В центре площадки — длинная деревянная лавка и несколько вполне современных стульев, большие кувшины и... микрофон, провода от которого тянулись к усилителю и дальше в дом Народного совета.
Любой сколько-нибудь торжественный случай на Востоке имеет склонность перерастать в церемонию. А церемония — значит, речи. И мне пришлось произнести речь, которую сразу же переводили на язык эде и транслировали по всей общине: в каждом бане прибит к столбу или стволу дерева динамик. Радио прочно вошло в быт эде и мнонгов. Его слушают и неграмотные. Книги и газеты на языке эде — большая редкость, а письменность, изобретенная для мнонгов в конце 50-х, пока вообще существует только в теории.
Я оглядел собравшихся. Лишь тридцать-сорок человек в первых рядах — видимо, те, кто непосредственно связан с организацией встречи гостей — одеты в праздничные национальные наряды эде. Эти наряды, как и костюмы джараев, банаров, седангов, не столь сложны и вычурны в сравнении с парадным платьем некоторых национальных меньшинств севера Вьетнама и Лаоса. Но достаточно многоцветны. А женские — черные, с поперечными полосами яркого, но лаконичного орнамента, даже на современный вкус не лишены элегантности. Плотно облегая фигуру, они подчеркивают природную стройность и грациозность.
Мужской наряд еще более ярок: светло-голубой тюрбан на голове, вышитый во всю грудь красный прямоугольник на черной домотканой рубахе, а самое главное — многоцветная набедренная повязка клин мланг. Как и повседневная кхо, эта нарядная повязка свисает длинным узким фартуком впереди, а сзади полоской проходит меж ягодиц, оставляя их открытыми солнцу и ветру. Кпин мланг — это шедевр рукоделия: тонкий узор, бахрома. Но только три-четыре старика красовались в таких повязках. У других до классического выходного костюма предков чего-нибудь да не хватало. Кто в сайгонской каскетке с козырьком, кто в шортах или брюках.
Остальная толпа была одета буднично и вовсе не так экзотично. Повседневно. Толстогубая красавица с тугой обнаженной грудью и с большой корзиной за плечами, пикантно зовущая в эти края с фотографий в книгах и журналах прошлых лет, осталась скорее символом плато, чем его обыденностью. Сегодня к традиционной одежде добавился самый разнообразный ширпотреб, который доходит и сюда из городов, а то и из-за моря. Никакой поэзии, зато торс прикрыт. Представления о красоте и приличии меняются.
Но есть традиции, которые гораздо более живучи, чем почтение к древней моде. Во всем горном Индокитае это питие кэна. Не обошлось без него и торжество в Доне. У лавки в центре площади стояли три почти ведерных глиняных кувшина, привязанных для верности к деревянным кольям: мы только открывали ритуал, а потом, когда к каждому кувшину подойдет не один десяток сельчан, могут и свалить нечаянно в суматохе.
Кисло-сладкий ритуальный напиток кэн — это слегка перебродившая смесь сахарного тростника, риса, кукурузы, настоянная для терпкости на листьях бетеля и поэтому зеленого цвета. Тянут его прямо из кувшинов через длинные полые бамбуковые прутики, как коктейль через соломинку. Притвориться, что пьешь, невозможно. Напротив сидит человек и на глазах у всей публики равномерно доливает кувшины сырой водой из большого пластмассового ведра. Это в тропиках-то, где я и зубы чистить старался только кипяченой!
Наш приезд совпал с местным Новым годом. Примерно в январе на суходольных полях заканчивается жатва риса. По этому случаю и устраивают Новый год. Именно устраивают. У эде этот праздник не привязан жестко ни к какому календарю. Он зависит от выполненной работы: собрали рис — значит, и Новый год наступил. У мнонгов и такого понятия о смене года не было. Слишком уж голодно жили. Большие гуляния устраивали один раз в два-три года, когда новое поле давало первый урожай.
Несладкая участь — растить рис на суходольных полях. За пятьдесят с лишним лет жизни земледелец мнонг Иа Томлеа испытал ее сполна. Председатель созданной в семьдесят восьмом году полеводческой производственной бригады показывал мне владения коллектива. Производственная бригада во Вьетнаме — это начальная форма кооператива. Таких бригад в Доне было четыре. В них работают и эде, и мнонги.
В других местах на плато и вообще в горном Индокитае почти не встретишь разноплеменных деревень. В Доне судьбы, заботы и уклад жизни разных этнических групп так тесно переплелись, что уже трудно на глаз определить — кто романтичный, медлительный земледелец эде, а кто порывистый, воинственный охотник мнонг. Влияние, наверное, взаимное. Но чаще мнонги становятся похожими на эде. Это и естественно. Эде с давних времен умели ткать, обрабатывать бронзу и железо. Мнонги этого не умели. Принадлежат они и к разным языковым группам: эде — к индонезийской, мнонги — к мон-кхмерской. У эде есть свой национальный эпос, который записан и издан. У мнонгов — ничего, кроме суеверий. Даже жгут леса и сеют рис они по-разному: эде урожаи получают выше.
В Доне благодаря влиянию соседей мнонги вовсе не такие, как в горах Дакнонга, который считают сердцем мнонгского края. Это в полусотне километров южнее. Там, на узких горных дорогах, в стороне от больших магистралей, я встречал этих пленников первобытной свободы. Грациозные фигуры будто скользят по узкой тропе над обрывом. Ничто не стесняет движений высушенного тела, сплетенного из тугих мышц, которые, кажется, вот-вот вырвутся из-под темной кожи. Вся одежда у мужчин — набедренная повязка из куска ткани в полторы ладони шириной, у женщин — полотнище пошире, именуемое юбкой «йенг». Почти все тело одинаково обветрено до сизоватого налета. Вся поклажа — плетеная соломенная сумка через плечо да арбалет со стрелами. Рядом шумит, катясь к закату, двадцатый век, но как трудно дойти до него этими разбитыми о камни, никогда не знавшими обуви ногами!
Председатель Иа Томлеа не похож на тех своих соплеменников. Свободно и быстро говорит по-вьетнамски. Даже синяя мнонгская рубаха без ворота в сочетании с такими же синими шортами выглядит совсем современно. Только слишком темная кожа да чуть заметная волнистость высокого, до белизны седого ежика волос выдают его происхождение.
Вообще-то мнонги неважные земледельцы, признает он. Еще в сороковые смутные годы — тогда его еще не нарекли мужчиной — их деревня иногда устраивала походы за трофеями к соседним племенам. К тому же набеги были освящены традицией мнонгов как один из источников существования. Тем они и снискали себе славу самого воинственного народа на юге плато. Отец Иа Томлеа рассказывал, как в молодости ходил за добычей в селения кхо и банаров. Из таких набегов приносили рис, посуду, бронзовые гонги — все, что олицетворяло богатство горского дома. Пригоняли скот, а также рабов, часть которых оставляли себе, а остальных уводили на запад, где на Меконге находились известные в Индокитае невольничьи рынки Кратье и Самбор.
Иа Томлеа провел меня за деревню на пологие холмы, где его односельчане собирались посеять суходольный рис. Крестьяне валили лес. На них были пропитанные потом, залатанные рубахи и обрезанные выше колен брюки армейского образца. На женщинах — изношенные когда-то белые кофты, какие носят вьетнамские крестьянки на равнине.
— Память о первых месяцах после освобождения,— пояснил Иа Томлеа.
Когда новая власть пришла в Дон, население было на грани вымирания от голода и разрухи. Провинциальные власти попросили помощи у Ханоя. Вместе с продовольствием из центра прислали комплекты армейской одежды, майки, одеяла и вот такие кофты. Спасли от голода, приодели, а значит, и укрепили позиции новой власти в этом приграничном национальном районе. Горцы не привыкли к абстрактным рассуждениям. А такая помощь в трудную минуту — вполне конкретное добро. Его здесь умеют помнить.
Деревья, как им и положено в сухую и жаркую январскую пору, стояли без листьев. Там, где дровосеки прошли вчера или два-три дня назад, оставался хаос поваленных стволов, сучьев, прутьев. Это и есть будущий рэй — подсечно-огневая делянка.
Изнурительна подготовка рэя, но не менее тяжел сев на склоне, очищенном с помощью огня. Самый большой сбор с гектара суходольного поля — восемь центнеров риса. И за год получают только один урожай.
— Люди эде, а мнонги тем более, потому так отстали, что верят в духов,— считает Иа Томлеа.— Злых духов боятся обидеть, добрых — тоже. Плугом землю уродовать нельзя: дух земли разгневается. Железной мотыгой ковырять тоже нежелательно — духи железа не любят. Удобрять поле навозом — это уже просто надругательство над духом. Единственное удобрение — зола от сгоревшего леса. Поэтому урожаи низки, а плодородия рэя хватает на два-три года. Даже жать серпом нельзя: рису больно. Осторожно обдирают зерна с колоса рукой в корзину. Вот выучим людей грамоте, дадим образование, перестанут они бояться духов — тогда дела пойдут быстро.
