а тут я уже не торговался. Просто отдал, и всё. Не думаю, что он много заработает, даже если что-то продаст. Но, мне кажется, он и не собирается. Просто взял в личную коллекцию. Даже если выкинет или раздарит — его право.
Мне, как человеку нетворческому и прагматичному, было жаль, ему, как человеку талантливому и способному — нет: сделаю ещё. И обсуждать тут было нечего.
А вот к отцу у Миро было полно вопросов.
И главный: «Болен ли он?» отпал сам собой, едва мы вошли в палату.
Исхудавший, бледный, каким не должен бы приехать с Гоа, заметно полысевший Сергей Сергеевич Сарматов лежал в палате, где ещё совсем недавно лежал Ротман.
— Знаю, знаю, — отмахнулся он, когда разговор зашёл о работе. — Ты считаешь, что я тебя подставил.
— А это не так? — удивился Мирослав.
Единственный стул он уступил мне, а сам остался стоять.
— Скажу тебе честно, я рассчитывал немного на другое, когда встречался с Верещагиным в Праге. Я думал о слиянии, думал, это правильно — объединить наши компании, — говорил он немного севшим, но всё ещё сильным голосом. — Ну и всё, что из этого следует.
— И заранее сливал ему нужную информацию через Кирюшу, чтобы у Верещагина не осталось сомнений в серьёзности твоих намерений.
— Чтобы всё, что я ему скажу, он уже знал: про болезнь, про твоё нежелание занять мой пост и прочее — всё это он как бы узнал сам, из своего источника, поэтому легче пошёл бы на сделку. Но, видимо, я заболел куда серьёзнее, чем считал, если отмёл мысль, что эта балалайка решит стать солирующим инструментом в оркестре: Верещагин решит повернуть ситуацию исключительно себе на пользу, под шумок прижать меня лопатками к полу и купить «Экос».
— Ты не отмёл, — покачал головой Миро̀. — Ты знал. Знал, что достанется мне, я приму удар. Но при любом исходе это ни на что не повлияет.
— Не скажи. Я понимал, что это жестоко. Тебя ведь словно бросили в полынью. Но ты выстоял. Не плюнул, не сдался, не заскулил, не обосрался, как щенок. Ты сражался. Искал истину. Искал предателя. Бросился грудью на защиту своей девчонки, — посмотрел он на меня.
— Не преувеличивай, пап, — усмехнулся Миро̀.
— Да я ещё преуменьшаю! — взмахнул тот рукой. — Не умею я хвалить, сын. Не по-мужски это как-то — все эти нюни. Но знаешь, о чём я думал, когда сбежал с тошнотворного Гоа и поехал в Швейцарскую клинику? О том, что это ты вернул мне желание жить. Врёшь, меня этой опухолью не возьмёшь — вот о чём я думал. О том, что я тебе нужен. О том, что, чёрт побери, я ещё хочу понянчить внуков. Что я ещё слишком молод, чтобы подохнуть в куче собственного дерьма без боя. Поэтому я вернулся. И согласился на операцию. Но это уже пусть наши врачи. Пусть вырежут к хренам, эту дрянь у меня в голове. А если нет, — он вздохнул. — Ну я буду знать, что хотя бы пытался.
Миро̀ похлопал его по руке, а потом сжал.
— Я позвоню маме. И Венере. Тем более они и так знают, — он встал.
Отец кивнул.
— Я извиняюсь, — вмешалась я. — А откуда Кирюша знал Верещагина?
— Он учился где-то вместе с его сыном. Я его, собственно, потому и взял. Потому и терпел его выходки. Правда, думал он не настолько козёл, а так, нет-нет да попивает из копытца. Кстати, вы видели последние новости? Про «Органико», — потянулся отец Миро̀ к пульту и добавил громкость телевизора.
— А что там? — повернулся Миро̀.
— Очередной скандал вокруг компании «Органико», в этот раз бухгалтерский, — сообщила диктор с экрана. Напомнила, что ещё мы узнали про «Органико» за эту неделю: про использование недопустимых в органической косметике веществ, про слитую базу клиентов и прочие мелкие прегрешения, которые меркнут на фоне последней новости об уклонении от налогов, как обозначили журналисты. — Акции компании уже упали более чем на четверть, — сделала итоговые выводы диктор. — И это только начало, как прогнозируют аналитики.
— Не рой другому яму, вот как это называется, — резюмировал Сергей Сергеевич.
Миро̀ прищурился.
— Но у тебя же есть на этот счёт своё мнение?
— Мнение, сынок, как жопа. У всех она есть, но не всем стоит её показывать.
— А ты не хочешь…
— Что? Прикупить «Органико»? Не-не-не, — поднял руки тот. — Пусть тонут. Я и пальцем не пошевелю.
— Справедливо, — согласилась я. — Так им и надо.
— Вот. Моя девочка, — улыбнулся он и обнял меня на прощание.
— Не уверен, что отец в этом не замешан, — сказал Мирослав уже в машине. — Верещагин его, считай, подставил, хотел обобрать как липку, воспользовался.
— И отец не остался в долгу? Молодец, что ещё тут сказать. Даже если именно это, а не желание понянчится с внуками, сподвигло его лечиться. Это бизнес, детка, — развела я руками. — Жестокий и циничный, как природа. Здесь или побеждают, или не берутся вовсе, учил меня один очень умный человек.
— Какая же ты у меня злопамятная, — улыбнулся он.
— Я не злопамятная, — ответила я, — у меня просто хорошая память.
Он вдруг уставился на меня, словно что-то вспомнил.
— Слушай, я ведь знаю, какую новую линию косметики надо запустить в «Экосе», — наконец сказал Миро̀. И прибавил газ. — Поехали. Я тебе покажу.
— Помнишь, те закрытые теплицы, куда не пустили проверку? — тянул он меня за руку по территории завода. — Знаешь почему они закрытые?
— Чтобы никто не узнал?
— И это тоже. Но главное, там нужен особый микроклимат, температура, освещение. Смотри, — поздоровался он с охранником и пригласил меня внутрь.
