Однако не роман так прост. То человечество, что аналогично нашему — история, преломленная отчасти косо, отчасти карикатурно. И смерть не смерть, и чудо не чудо. В модели Носырева есть вполне «позитивистское» объяснение происходящего. Но оно не дает окончательного удовлетворения. Важен сам способ, каким писатель излагает свою вполне нетривиальную, горькую и одновременно смешную историю. Этот метод — метод гротеска, абсурда, самопародийности, выхода за проверяемость любыми способами, будь то точное знание или миф. Популярный на Западе, в последнее время он входит в моду и в современной отечественной словесности.
Данила Давыдов
Клуб одиноких стрелков
Г.Л.Олди, Андрей Валентинов. Тирмен. ЭКСМО. 10 000 экз.
Дмитрий Громов и Олег Ладыженский, заслуженно признанные в нынешнем году лучшими фантастами Европы, счастливы в соавторстве. Счастливы настолько, что не боятся идти на дальнейшие эксперименты подобного рода, привлекая к сотрудничеству близких по духу писателей. До сих пор результат оправдывал ожидания — «Рубеж» и «Пентакль», написанные вместе с Мариной и Сергеем Дяченко и Андреем Валентиновым, стали в свое время заметным событием в отечественной фантастике и собрали немало жанровых премий.
«Тирмен» — из того же ряда, хотя на этот раз Олди ограничились сотрудничеством со своим неоднократным соавтором, профессиональным историком Андреем Валентиновым.
Если мы признаем, что роман — это произведение, показывающее судьбу человека перед лицом истории, то «Тирмен», безусловно, роман, в отличие от многих НФ-стрелялок-and-бродилок. В чем-то «Тирмен» отдаленно напоминает «Посмотри в глаза чудовищ» Андрея Лазарчука и Михаила Успенского. Перед нами снова почти неуязвимый герой, облеченный тайной миссией и наделенный невероятными возможностями, избранный посредник между людьми и некоей высшей силой, свидетель и участник ключевых исторических событий, знакомец культовых персонажей XX века. Однако если герой Лазарчука и Успенского играет на стороне порядка, то герой Олди и Валентинова — на стороне хаоса. Его миссия — не сохранять статус-кво, а нарушать мировое равновесие, поскольку равновесие приводит к торжеству энтропии, а в метафизическом плане — к концу света.
Жизнь возможна, пока во вселенском порядке присутствуют элементы хаоса, и тирмены-стрелки, взламывая расчисленную наперед книгу судеб, призваны вносить элемент непредсказуемости в неотвратимое расписание жизни и смерти.
Пока существуют тирмены — жизнь продолжается. Но убийство есть убийство, даже если оно происходит на высшем, метафизическом плане, на «плюс первом» уровне бытия. За долгую жизнь, за удачу, благополучие свое и близких тирменам приходится дорого расплачиваться с судьбой-заказчицей.
Тирмены, одиночки-профессионалы, предпочитают прятать свои сверхчеловеческие способности под скромными личинами госслужащих, а чаще всего — неприметных смотрителей тиров в парках культуры и отдыха. Иными словами, тайная организация одиночек, маленьких людей, исподтишка нарушающих порядок мироздания. Такая вот мафия, состоящая из членов низшего обслуживающего персонала. Впрочем, нашего человека, привыкшего видеть неотвратимо-зловредную силу хоть в регистраторше поликлиники, хоть в жэковском слесаре, этим не удивишь. Вот и грозный вор в законе, ставший хозяином Парка Культуры и Отдыха, где сидит за стойкой тира старый Петр Николаевич, быстро смекает, что к чему. И не просто держится на равных со старым фронтовиком, но, кажется, даже учится у него порядочности и внутреннему достоинству. И не только он один.
Впрочем, «вечная суббота» — рай на земле, остановка вселенского круговорота жизни и смерти, кажется, все-таки грядет. И оказывается не так страшна, как мыслилось. Стоило ли ради того, чтобы оттянуть ее наступление, провести человечество через кровавые бани XX века? Писатели ответа не дают — весьма вероятно, что однозначный ответ здесь в принципе невозможен.
Однако интересна уже сама попытка по-новому взглянуть на традиционную проблему противостояния порядка и хаоса.
Те, кто бывал на «Звездном мосту», сразу узнают место основного действия романа — харьковский Парк Культуры и Отдыха, что напротив гостиницы «Харьков», равно как и соседние реалии: Сумскую, памятник Шевченко, театр… Это дополнительный, если так можно выразиться, бонус для ближнего круга любителей фантастики. Остальные же читатели, слабо знакомые с топографией Харькова, оценят историческую достоверность и точность в деталях (несомненная заслуга Андрея Валентинова), а также дотошное и любовное описание самого разнообразного стрелкового оружия. Кстати, если вспомнить «Кабирский цикл», для писателей Олди именно ружья с пистолетами изначально воплощали неумолимый и равнодушный рок — в отличие от честного и одушевленного оружия холодного.
Помимо основного текста составители серии «Триумвират» снабжают каждую книгу внушительным блоком послесловий; в данном случае этот раздел вполне можно рассматривать как своеобразный мастер-класс — еще один бонус для близких к фэндому читателей, а вернее, для начинающих авторов.
Мария ГАЛИНА
«Альтернативная реальность»
Дорогие друзья!
Жюри готово поделиться своими впечатлениями о состоянии умов подрастающего фантастического поколения. Состояние — стабильное: как и на прошлых этапах конкурса участники продемонстрировали неплохой слог одновременно с некоторой растерянностью в поиске свежих НФ-идей. Потому, наверное, мы обратили взор к творчеству нашего постоянного читателя, поднаторевшего в распутывании хитроумных загадок другого фантастического конкурса — «Банк идей», где он недавно стал победителем.
Родился Олег Петрович Костенко в Ленинграде в 1969 году, окончил ВТУЗ и трудился на заводах Санкт-Петербурга. Опубликовал несколько рассказов в журналах «Уральский следопыт», «Химия и жизнь» и городских газетах.
В финал вышли А.Лобин из Ульяновска и Р.Максимов из г. Осташкова Тверской области. Поздравляем победителя и финалистов. Остальных участников благодарим и желаем творческих успехов. Конкурс продолжается. Условия — на сайте «Если».
Жюри конкурса
Олег Костенко
Разум взаймы
Солнце неторопливо заплывало за вершины деревьев. Ползущая и порхающая лесная живность еще не ощутила приближения ночи. То и дело вверху, в кронах деревьев, перепархивали крохотные пичужки, чем-то напоминающие земных синичек, жужжали в траве цикуны да изредка шелестели зеленые стебли, может, от ветра, а может быть, кто-то полз в зарослях лабузы — высокой травы, похожей на осоку.
Откуда-то слева доносилось журчание ручья.
— Хочу пить, — капризно произнесла Алёна.
— Увы, тебе придется потерпеть до поселка.
Корней привык к ее неожиданным капризам, сейчас, наверное, опять начнет дурачиться.
— А если я умру от жажды? Учти, мой иссохший труп останется на твоей совести.
— Тогда ты прославишься в веках, как первая жертва коварной планеты. Я торжественно похороню тебя и буду лить на твоей могиле горькие слезы.
Не выдержав, Алёна фыркнула.
— Ладно, чтобы не доставить тебе такого удовольствия, я напьюсь из этого ручья, и пусть мое грешное тело терзают легионы вирусов.
Она зашагала в сторону, откуда доносилось журчание ручья. Корней с улыбкой смотрел ей вслед.
Вернулась девушка довольно скоро.
— Ты знал? — спросила она сердито.
— Конечно.
Пожалуй, Алёне было из-за чего злиться. Вместо вожделенной влаги перед ней предстал пень, на котором восседал некто маленький и пузатый. Его воздушные мешки вздувались и опадали, издавая звуки, которые Алёна и приняла за шум ручейка.
— Между прочим, — сообщил Корней, — это была его брачная песня.
— А я, стало быть, подалась в невесты?
— Точно, — Корней захохотал.
Алёна хотела было обидеться, но тоже засмеялась.
Трава позади них зашелестела. Алёна обернулась на шум, и ее передернуло от отвращения. Подминая под себя толстые стебли лабузы, на поляну вылез то ли слизняк, то ли полип — огромный червеобразный отросток. Нет, даже не слизняк, пожалуй, а какая-то студенистая колбаса. Поверхность «колбасы» местами вздувалась и опадала.
— Ой, какая гадость! Пойдем скорей! — Алёна нетерпеливо потянула за руку своего спутника.
— Спокойно, Ал, спокойно. Он абсолютно безобиден. Вон видишь, по нему даже жучок ползет и хоть бы что.
Он протянул к слизняку руку.
— Ой, не надо.
— Спокойно, я же говорю… — Корней погрузил палец в живую массу.
Та расступилась, словно действительно была студнем, а не живым телом.
