Здесь, на кронштадтском рейде, круглый год дежурит лоцманское судно «Ленинец», чтобы встречать суда, идущие в Ленинград, указать им ориентиры, высадить лоцмана, обеспечить безопасность плавания по узкому извилистому фарватеру протяженностью в двадцать семь морских миль.
Ледокол «Семен Дежнев», встретив у приемного буя за горизонтом два судна, приближался к нам, оставляя за собой канал чистой воды. В кильватере у него шли небольшое западногерманское судно и за ним громадное, еще не ясных форм «50 лет Советской Украины».
После короткой команды взревели мощные двигатели «Ленинца», и судно начало разворачиваться по битому льду среди торосов. Василий Тюхин подошел к радиотелефону:
— «Семен Дежнев», я — «Ленинец»... Выходим вам навстречу. Встанем в пяти кабельтовых.
Темнеет. Небо низкое, с багровым горизонтом. Ледокол проходит за кормой «Ленинца». На подходе небольшой западногерманский лесовоз с надстройками на корме. Видно, что он идет на балласте — без груза. Высоко на корпусе, над белой кромкой льда видна грузовая ватерлиния. «Ленинец» медленно разворачивается кормой к его корпусу.
— Курс триста пятьдесят...
— Триста пятьдесят, — повторил рулевой.
Лоцманское судно, работая машинами назад, как бы вошло в ледовую траншею, чтобы твердо, без дрейфа, подойти кормой к встречаемому судну, мягко коснувшись его корпуса. «Ленинец» дал один длинный гудок. Лесовоз ответил тем же. Значит, понял маневр лоцманского судна. На «Ленинце» ребята волновались: боялись, что на лесовозе не поймут и не остановятся. Такое случалось с иностранцами. Лоцман Анатолий Селезнев уже стоял на корме, ожидая лесовоз, а Василий Тюхин через палубный динамик (по рации с лесовозом связаться не удалось) передал на английском языке, чтобы западногерманское судно гасило инерцию и встало серединой корпуса к корме лоцманского судна.
Подходит и «50 лет Советской Украины», водоизмещением около двадцати тысяч тонн, длиной сто шестьдесят метров, и на борту виден матрос, который держит на планшире свернутый штормтрап, поджидая лоцмана.
— «Ленинец», я — «Яне», — раздался по рации голос Анатолия Селезнева с лесовоза. — Как слышите меня?
Кто-то из ребят пошутил:
— Пришел русский лоцман и наладил связь.
Наконец настала и наша очередь. Предстояло с кормы «Ленинца» подняться на высоченный борт по обледеневшему веревочному трапу, который наверху, на палубе, страховал матрос. На флоте есть вещи, о которых не говорят вслух: например, умеешь ли ты плавать или можешь ли в открытом море в шторм подняться с катера по штормтрапу на большое судно. Об этом деликатно умалчивают, но непременно подстраховывают, и делают это не навязчиво, не задевая мужского самолюбия и не подчеркивая, что ты не моряк. Конечно же, Василий Тюхин не знал, бывал я раньше в море или нет, терпел ли бедствие. На подробное обоюдное знакомство времени не было, и лоцман до последнего момента вел себя так, словно не замечал меня. Но едва я шагнул к трапу, как услышал за спиной его спокойный голос:
— Когда поднимаешься по трапу, все время надо чувствовать три точки опоры.
Я понял, что его безразличие было чисто внешним, до сих пор так он подчеркивал свое отношение ко всему, что не относилось к его работе. Может быть, это объяснялось его молодостью.
Наверху у борта нас ждал матрос. Он подал руку, и я вспомнил, как всегда, поднимаясь на суда по трапу, чувствовал твердую руку матроса, помогающую сделать последний рывок через высокий борт, руку, подхватывающую тебя на последней ступени, иногда самой трудной.
Продрогнув в ожидании на палубе «Ленинца», мы с удовольствием ощущали тепло просторной и уютной рубки. В рубке темно, но она заполнена разноцветными огоньками контрольных приборов.
После короткого приветствия капитан отходит в сторону, и с этой минуты командует лоцман.
— Самый малый вперед... — Лоцман как бы осваивается и знакомится с судном, с его ходом. А все остальные, и я в том числе, — с лоцманом, с его умением и опытом.
— Самый малый, — повторяет штурман, отводит ручку телеграфа. Я замечаю, что он, как и капитан, и матрос, и я, поначалу несколько удивлен молодостью лоцмана.
— Руль лево пять...
— Руль лево пять, — отозвался матрос.
Капитану судна Юрию Николаевичу Алыбину сорок шесть лет. Это крупный, крепкого телосложения одессит. Сейчас он возвращается после шестимесячного плавания. Его судно заходило в Хайфон, Бангкок, Рангун, Сингапур, в порты Малайзии — Кланг и Пенанг, в Европе — в Булонь, в Антверпен, Гамбург, Роттердам, пересекло экваториальные воды, вышло в Атлантику и затем в северные моря. «50 лет Советской Украины» прошло не одну тысячу миль, и это чувствуется в атмосфере ходовой рубки корабля, в настроении капитана. Он укутан в шубу, словно все еще не может согреться после того, как вошли в Балтийское море. Его можно понять: несколько месяцев плавали и работали при плюс двадцать семь — тридцать градусов — и вдруг льды... На первый взгляд кажется, что Юрий Николаевич «выключился», не думает о судне. Он ходит по рубке и иногда позволяет себе говорить вслух:
— Сейчас меня встретят жена и дочь... Интересно, как их там устроили?
Его жена и дочь должны были приехать в Ленинград из Одессы на время стоянки судна в порту.
Проходим Кронштадтскую стену. Стемнело.
— Лево руля двадцать, — командует лоцман.
— Лево руля двадцать, — отвечает матрос.
— Слушайте внимательнее, — неожиданно обращается капитан к матросу. — Выполняйте команды точнее.
Капитан увидел, что лоцман чуть поторопился с поворотом, и выговорил матросу, а не лоцману. Лоцман почувствовал, что капитан заметил его небольшую ошибку, деликатно принял это замечание и скомандовал:
— Одерживай нос вправо...
С этой минуты стало ясно, что между капитаном и лоцманом установились взаимопонимание и доверие, которые возникают в начале, в середине или к концу пути, но лучше, как сейчас, в начале.
Темноту рубки рассек матрос в белом халате. Он тихо поставил поднос с кофе и бутербродами, а капитан приправил все это хорошими сигаретами.
Ветер принес снег, и видимость была нарушена. Теперь лоцман часто выходит на открытый мостик, где морозный воздух обжигает лицо, и подолгу стоит, вглядываясь в темноту. В рубке тихо. Только ровно, на одной ноте поют машины. Едва виден силуэт матроса у штурвала, где-то в углу у иллюминатора прислушивается и наблюдает капитан. Его присутствие хоть и ощущается, но оно деликатное, ненавязчивое: ведет судно лоцман. Судно идет в наступившей темноте, но за ним ведут наблюдения радиостанции береговых диспетчерских служб. Они вдруг возникают в рации и слышно:
— Я — УМА-3. Прием... Слышу вас хорошо...
— Нам нужны два буксира на двадцатый причал, — включается в разговор лоцман. — Через полтора часа...
Судно все еще идет в открытом море — по каналу, отмеченному буями. Я пытаюсь разглядеть впереди створные огни, но вижу лишь тусклые одинокие огоньки, разбросанные в беспорядке. То, оказывается, мы проходим мимо землечерпалки, то мимо встречного судна. И только один лоцман как будто видит красные и белые буи, бочки, створные огни... Вглядываясь в ночь, он по одному ему знакомым приметам и признакам точно знает, как провести корабль по узкому каналу, по фарватеру, шириной шестьдесят метров.
Постепенно начали проявляться в ночи огни Ленинграда. Справа мы на траверзе Петродворца, слева — более тусклые огни Васильевского острова. В хорошую погоду Ленинград открывается далеко с залива, и видно, как на солнце блестит купол Казанского собора, шпиль Петропавловской крепости, и город вытягивается в одну линию, но, чем ближе к порту, на первый план выступают новые дома, и весь дворцовый Ленинград закрывают собой башни-новостройки Васильевского острова.
Город возник неожиданно, словно до поры до времени в нем не было света, но вот включено все освещение разом, и оно сливается в одну плотную стену огней. Оборачиваюсь на голос из темноты рубки у иллюминатора и слышу:
— Ни один город в Союзе не распахивается с моря весь, сразу, во всю величину, как Ленинград.
Лоцман пересекает рубку и подходит к радиотелефону:
— Трансфлот, я — «50 лет...». Где находятся прибывшие члены семей экипажа?
— У нас в гостинице, а сейчас звонили еще с Московского вокзала...
— Если спросят еще, скажите, что мы в канале, скоро должны подойти.
— Подойдете к причалу, проинформируйте меня, — просит диспетчер трансфлота.
— «50 лет..,», я — «Ленинград»... вам навстречу идет судно.
Это уже береговая служба «Раскат». Весь канал разбит на пять секторов, и пять операторов по радиолокационным установкам следят за продвижением судов. Иногда корабль может пройти фарватер порта без лоцмана, с помощью службы «Раската». Но это могут себе позволить только свои ленинградские капитаны, которые хорошо знают обстановку канала, все его каверзные участки. «Раскат» помогает лоцманам в основном при плохой видимости и когда по каналу интенсивное движение.
