почему он не пришел к Кате, чтобы высказать все, что думает по поводу ее отвратительного поступка? Почему не обвинил ее в вероломстве и не потребовал объяснений? Катя бы тогда тоже напомнила ему о том ужасном телефонном разговоре, и они разобрались бы во всем этом безумии, которое Катя заварила — и выварила настолько, что теперь не могла даже ложку воткнуть, чтобы хоть как-то расхлебать. Ромка всегда был слишком правильным и гордым, он счел ниже своего достоинства выяснять отношения с распоясавшейся Сорокиной — и просто ушел. И оставил Катю одну. Совсем.
Навсегда.
Потому что даже после одной неполной недели в Ромкиных объятиях она понимала, что никогда у нее не будет такой любви, как была с ним. Такой чистой, такой горячей, такой искренней — и взаимной. Хоть двадцать лет пройдет, хоть сорок, Ромка всегда будет первым — и единственным. Никого Катя до него не любила, теперь-то она это понимала абсолютно точно, и никто ей не был нужен так, как Ромка. И какой бес в нее вселился, чтобы понять Ромкины слова именно так, как поняла их Катя? Ведь даже по его тону было понятно, что он говорит не всерьез, а она все приняла за чистую монету — и разрушила их отношения. И кажется, сразу две жизни, потому что если Ромка любил, если она причинила ему боль, если он бросил университет из-за этой боли… Тогда Кате не было совсем никакого прощения. Она-то ведь лучше всех знала, как важна для Ромки учеба. Он и дело уже себе нашел по душе — всего-то и надо было защититься от отцовских посягательств на его желания, а Катя выбила у него почву из-под ног. Привыкла, дура, всеми командовать и считать лишь себя правой и безупречной — вот и получила! До конца жизни урока хватит!
Вот только Ромке-то такой же урок за что? Он-то вообще ни в чем не виноват! Он просто влюбился не в ту девчонку…
Катя еще раз всхлипнула и вынула из шкафа валявшуюся на дне оранжевую кожаную полоску. Тот самый браслет, что Ромка завязал, обещая себе пригласить Катю на танец, и снятый после их вальса. Вальса, который до сих пор обжигал. Который до сих пор сбивал дыхание. Который до сих пор заполнял теплом в сладком предвкушении, как будто ничего еще не кончилось и впереди самое необыкновенное.
И Катя собралась отказаться от этих чувств и ощущений? Вот так сдалась после первой трудности, смирившись с уже случившимся? Отпустить Ромку, не попытавшись хоть что-то исправить? Да, шансов на его прощение почти нет, но, если она не сделает шаг навстречу ему, шансов не будет вовсе. Она уже разрушила так многое, просто отвернувшись от него, так неужели снова на те же грабли?
Нет, это совсем не по-сорокински! Уж кто-кто, а Катя не умеет отступать. Пусть страшно, пусть трудно, пусть почти без надежды на успех, но она попытается вернуть Ромку! Объяснит, попросит прощения, поклянется, что подобное больше никогда-никогда не повторится, — и оставит за ним решение. Если он совсем отказался от нее, она смирится, зная, что заслужила это. Но если все-таки… Если все-таки…
Сама не зная зачем, она распахнула окно, впуская в комнату весну, и глубоко вдохнула свежий теплый воздух. Он окончательно изгнал из души не только неуместные обиды, но и недавнюю безысходность. Все еще можно исправить. Хотя бы попытаться. И Катя попытается.
Зажмурившись, она дала себе обещание. А потом завязала на запястье тот самый оранжевый браслет. Пусть он будет символом ее надежды — та, Катя чувствовала, еще ей понадобится.
Вернувшись домой, она застала в своей комнате Соню. Прошептала одними губами: «Прости», — и взяла со стола телефон. Быстро набрала Ромкин номер и приложила трубку к уху.
Соня смотрела за ее действиями с напряженным ожиданием, но не говорила ни слова. И скоро Катя поняла почему — когда отвратительный женский голос сообщил, что абонент находится вне зоны доступа сети.
— Не отвечает, да, Сорокина? — догадавшись, кому она звонила, иронично спросила Сонька. — По ходу, вы на пару с Давыдовым от симок избавились. И я сочту себя удовлетворенной, а свою поездку — ненапрасной, если узнаю причину и его бойкота.
Катя, горько выдохнув, опустилась на кровать. Смотреть на Соньку ей было стыдно.
— Ты тоже Ромке звонила? — стараясь немного отсрочить неизбежное, спросила она. Соня кивнула.
— С четырех телефонов: своего, родительских и у одногруппницы попросила: думала поначалу, что в опалу к нему попала. А оказывается, все куда хуже?
— Хуже, — подтвердила Катя и посмотрела в погасший экран телефона. — Хочешь окончательно разочароваться в подруге, Бессонова? Или остановимся на том, что я жестоко обидела Ромку и теперь не знаю, как все исправить?
Соня долго изучающе рассматривала ее и даже принялась напевать какую-то дурацкую песенку. Потом, очевидно, приняла решение.
— Что ты еще выкинула, Катька? — потребовала ответ она. — Я даже самые сказочные варианты перебрала, но так и не придумала, что можно сделать такое, чтобы Давыдов психанул и пропал с радаров. Это вообще не в его стиле.
Катя заставила себя проглотить вставший в горле комок. Чего уж теперь страдать из-за того, что пробила даже непробиваемого Давыдова? Надо решать проблему. А Сонька, что бы Катя недавно о ней ни думала, могла ей в этом помочь.
— Целовалась на его глазах с Олегом, — придушенно проговорила она. — А потом уехала с ним и вернулась только под утро.
Сонька охнула. Катя со всей силы ущипнула себя, чтобы хоть как-то оправдать навернувшиеся слезы. Если даже ей было сейчас так больно от своего поступка, то что почувствовал тогда Ромка? И она еще надеется на прощение?
— Не было ничего, — пробормотала Катя, наверное впервые в жизни пытаясь оправдаться перед подругой. Но она нуждалась в ее понимании и ее поддержке. Больше рассчитывать было совсем уже не на кого.
— Это радует, — без всякой насмешки заявила Сонька и, пересев к Кате на кровать, снова обняла ее одной рукой. Катя глубоко вздохнула и пристроила голову ей на плечо. — Влюбилась, да, Сорокина? — что-то совсем неуместное спросила она. —
