света? Какому богу поклонялись строители Стоунхенджа? Как выглядели Шекспир, Малюта Скуратов и Сервантес? Ваше фото, пожалуйста – смотрите сюда, сейчас вылетит птичка! От возможностей голова идёт кругом!
Меня ждёт разочарование.
– Вряд-ли. Понимаешь, время устроено сложнее. Это что-то вроде двух огромных нор, которые рыла бригада сумасшедших кроликов. При этом никакого проекта, даже более или менее осмысленного плана у них не было. Впрочем, и самих кроликов – тоже. Эти норы – сложная система тоннелей с массой ответвлений, иногда пересекающихся. Внутри нор дует гравитационный ветер, это два встречных потока. Из норы имеются выходы, но далеко не везде. Есть и тупики.
– То есть, если я начну передвигаться самостоятельно, то скорее всего заблужусь и потеряюсь?
– Наверняка. Поэтому, когда мы начнём путешествовать, лучше не отставать. А то угодишь во временную спираль. Ищи тебя потом.
– Как это?
– В тупик. Только это не совсем тупик, он спиралевидный. Каждый день будет копией предыдущего. Встаёшь, идёшь на постылую работу, на которой изо дня в день одно и тоже. Потом идёшь домой. Там ужин, жена, телевизор, дети канючат. Папа – дай! Папа – купи! Он первый начал! Утром встаёшь – всё по новой. И так изо дня в день, ничего не меняется – допускается лишь небольшие отличия, но это просто следующий виток спирали. Именно эти отличия – самый верный признак того, что ты вляпался во временной тупик.
– И как из такого тупика выбраться?
– Следует предпринять что-нибудь радикальное – это сломает временной континуум. Выключить телевизор. Сменить работу. Уехать. Или сесть и подумать.
– Ну, знаешь-ли… – отвечаю я, – Сесть и подумать – это самое сложное.
– Вот не самое это удачное место для встреч, – кажется, я опять разговариваю вслух, а не про себя. – Особенно когда стемнело…
Надеюсь, я не выгляжу городским сумасшедшим, вроде тех, что, разгуливая по городу, разговаривают сами с собой: «Как здоровье? Как жена?» «Спасибо, сбежала». Будем считать, что молодой человек выгуливает пёсика и иногда с ним беседует – при одинаковом уровне интеллекта двум одиноким душам всегда есть о чём пообщаться.
– Место выбирал не я, – ворчит Пестиримус.
Похоже, он недоволен не меньше меня – погода снова портиться, на асфальте появляются первые пятна дождевых капель, а из-за порывистого ветра мой зонт низкорослую собачку не спасает. С Лубянской площади мы сворачиваем влево и спускаемся к реке по Китайгородскому проезду. Ресторан «У хромой собаки», возможно из-за исторического названия, позиционирует себя как единственное место в Москве, куда можно прийти с псом: особый уход за вашим любимцем, мы накормим его не хуже вас. Поэтому цены там соответствующие.
– Прийти туда вместе с собакой, конечно, можно, – отвечаю я. – Но так никто не делает.
– А мы сделаем. Никогда не был в этом ресторане.
Очередная новость Пестиримус – посетитель элитных ресторанов, мот и прожигатель жизни.
Место, где нам назначена встреча, находится в Зарядье. Это самый центр Москвы, однако до сего дня это настоящие трущобы, соваться туда в уже наступившие сумерки – искать приключения на самое мягкое место в анатомии человеческого организма. Кварталы между Варваркой и Москворецкой набережной всегда считались далеко не самым дружелюбным районом: юные его обитатели обычно заняты тем, что задирают гуляющих по Красной площади или по мелочи обчищают посетителей как Верхних, так и Нижних торговых рядов, хотя предпочтение отдаётся иностранцам – обычно у тех крадут их пухлые портмоне или дорогие фотокамеры. Поймать эту шпану невозможно: чуть-что – ретируются в старинные подвалы Зарядья, те соединяются друг с другом в настоящий лабиринт, куда полиция туда носа не кажет.
– И с кем мы встречаемся? – Чем сильнее дождь, тем выше моя любознательность. – С человеком или собакой?
– Неважно. Какая разница?
Мы двигаемся вдоль Китайгородской стены, огибаем бочкообразную угловую башню и оказываемся на набережной. Неоновая вывеска «У хромой собаки» видна издали, вся парковка заполнена дорогими автомобилями. Минуем арку Проломных ворот, у входа в ресторацию нас неожиданно встречает небольшая очередь – не смотря на всё усиливающийся дождь, никто не уходит. Однако нас уже ждут – сначала мне машет рукой вышибала у входа, потом, уже в вестибюле, гардеробщик кличет полового, который берёт на себя роль поводыря.
– Зачем нам с кем-то встречаться? – я не завсегдатай дорогих злачных заведений, а мой первый опыт дегустации спиртного из памяти и желудка не до конца выветрился. – Да ещё в таком месте.
– Объясню. Человек, с которым мы свидимся, когда-то сталкивался с весьма схожей проблемой и ему есть что подсказать. И тебе, и мне будет от того польза. Кроме того, он мой старинный знакомый и мне будет приятно его увидеть.
Тот, с кем мы встречаемся – не собака. И на том спасибо.
Крутая лестница ведёт на второй этаж, я беру пёсика на руки – на мою болонку никто не обращает внимания. В прошлом веке этой забегаловкой владел выходец из Германии, поэтому интерьер заведения стилизован под старинную немецкую пивную: тот являет собой эклектичную мешанину нюрнбергского с нижегородским, символизирующим представление московского люмпена о германской загранице. Меня и мою собачку проводят к столику в углу, отсюда виден весь небольшой зал. Там нас уже ждут – за столом, сгорбившись, одиноко сидит тот, кто нас пригласил в столь странное место. Сам он выглядит не менее странно: сначала я принимаю его за монаха, вероятно, из-за одежды. Наряд не совсем тот, в котором посещают элитные рестораны – на нём что-то вроде рясы, на голову накинут капюшон, из-под которого седым веником торчит борода.
– Как давно мы не встречались, мой друг? Вечность!
Прежде я не видел, чтобы Пестиримус кому-то так бурно радовался, он ведёт себя совершенно по-собачьи: запрыгивает старику на колени и пытается достать языком его лицо. Того поведение собачки явно веселит: хвост болонки изображает стрелку взбесившегося тахометра, соединённого с вконец разболтавшимся коленчатым валом – даже не подозревал, что пёсик, обычно скупой на эмоции, способен на столь бурное их проявление:
– Вечностей было несколько.
Незнакомец убирает клобук с лица, я могу его рассмотреть. Первое, что я понимаю – насколько он стар. У него пигментные пятна на лбу, случайно уцелевшие волосы совершенно седые, как и длинная борода, а кончики его усов длинные и щегольские, как-то по-старинному подкручены. Глаза какого-то непонятного цвета, не то карие, не то голубые. Узкое лицо украшает длинный нос, оно покрыто сетью настолько глубоких морщин, что в такие борозды можно сажать морковку. И ещё – у него шрам на лбу, у меня такой-же, на
