Прежде в Астрахани жило некоторое количество индийцев, оставив от общения с калмыцкими женщинами племя метисов, очень активное и самоотверженное в труде и, сказать больше, очень красивое внешне, не унаследовавшее разреза глаз матерей и бронзового цвета лица их отцов. Эти метисы — грузчики, торговцы вразнос, моряки, которых встречаешь повсюду: в порту, на улицах и набережных, с белым колпаком на голове, в такой степени смахивающим на колпак Пьеро, что с первого взгляда их можно принять за испанских погонщиков мулов.
Армянин сохранил в Астрахани свой изначальный типаж таким же чистым, как евреи сохранили свой во всех странах мира; армянские женщины, которые выходят только вечером, идут завернувшись в длинные белые вуали, что в сумерках придает им вид привидений. Восхитительно отороченные вуали подчеркивают ценность оберегаемых форм, которые напоминают элегантные линии греческих статуй. Сходство с античными шедеврами удваивается, когда эти живые призраки кокетливо позволяют заглянуть в их лица, чистые и пленительные — соединение греческой и азиатской красоты.
Мощение улиц — роскошь, совершенно неизвестная Астрахани. Жара превращает улицы в пылевую Сахару, дождь — в озеро грязи; в пылающие месяцы лета они пустынны с 10 утра до 4 часов вечера. С 4 до 5 дома роятся как пчелиные ульи, открываются магазины, улицы заполняются, люди теснятся на порогах домов, из окон высовываются головы, с любопытством озирающие прохожих — представителей всех азиатских и европейских национальностей, стоит вавилонская мешанина всех наречий.
Нас очень пугали астраханскими москитами; к счастью, мы прибыли сюда, когда эти гадостные насекомые, от обилия которых темнеет воздух в августе и сентябре, уже исчезли.
Вода в Астрахани неважная, и ее не хватает; в Волге она солоновата от контакта с Каспийским морем или, может быть, более от того, что омывает солевые банки между Саратовом и Лебединской. Русская власть намеревалась устроить артезианские колодцы, но на 130-метровой глубине бур дал выход не фонтанирующей воде, а водородно-углеродному газу. Неудачу использовали, чтобы по вечерам зажигать огонь. Он очень живо светит до утра. Фонтан стал большим фонарем.
Нам очень расхваливали астраханские арбузы; они здесь заурядное явление и, хотя превосходны, никто их не ест. Мы часто спрашивали, но нам постоянно отказывали в этом продукте, как недостойном нашего внимания. Чтобы попробовать арбуз, мы были вынуждены сами его купить. Нам продали арбуз весом 7-8 фунтов, по 4 су (По курсу того времени: 1 су — 1 копейка. Прим. перев.) за фунт, и как иностранцев обжулили вдвое.
Однажды я купил 2 арбуза, по 8 копеек за фунт; не имея мелочи, подал рублевый билет; бумажные деньги, обесцененные в центре России, еще так сильны на окраинах, что торговец возжелал отдать мне 2 арбуза, а не сдачу — 3 франка 12 су.
Правда, здесь очень дорого платят за херсонские и крымские арбузы, хотя они, по-моему, не лучше астраханских.
Другие фрукты, за исключением винограда, о котором я уже говорил, посредственны, однако же старая молва превозносит астраханские фрукты. Возможно, и в самом деле во времена татар, искусных в поливном земледелии, астраханские фрукты были достойны той славы, которая пережила их качество. Ничто не может как следует уродиться при московском господстве, напоминающем своего рода пневматическую машину без воздуха. Расхваливают же и фрукты Севильи, Кордовы и Альгамбры, но опять же то были времена арабов. Сегодня единственно съедобные фрукты в Испании те, что вырастают сами собой — апельсины и гранаты.
Г-н Струве со своим французским поваром не только сымпровизировал для нас превосходный обед, но еще сумел собрать дюжину гостей, в обществе которых — если закрыть двери — трудно было предположить, что находишься в тысяче лье от Франции. Трудно представить, какое моральное влияние оказывают на остальной мир наша цивилизация, наша литература, наше искусство, наши моды. В отношении нарядов, романов, театра и музыки едва ли больше, чем на 6 недель, женщины отставали от Франции...
...К моему глубокому отчаянию, тщетно искал я в Астрахани те великолепные ткани из Индии и то богатое оружие из Хорасана, что рассчитывал найти; в Астрахани осталось едва 5-6 персидских лавочек, владельцы которых чувствуют себя польщенными, если их кто посетит; ни одна из них недостойна назваться магазином. Единственная примечательная вещь, которую нашел, — великолепный хорасанский кинжал с гравированным клинком, вмонтированным в рукоять зеленой слоновой кости. Я заплатил за него 24 рубля. Перс, который продал мне кинжал, три года назад повесил его в лавке на гвоздь, и за это время не нашлось человека, который попросил бы его снять.
На следующий день после приезда пришел начальник полиции с приглашением посетить жилища нескольких армянских и татарских семей. Прежде он позаботился, чтобы послать спросить, не ранит ли их национальные и религиозные чувства наш визит. Действительно, некоторые пуритане не пожелали видеть нас у себя дома, но другие, более цивилизованные, ответили, что приняли бы нас с удовольствием.
Первая семья, которой нас представили или, вернее, представленная нам, была армянской: отец, мать, сын и три дочери. Эти отважные люди потратились, чтобы нас принять. Мы увидели сына у печи, занятого приготовлением шашлыка — в свое время расскажем, что такое шашлык, — тогда как три дочери и мать ставили на стол разные конфитюры, в том числе из винограда 3-4 видов. Меня заверили, что в Астрахани насчитывается 42 сорта винограда. Что касается варенья, сомневаюсь, что в мире есть народ, который готовит его лучше, чем армяне. Я попробовал 5 видов варенья: из роз, круглой тыквы, черной редьки, орехов, спаржи...
Выйдя из дома этой армянской семьи, мы зашли к татарской семье. Попасть к ней было сложнее, а что удалось посмотреть — менее привлекательно. В самом деле, каждый татарин держит гарем, который он ревнует так же сильно, как ревнуют в классах средних школ; гарем ограничен четырьмя законными женами, разрешенными Магометом.
Наш татарин набрал это количество; только в числе четырех женщин у него была негритянка с двумя негритятами. У других трех женщин был свой контингент детей общим числом до 8-10; все это бегало, копошилось, скакало на четвереньках по-лягушачьи, проскальзывало под мебелью, подобно ящерицам, в едином порыве — удрать подальше от нас. На заднем плане по рангу в одном ряду стояли четыре женщины, одетые в свои лучшие наряды, можно сказать, под защитой их общего супруга, который держался перед ними как капрал перед взводом. Все это было заключено в комнатке 12 квадратных футов с единственной мебелью — большим диваном и большими деревянными сундуками, инкрустированными перламутром, столько раз помянутых в «Тысяче и одной ночи» как тара для перевозки товаров и главным образом как место, чтобы прятать любовников. За несколько минут мы составили представление о счастье полигамии и радостях гарема и, поскольку с нас было довольно вида мусульманского блаженства, вышли глотнуть воздуха, несколько менее насыщенного азотом и углекислым газом.
Вернувшись к г-ну Струве, где расположили свою главную ставку, нашли гонца от князя Тюменя; он привез нам все его комплименты, уверение в удовольствии, которое мы ему доставим, прибыв увидеться с ним послезавтра, 29 октября...
Продолжение следует
Рисунки художника Муане
Перевел с французского В. Ишечкин
Если женщины немного помолчат
...То вы услышите шум Ниагарского водопада
Был такой популярный анекдот, и один мой коллега частенько любил его вспоминать, когда поднимался всеобщий галдеж, а ему нужно было сказать что-то важное. Анекдот этот, конечно, не про Ниагарский водопад, а про болтливость женщин, но я почему-то вспомнил его, когда до этого величайшего природного чуда Северной Америки остались считанные километры.
После дня пути автобусом из Вашингтона до Буффало все мои попутчики были немного сонные и молчаливые — даже представительницы прекрасного пола, — и ничто не нарушало тишину. Однако вовсе не шум падающей воды, так когда-то поразивший первых европейских путешественников и породивший множество преданий и верований среди местных индейцев, обнаруживал близость водопада. Казалось, все дорожные указатели, стоило шоссе выйти за пределы Буффало, только и твердили: впереди — Американский водопад. И было такое впечатление, будто все те сотни и тысячи машин, что неслись по дороге, двигались только и исключительно к Ниагаре.
Как я позже узнал, на канадской стороне границы все дорожные знаки показывают путь к Канадскому водопаду. Река Ниагара, в том месте, где совершает свой знаменитый прыжок, разделена Гоутайлендом — Козьим островом, и одна часть водопада зовется «Американский», другая — «Канадский». Для всего мира это просто Ниагара, но все дорожные знаки Северной Америки соблюдают полную географическую точность... И название «Ниагара» можно на них встретить лишь в названиях городов Ниагара-Фоле, лежащих по обоим берегам реки.
