Я поймала себя на том, что за последний час курю уже четвертую сигарету. Было около пяти утра. Местность была мне знакома: к матери я из Курилок съездила уже раз десять. Километров через пятьдесят должен быть поворот на районный город Соснянск. С ним у меня было много связано. Здесь я провела несколько месяцев, почти год. Давно это было.
Мне захотелось есть — сразу и очень сильно. Значит — надо завернуть в Соснянск. Все-таки — довольно большой город. Помню, там даже два кинотеатра было. Тогда, лет десять назад. Может быть, там есть какое-нибудь круглосуточное заведение. Если не кафе, то хотя бы магазин круглосуточный. Хотелось не есть, хотелось — жрать. Долго и молча. Я не ела уже почти сутки.
6. Чтоб не травмировать Бога
Я въехала в город и поколесила по немногочисленным улицам. Даже в пять утра, в октябрьской грязной темноте, было видно, что Соснянск с тех пор, с середины 90-х, изменился. Как и многие такие же российские города.
С одной стороны, все-таки, несмотря ни на что, было видно, что здесь очень давно и очень надолго, может быть, навсегда поселилась неизбывная провинциальная тоска. Не та, от которой воют и бросаются на стену, а потом — с балкона, а та, которая рано или поздно становится синонимом слова «жизнь».
С другой стороны, стало больше как бы жизнеутверждающего. Как бы. Прежде всего — неона. Здесь были и банк, и центр с игровыми автоматами, и Макдональдс. Все это — светилось в пять утра на улице Ленина. То есть предполагалось, что можно непринужденно снять деньги в банке и тут же их быстро потратить за автоматами. Потратив все, сходить от нахлынувших чувств в бесплатный сортир Макдональдса и возобновить цикл.
На улицах Кирова и Советской светилось несколько витрин. В одной стояли три лысых манекена трупного цвета. Трое невозмутимых искусственных мачо. Хозяин магазина, судя по всему, обладал специфическим чувством юмора. Первый манекен был совершенно без всего, но в носках, второй — в одних семейных трусах, третий — только в шляпе. Наверное, здесь подразумевалась какая-нибудь глубокая аллегория. Все верно. Фишка должна быть туманная. Дешифрованный прикол мертв.
На улице Советской, среди двух— и трехэтажных домов, втиснулась избушка. Я ее помнила. Ее все хотели снести, но так и не снесли. Бревенчатая старенькая избушка, с наличниками, даже с коньком. Тогда, я помню, она пустовала. В ней было что-то среднее между неофициальной распивочной на случай дождя и общественной уборной на случай распития.
Теперь избушка была вся в светящихся бело-желто-красно-зеленых фонариках. Над входом светилось выведенное почему-то в старославянском стиле: «СЪКС-ШОПЪ».
В общем, народ в Соснянске развлекался как мог.
Мне повезло. В конце Кирова, ближе к шоссе и около заправки, светилось: «БИСТРО КРУГЛОСУТОЧНО». Невдалеке от бистро стояла пара фур. Я тормознула между фурами, взяла сумочку, пискнула замком и направилась в бистро. Метрах в ста, в двухэтажном доме кто-то громко разговаривал. Несколько очень нетрезвых голосов. Иногда кричали. Там явно гуляли. Догуливали.
В заведении было пусто. Только два очень похожих мужика, видно, те самые дальнобойщики из фур, молча ели пельмени за одним столом. То есть мужики были совершенно разные: один большой и толстый, к тому же блондин, а другой маленький и худой брюнет. Но похожи они были поразительно. Каким-то внутренним содержанием. Метафизически. Они синхронно посмотрели на меня и, как мне показалось, с синхронным же разочарованием вернулись к остаткам пельменей.
На витрине особых разносолов не наблюдалось. Пельмени, сосиски с капустой, котлеты с пюре, оливье цвета аллегорических манекенов, бутерброды с колбасой, сыром и красной рыбой. Пирожные. В общем — нормально. Естественно, за стойкой никого. Пока я думала, что взять, дальнобойщики опять же синхронно встали и ушли.
«Возьму-ка я тоже пельмени. А еще возьму бутерброд. Два. Чай у них, интересно, есть? Должен быть. И пирожное возьму. Вот это… Нет, вот это…»
За стеной зарычали фуры.
«Кефиру надо взять, если свежий…»
Фуры явно отъезжали. Рык удалялся. Слышно было, как говорили и орали в соседнем доме. Стучали чем-то. Какая-то тетка сначала завизжала, потом демонически захохотала. Что-то звякнуло и разбилось. Опять захохотала тетка. Типа птицы в джунглях.
— Эй, есть кто-нибудь? — спросила я.
Никто не отзывался.
— Эй!
Появилась сонная женщина примерно моего возраста. То, что она моего возраста и сонная, я видела краем глаза по ее походке. Телосложения тоже моего. Я даже машинально прикинула, что она килограмма на три тяжелее. В лицо я ей даже не посмотрела. Женщина встала у стойки и накрепко уперлась в нее животом.
— Дайте мне, пожалуйста, одни пельмени. Два бутерброда с рыбой. Так? Теперь — пирожное. Это и это. Так? Кефир. Только если свежий. А чай я у вас после возьму.
Женщина стояла молча.
— Нет, вы знаете что… вы лучше мне кефир не надо давать. Дайте соку яблочного.
Женщина стояла молча.
— И дайте еще тогда уж с колбасой бутерброд.
Я продолжала смотреть на витрину и сглатывать слюну. Люблю я это предвкушение…
— Дусюк! — вдруг шепотом сказала женщина. — Жрать — дело поросячье…
Я посмотрела на нее:
— Ленок! Ты?!. Леночек!
Это была Ленка. Стояла и улыбалась шире стойки. Только Ленка на всем свете умела так улыбаться.
— Дусюк! Колобочек ты мой родной!
— Ленка! Плюшечка моя изюмчатая… Скажи «изюм»!
— Мармелад, — расплылась Ленка в своей коронной улыбке.
В общем — это была Ленка Баш.
Толстухи бывают двух видов — грустные и веселые. Можно выразиться иначе: трагические и комические. Это такие амплуа по жизни. Толстухи в стиле «изюм» и в стиле «мармелад». Трагикомических толстух не бывает. Трагические толстухи иногда, конечно, смеются. Комические толстухи, разумеется, тоже плачут. Но дело это не меняет. Я всю жизнь была трагической толстухой. Типа сильно растолстевшего Пьеро. Или опухшего Дон-Кихота. Ленка — толстухой комической. Вроде отъевшегося Арлекина и натурального Санчо Пансы. В течение почти целого года здесь, в Соснянске, мы не расставались.
Поймите, дело не в идиотской сладкой парочке «оптимист-пессимист». Дело глубже. Оно — в «реализме-романтизме», наверное. Я не знаю, как это еще выразить. Ленка всегда была реалисткой. Она знала, что она — толстушка. Да. Я — толстушка. И? Мой тухес чуть-чуть шире вашего. И у меня нет талии. Почти нет. И? Ну и что? Да и ничего. Подвиньте ваш тухес. Дайте пройти. Жизнь продолжается.
Я же всегда была романтиком. Я всегда тактично игнорировала тот факт, что я есть то, что я есть. Я думала, что есть нечто большее. Не в смысле толщины. Я думала, что мой пухлый тухес — это бред, сновидение и временный мираж. Что он — дурная греза. А вот «реализм» заключается в том, что рано или поздно ко мне приедет принц на белом коне с голубыми коками или на синем с красными, что все равно, и, словно бы не заметив моего пухлого тухеса и полного отсутствия талии, увезет меня в Сказочную Страну. И я ждала принца. И от предчувствия и волнения кушала. И мой миражный тухес пух не по дням, а по часам. А принц все не появлялся.
И вот в те моменты, когда мне особенно остро казалось, что он вот-вот должен появиться, но он все не появлялся, появлялась увесистая и конкретная Ленка со своей фирменной улыбкой в стиле «мармелад», и спасала меня от трагического наваждения. Она появлялась и тогда, когда вместо принца появлялось очередное уёжище, искусно загримировавшееся под эталон женского счастья.
Без нее я бы, наверное, уже триста раз повесилась или отравилась. Ленка говорила всегда так: «Опять трагедия? Ладно, давай, чтоб Бога не травмировать — пожрем…» Ленка, Ленок, Леночка… Где же ты все это время была? И где была я? Господи… чтоб тебя не травмировать… прости.
В Соснянск я попала в 97-м. Меня направил сюда Паровозов.
В Соснянске открылся рынок. Директором рынка был друг Паровозова, бывший «коллега» по зоне. Звали его Анатолий Васильевич Дышлюк.
Особенностью Анатолия Васильевича было прежде всего его лицо: все измятое, в каких-то рытвинах, буграх и буераках. Типа осеннего подмерзшего проселка или скомканной простыни. Может быть, он когда-то болел оспой. Может быть, в юности у него были проблемы с угрями. Может быть, дело было в боксе, которым он занимался в молодости. Может — во всем сразу. Не знаю. Не спрашивала. В криминальном мире за ним числилась одна кличка необидная, другая — обидная. Необидная — Дышло, обидная — Целлюлит. На «Целлюлита» он обижался смертельно и вполне мог убить. Но дело не в этом.
К 97-му я уже неплохо освоила бухгалтерские дела. Знала, что такое торговля. Паровоз направил меня к Целлюлиту. Типа — замом. Так ему при мне по телефону и говорил:
