— Зачем еще? — спросила женщина, все еще не открывая дверь.
— Для журнала,— заторопился, объясняя, Педро.— Мой друг — иностранец. Он из Европы. Хочет написать статью о нашем городе. И конечно, фотография Каминито не может не сопровождать такую статью.
— Ну и что?
— Но из вашего, сеньора, окна открывается самый лучший вид на Каминито. Самый лучший... Мы вас не задержим, поверьте! Всего одна минутка!
— Ну что же,— говорит женщина после минутного колебания,— если вы это сделаете быстро...
Она сбрасывает цепочку, открывает дверь. Мы входим. Тяжелый воздух ударяет в нос. Мрачно, темно. Через узкую прихожую проходим на кухню, и я успеваю увидеть в открытую дверь маленькую комнату, в которой стоит старый диван. На нем, закрыв газетой лицо, лежит мужчина.
В ногу ткнулась мокрым носом собака. На кухне горит лампочка, хотя сейчас полдень. Темно, душно. На плите шипит сковородка: в оливковом масле жарится зеленая фасоль. На полу возятся пятеро детишек мал мала меньше. При нашем появлении они смолкают и, раскрыв рты, разглядывают нас.
Окно маленькое, двустворчатое. Одна створка заколочена фанерой.
Женщина рванула эту створку на себя, окно жалобно скрипнуло, раскрылось. Стало немного светлей. Радостно взвились дремавшие на потолке мухи.
Я подхожу к окну. Художники стоят у полочек, стендов и стоек со своими картинами, туристы бродят, щелкая фотоаппаратами, разглядывают этюды. Мне стало не по себе; не могу стоять у окна, зная, что в спину смотрит эта женщина и ждет, когда мы наконец уйдем и оставим ее в покое.
— Боится выселения,— говорит извиняющимся тоном Педро, когда мы торопливо выходим.— Владельцы домов после того, как улица стала такой знаменитой, начали постепенно выселять жильцов. Ремонтируют кое-как каморки и сдают художникам. Ты видел мою мастерскую? Конечно, не лучший подарок художнику. Но сейчас иметь на Каминито ателье престижно. И потом... То, что мы здесь пишем,— для туристов. Это можно делать даже совсем без света, с закрытыми глазами...
В поисках центра
Пора, однако, познакомиться с городским центром. Для этого нужно прежде всего установить, где он находится. Обратившись к путеводителю для автомобилистов, мы обнаружим, что все дистанции на дорогах страны отмеряются от площади Конгресса, точнее говоря, от гранитного монолита «Нулевой километр», высеченного скульптором Хосе Фиораванти и установленного рядом с Конгрессом. Впрочем, сами аргентинцы не склонны считать эту площадь и этот дворец символом или центром своей столицы.
Гораздо более правомерно считать центром площадь Мая, на которой в 1810 году была провозглашена независимость Аргентины от испанской короны. На этой площади находятся сразу два правительственных дворца: и самый первый — «Кабильдо», и современный — «Каса Роса да». Но все-таки площадь Мая центром никто не считает.
Есть в Байресе улица, о которой обязательно упомянет каждый портеньо, рассказывающий чужестранцу о своем городе. Она направляется на запад от порта — узкая, совсем обычная улочка, которую и «авенидой»-то непонятно почему назвали. Ведь гордое это слово предполагает простор, размах и уж, по крайней мере, ширину хотя бы на три-четыре транспортных потока. Но нет, бежит себе скромная авенида Ривадавия через кварталы и районы, и странное дело — чем дальше от центра, тем шире и оживленнее она становится. Давным-давно уже кончились или поменяли свои названия параллельные ей улицы, которые начинаются там же, у порта. Потом Ривадавия ныряет под виадук кольцевой автомобильной дороги имени генерала Паса и, распрощавшись с территорией Федеральной столицы, вырывается на просторы Буэнос-Айреса. Рядом с ней железная дорога. Небоскребы остались далеко позади, вокруг — коттеджи и виллы. На автобусах— названия других городов и поселков. И все чаще и чаще встречаются гаучо на лошадях, грузовики и повозки, везущие кожи, муку, картофель. И нумерация домов уже перевалила за двадцать тысяч... Нет, никто не знает, где кончается Ривадавия.
Кто-то мне говорил, что она тянется километров на двадцать. Но мальчишка, заправлявший машину на бензоколонке, убеждал меня, что по Ривадавии можно доехать до Мендосы, а это, как известно, самый западный из аргентинских городов. Оттуда уже рукой подать до Сантьяго-де-Чили. Хочу предупредить, что заблудиться в Байресе невозможно: планировка этого города удивительно логична. Весь он разделен на «куадры» — кварталы, образуемые перпендикулярно пересекающимися улицами. Длина каждой «куадры» — сто метров, и в каждом квартале, даже если количество домов и дверей в нем меньше сотни (а так это обычно и бывает), нумерация домов ограничена одной сотней: от 100 до 200 или от 1500 до 1600 и так далее. Такой же порядок сохраняется и на параллельных улицах. Таким образом, если вы разыскиваете, например, дом номер 815, а находитесь, предположим, против триста сорок седьмого дома, то можете быть уверены, что нужный вам дом и подъезд будут найдены ровно через пять перекрестков!!!
Но как все-таки быть с «городским центром»? Тут все зависит от того, что вкладывать в это понятие.
Приехавший в Байрес за покупками отправится на знаменитую Флориду: торговую улицу, закрытую для автомобильного движения и отданную пешеходам, точнее говоря, торговцам и покупателям.
Те, кто хочет развлечься, выберут авениду Корьентес, точнее, ее отрезок между Флоридой и Кальяо. Здесь кинотеатры и кафе, пиццерии и залы с игральными автоматами, дешевые сувенирные лавки, бары, пивные. Корьентес — самая беспокойная, оживленная и никогда не засыпающая улица. В три дня и в три ночи не смолкают на Корьентес рыдающие звуки танго и грохот джаза. В воздухе висит автомобильный чад, смешанный с запахами жареного лука и дешевых одеколонов. И откуда бы вы ни шли и куда бы вы ни направлялись по этой авениде, вам нельзя миновать находящийся на пересечении Корьентес и авениды 9 июля стройный, взметнувшийся в небо 72-метровый обелиск. Его так и называют «Обелиск», и он-то и служит Байресу самым точным и известным во всем мире графическим символом.
История Буэнос-Айреса, города с тысячью лиц, города сотен тысяч портеньос, неразрывно связана с жизнью, заботами, с радостями и горестями своей страны и всего остального мира. И в том, что говорят, что думают, к чему стремятся аргентинцы, с которыми я встречался в Буэнос-Айресе, отражается биение сердца всей этой нации.
— Наша страна должна взять в свои руки борьбу за утверждение своего суверенитета, за освоение своих богатств. И руководство этой борьбой должно находиться в руках самих аргентинцев,— вспоминаю я слова отставного генерала Гуглиалмелли.
— Сейчас необходимо действовать так, чтобы добиться подлинной независимости нашей страны, покончить с постоянным и грубым вмешательством в нашу жизнь транснациональных монополий,— мнение коммуниста Оскара Аревало.
Я вспоминаю другие встречи с портеньос на Каминито, на авеню Ривадавия, и думаю, как все-таки определить главную, самую характерную черту их характера: оптимизм, веру в свои силы, уверенность в том, что невзгоды пройдут и завтрашний день будет лучше, чем нелегкий сегодняшний.
— Жизнь каждого из нас напоминает книгу, страницы которой бывают яркими, радостными, а могут оказаться трагическими, грустными, печальными,— сказал мне ветеран профсоюзного движения, старый и мудрый портеньо Рубен Искаро. И добавил: — Но мы должны всегда стремиться к тому, чтобы забывать печали и сделать радости постоянным спутником нашей жизни.
Буэнос-Айрес — Москва
Игорь Фесуненко
Горячий январь сорок пятого
Освобожденная родная земля осталась далеко позади. Мы шли по земле польского народа, несли ему свободу и избавление от фашистского рабства. А там, впереди, лежала фашистская Германия, страна, откуда пришла война и куда теперь бумерангом она возвращалась.
В январе 1945 года наши войска развернули наступление с Сандомирского плацдарма. В огромном потоке войск — стрелковых, танковых, артиллерийских, инженерных частей и соединений— наступала и наша 100-я танковая бригада 31-го танкового корпуса, в которой я служил с 1942 года. В сорок пятом я стал помощником, а затем и заместителем начальника штаба бригады по оперативной работе. Скажу откровенно, должность эта одна из боевых и самых беспокойных в таком небольшом штабе, каким является штаб танковой бригады. У оператора никогда не было свободной минуты. Всегда он обязан знать обстановку, то есть что делают противник и свои подразделения, каковы возможные ближайшие изменения этой обстановки, каковы потери за только что минувший бой... Вот далеко не все дела, которые выполняет офицер — оператор штаба.
В то время бригадой командовал полковник Дмитрий Федорович Гладнев, тридцатилетний офицер. Он был невысокого роста, плотно сбит. На первых порах ко мне, как, впрочем, и к другим офицерам, он тщательно присматривался. Вскоре Гладнев стал мне полностью доверять, требовал, чтобы я находился рядом с ним, часто посылал в батальоны оказать помощь комбатам в трудную минуту, проверить, как выполняется приказ. Словом, как говорят в таких случаях, мы хорошо понимали друг друга.
