про Кафку, сказал: «Кафка-какафка», — и заснул.
От чтения всех этих «какафок» у меня заболела голова. Правый висок. Я выпила цитрамону и, отмыв руки от клопов и взяв список из названий романов, героически поехала в «Библио-Глобус». Пять романов — Илоны Зулич, двадцать — других продвинутых отечественных литературных дарований. Полная спортивная сумка романов. Даже немного участилось сердцебиение. Что-то было в этом от той, давнишней моей жадности до знаний.
Сначала я засела за других авторов, чтобы потом лучше понять, откуда растут ноги у Зулич. И вообще — чтобы разъяснить, кто есть ху и ху из кто в российской литературе.
Где-то на шестом романе (а читала я быстро) я, если можно так выразиться, метафизически затосковала. Самым обидным было то, что все эти авторы писали очень неплохо, даже хорошо, местами — блестяще. Особенно там, где из текста перла, как пузыри из бутылки с нарзаном, ирония. Метафизическая же тоска происходила от никак не желавшего покидать меня вопроса: «Зачем я все это читаю?»
Я никак не могла понять, почему после чтения всех этих неглупых текстов во мне нарастает и нарастает какая-то душевная изжога. Вроде бы все было на месте. И диапазон широк и исчерпывающ: от надрывного сентиментализма или мистики до жестко-лаконичного реализма с элементами талантливо изложенного порно.
Были, конечно, и откровенно беспомощные тексты. Явно проплаченные. Они, как правило, и возглавляли рейтинги. Это были тексты, целиком состоящие из претензий на невероятную глубину. Так сказать, поток претензий на глубину, он же — общих мест. Но многие явно искусно, почти виртуозно, сделанные романы прочитаны были мною на одном дыхании. И все равно после этого «одного дыхания» в ноющем, несмотря на цитрамон, правом виске стучало: «Зачем я все это читаю, зачем?..»
Я — опять же — честно, тупо и обстоятельно дочитала последний, двадцатый роман и перед нырком в Зулич решила сделать перерыв. Чтобы в голове улеглась вся эта какафкофония и чтобы постараться ответить себе самой на вопрос: в чем все-таки дело, в текстах или во мне?
Два дня я ничего не читала, гуляя по набережной и парку, и думала. Ближе к вечеру второго дня я решила так: дело во мне. Все банально. Банальнее некуда. Я, как институтка XIX века или как пионерка 30-х гг. века ХХ-го, жду от литературы чего-то большего, чем литература. А время изменилось: литература — это литература. Хорошая, плохая, разная. Но — только литература. Что-то вроде словесного дизайна. Или современной архитектуры. Молодые, умные, как говорится, конкретные ребята упражняются в организации словесного пространства и времени. И делают это, наверное, высоко-высоко профессионально. Вот и молодцы. А я, дура, по старинке открываю книгу, как дверь храма или как молитвенник. Но никакого храма и никаких молитв там нет. И это, наверное, правильно. Наверное, все встало на свои места и вся эта мешанина-нелепица двух-трех русских веков с «поэт в России больше, чем поэт» и тому подобным наконец-то завершена. Детектив — отдельно, духовные катакомбы — отдельно. А христианская проповедь в форме детектива о неврастенике, тюкнувшем старушку, и святой проститутке с небесными глазами — всего этого уже больше никогда-никогда не будет. Все, конец географии. Окончательное отделение церкви от искусства.
